— Не могу, — произнес он неожиданно тихим голосом, какого мы никогда у него не слыхали.

— Сильно болит?

— Угу… спасу нет!..

— Тогда закурите! — Антонян порылся в маленьком сейфе, достал пачку папирос и протянул Дубкову, который не курил. — Попробуйте, полегчает. Скоро Багиров приедет… а сапог придется резать!..

Дубков взял трясущейся рукой папиросу, прикурил от спички, протянутой Бойко.

— Режьте кто-нибудь, очень давит…

Я взял нож, посмотрел ему вопросительно в глаза — он молча кивнул — и разрезал кирзу сверху донизу. Когда развернул голенище, мы ахнули: брючина, портянка, носок — все было залито кровью.

— Снимайте быстрее, ногу осмотреть надо! — настаивал Дубков. Он приподнялся и следил за моими движениями.

Пришлось разрезать очень длинную брючину. Руки у меня были в крови, как у мясника. На одну ладонь ниже колена зияла большая рана с рваными краями, из нее торчала сломанная кость. Я положил на рану кусок марли с ватой из участковой аптечки и стал перевязывать, стараясь не сильно тянуть бинт. Дубков замычал от моих движений, нетерпеливо спросил:

— Скоро, что ли? — и сунул в рот вторую папиросу.

— Как это случилось с вами? — спросил Дегалюк.

— Как случилось? — повторил Дубков и вдруг быстро заговорил: — Утром Быков сказал, что они вывезли двадцать вагонеток. Пошел проверить, залез в блок вижу — ни хрена не убавилось, а насчет купола он ничего не говорил. Ага, думаю, опять туфту зарядили, рассчитывают, первая смена все сравняет. Ну, полез дальше, убедиться, что руда на месте. И вдруг подо мной все провалилось! Затянуло ногу не очень глубоко, по колено, но не освободиться, здоровый закол навалил на ногу — ну и вот! Лежу, от боли голова кругом идет, тошнит, ногу не вырвать, боялся, еще руду разворошу и совсем затянет! Понял, что здоровый купол остался, Быков не соврал насчет вагонеток! Сперва звал на помощь, потом перестал — сам же разнарядил бригаду в карьер… Вдруг слышу шаги и, конечно, опять заорал. Кто-то лезет в восстающий да железом по камням кляцает… Слушай, Бойко, дай еще прикурить… Где же этот кретин Багиров? Всегда здесь торчит, а когда нужен…

— Он на двух участках, — обиделся за друга Бергер. — Я Мишу Шваля за ним на рудовозке послал, скоро приедет.

— Приедет, приедет… — сам себя успокаивал Дубков и продолжал: — Ну, слышу шаги. Темно кругом, я свою карбидку уронил, когда полетел, и вдруг свет! Смотрю, в окне[135] стоит зверь этот Омар, с буром в руке. Стоит и смеется, как людоед. Я подумал: мне крышка, тяпнет длинным буром — чего ему опасаться, все спишут на руду. А он закурил и вдруг как понесет то по-русски, то по-узбекски. Я говорю: «Ну, подойди, подай руку», про купол молчу, чтобы не боялся. А он, оказывается, все понял, прямо с окна стукнул два раза буром, руда заскрипела, но не осела. Говорит: «Это место плохое, провалится, дам тебе бур, держись, — и повторяет: — Алчак гайван, алчак гайван…»

— Это по-турецки «сволочь, скотина», — сухо пояснил Антонян.

— «Ты, — говорит, — плохой, но жена твоя мне землячка», — и протянул бур. Однако я не мог достать. Тогда он шага три сделал по руде, ну, я и вцепился в бур, а он как медведь дергает. Вырвал меня, думал ногу оторвет, чуть сознание не потерял… И вдруг трах-бах, он сам в купол полетел и еще на него большая глыба накатилась сверху и грудь прижала. Так он и остался на том месте. Я боюсь шевелиться, нога болит — ужас один! Думаю, дождусь лучше той смены… а он все стонет… Камень еще один свалился, опрокинул его фонарь. Тут скоро Борис подошел…

— Так его же давило медленно! Неужели не могли выползти? — вырвалось у меня.

Остальные мрачно молчали. Если бы Дубков вовремя позвал на помощь, старика, возможно, удалось бы спасти…

Явился Багиров со своей сумкой с красным крестом. Бывший военный врач, азербайджанец с круглым, совсем не восточного типа лицом и седыми висками, он всегда был выбрит и чист. Вылезая из самого грязного и пыльного забоя, быстро отряхивался и, несмотря на берлаговскую одежду, снова приобретал щеголеватый вид. Вынув из сумки свои инструменты, Багиров опустил шприц в узкую банку со спиртом, ловко сделал Дубкову укол и стал обрабатывать рану.

— Ты бы посмотрел Омара, — сказал Бергер. Он сильно переживал и безостановочно курил.

— Поздно. Я смотрел уже. Скорее всего ребра вдавились в легкие.

— Значит, можно было спасти. — Голос Дегалюка звучал бесстрастно. Мы все уставились на Дубкова, который напряженно следил за движениями Багирова.

— Ваша жена узбечка? — спросил я.

— Какая разница? — огрызнулся Дубков. — Ее мать — да, вышла за командира.

— Ну и скажи ей спасибо, иначе бы Омар тебе не помог, — с грубой откровенностью отрезал Бойко. — А Багирову не забудь чифир и папиросы! Гляди, как работает!

В самом деле, тот очень ладно пристроил к ноге два узких лубка и кончил перевязку.

Рудовозка увезла незадачливого Дубкова и его мертвого спасителя. В этот же вечер Юрка-Очкарик, фельдшер, недавно прибывший из Воркуты, анатомировал бывшего сотника Ибрагим-бека.

— Никогда больше не допущу такие похороны, — сказал Гаврилов Хачатуряну. — Безобразие! Откуда они взяли черный костюм и туфли для этого рецидивиста?

По лагерю из уст в уста передавали реплику ненавистного блюстителя порядка, случайно подслушанную Мартиросяном, которого вызывали на допрос. Дубков попытался создать впечатление, что на него покушались, и это грозило большими неприятностями Петру Быкову, звеньевому бригады Бойко. Однако скоро выяснилось, что именно Быков предупреждал Дубкова об опасности в злополучном блоке, и не один Мартиросян был тому свидетелем.

Возмущение Гаврилова было естественным: никогда за существование одиннадцатого отделения Берлага не было таких похорон. Обычно мертвецов зарывали незаметно. А тут вдруг оказалось много охотников сопровождать гроб, они попросили разрешения у Хачатуряна, который был более мягкосердечен, а так как речь шла о людях, которые имели в тот день выходной, им не было отказано. И неожиданно все узбеки, туркмены, таджики и прочие мусульмане оказались выходными — очевидно, бригадиры тоже пошли навстречу.

Бывший майор аварец Хаджиев, признанный дагестанцами старшим, со своим другом Муталиевым (их, несмотря на режим, постоянно поддерживали вольные земляки из ближних поселков и даже из Магадана) достали для старика добротную одежду. Играл лагерный оркестр, и шествие, в котором участвовало около ста зеков и много вольных из поселка, двинулось на кладбище в обход запрещенной «американской зоны». Под конец у многих мусульман оказались на головах тюбетейки, и Омара похоронили по обряду, в боковой нише, так, чтобы земля не придавила гроб. Хоронить без гроба категорически запретили.

Перед похоронами Гаврилова срочно вызвали на фабрику, где испортились два насоса. Пока он устанавливал, что причина аварии заводской брак, а не диверсия, церемония за восьмым прибором окончилась.

Номера и судьбы

Соломахин вернулся из Магадана — он был очень доволен поездкой — и через неделю покинул нас совсем, передав участок Титову, белесому коротышке сибиряку, который жил в общежитии ИТР и каждую неделю два-три дня отсутствовал из-за попоек.

Большие перемены произошли в лагере. Майора Франко перевели в Магадан, его место занял младший лейтенант Никитин. Расстались мы также с кумиром и добрым ангелом берлаговцев великолепной Клеопатрой, ее сменила невзрачная плоская старая дева с желтой кожей, ничем себя не проявившая, разве что изъятием из нашего обихода отвара стланика, ибо из Магадана пришло предписание, запрещавшее употребление этого колымского эликсира. Оказалось, стланик, хоть и вылечивал цингу, очень вредно действовал на почки, сердце и другие внутренние органы. Его заменили витаминными таблетками, которые ради экономии растворяли в воде — ею и стали нас потчевать в столовой.