Новый начальник лагеря Никитин был крупным мужчиной, очень энергичным и деятельным, уже в годах. Как мы скоро узнали, раньше он был майором внутренних войск и разжалован за отказ руководить карательной операцией в родном селе недалеко от Одессы, где прятались дезертиры из местных. Вызвав к себе бригадиров, Никитин объявил, что собирается благоустраивать лагерь, так как он находится «буквально в плачевном состоянии». Сразу начали перестраивать столовую, чистить и осушать территорию, расширять старые и возводить новые бараки. Реконструировали — в который раз! — изолятор и ввели строгие новые правила. Благоустройством занимались ночью, после работы и по выходным. Сделано было немало, но люди валились с ног — это было адское лето!

Нажимая на нас, Никитин утверждал, что лагерю «буквально необходим» порядок. Кличка Буквально очень скоро прилипла к начальнику. Но зеки начали его уважать, когда он окончательно поломал власть Гаврилова, Оперу не нравилось независимое поведение нового начальника, который не советовался с ним, и он стал ябедничать, однако у Никитина нашлись крепкие связи в Москве, где его брат служил в Министерстве внутренних дел. И в один прекрасный день Гаврилов уехал, оставив Буквально полным хозяином положения.

На наших бурильщиков обрушился силикоз. Не один год работали они в самых твердых породах без защитных масок, респираторов или предварительного обрызгивания, при котором в воде оседает каменная, опасная для легких пыль. Бурильщики худели, кашляли и подолгу лежали в санчасти. Их сменяли другие, иногда из вольнонаемных, последние, правда, не столько бурили, сколько руководили своими буроносами из зеков, те за продукты и курево выдавали за своих вольных хозяев по полторы-две нормы. Прошло немало времени, пока на руднике не появились, сперва для вольных, потом для нас, похожие на противогазы респираторы.

Работа моя была не скучной, но несколько однообразной: я изо дня в день делал замеры, чертил разрезы, тянул рулетку в блоке, рассчитывал сбойки, объемы, производил контрольные замеры, возился с теодолитом, почти всегда один. Веселый Яценко, переживший бурю после разгрома «Надежды», уехал, и моим шефом опять стал Аристаров, но он был очень занят внизу, в управлении.

Когда мы начинали работать на участке, здесь было всего несколько недобитых штолен со времени войны да небольшой карьер. Теперь выработки, связанные между собой гезенками, квершлагами[136] и слепой шахтой[137], тянулись на нескольких горизонтах километрами. В забоях кое-где даже провели электричество, добротные аккумуляторные фонари сменили ненадежные карбидки. Однако по-прежнему в подземке нас постоянно подстерегала смерть.

…Рано утром — мы только что пришли на участок — я быстро бегу в ближний забой, замеряю уходку за ночь и спешу в контору нанести на план начатую рассечку, передать сведения в управление, теперь уже точные — времена соломахинских фантазий миновали! Рядом Антонян раскручивает арифмометр, а помощник бухгалтера Федотов щелкает на счетах. Титов как всегда опаздывает. Но вот и он приходит, и не один: с ним здоровый парень в новенькой спецовке и горняцкой каске, которые у нас носят только новички — старые горняки ходят в русской шапке.

— Мой заместитель Шилов, — представил его начальник. — Пойдем, Васильевич, обойдем до обеда штольни. Ты тоже с нами, Петро, покажешь, где выходит сбойка с четвертой.

Через два часа мы вылезли из восстающего и прошли старый, заброшенный пустой блок — здесь не работали с сорок четвертого года. Все стены были покрыты толстым, с ладонь, инеем. Шаги гулко раздавались в пустых выемках. Титов подсчитывал люки, зияющие под нашими ногами, — предшественники собрали всю руду, до мелочи!

— Со штрека под нами в понедельник нарежем квершлаг на четвертую штольню[138]. А оттуда давно уже гоним навстречу. Сколько, Петро, осталось до сбойки?

— Двести четырнадцать метров, — ответил я. Это была очень нужная для вентиляции штольни выработка.

Титов направил луч аккумулятора на заиндевевшую стену блока. Плоские и крупные, со спичечную коробку, кристаллы сверкали, как бриллианты. Их узкие стороны играли в свете крошечных радуг. Луч упал на длинный камень под стеной.

— Давайте сядем, покурим!

Рукавицами смахнули иней с камня и сели. Шилов долго шарил по карманам, потом извлек небольшую фанерную коробку и торжественно поставил ее рядом:

— Сигары из Ленинграда! Угощайтесь!

Мы устроились на камне поудобнее и с удовольствием закурили.

— Как же ты решился ехать сюда? — спросил новичка Титов.

— Очень просто, кончил Горный институт. С отличием. В институте боксом занимался, первый разряд имею, на соревнованиях выступал… — Он закашлялся. — Видите, курить еще не научился! За нами тренер следил, лишний раз с девушкой не погуляй, чуть что сразу: «Форму потеряешь!», — а курить и подавно…

— Ну, а тут вовсе насчет баб… швах!

— Да мне-то что, с женой приехал! Она финансово-экономический кончила, на днях ее устроят в управлении. Дали уже комнату — Рая в положении… В Ленинграде мне предложили либо остаться в аспирантуре, либо Норильск или Магадан. Мы решили: поедем годиков на шесть, накопим денег на обстановку, машину купим и переедем куда-нибудь поближе, на Кольский полуостров, например, там тоже северные платят! У меня дядя главным инженером работает в Никеле.

— Не пугали вас лагерями? — спросил я.

— Еще как! Родственники с ума сошли, особенно ее, они никогда из Питера дальше, чем на Рижское взморье, не ездили… В райком комсомола нас вызывали, беседу проводили о поведении среди заключенных, был там капитан из эмгэбэ. А приехали — люди как люди…

— Они хорошо работают, смотри их не обижай, — заметил Титов и задумался. — Не везет на участке начальникам смены, ты, наверно, слыхал про Дубкова?.. Ногу сломал на шестой в магазине…

— Слышал… Говорят, очень прыткий был. Я это не одобряю. Мне сперва освоиться надо, у практиков поучиться, набраться опыта…

— Правильно. Раньше у нас горного инженера с дипломом вообще никто не видал, разве среди крепостных.

— А вы, товарищ Титов, где институт кончали?

— Какой институт! Учился в школе, работал токарем; пока воевал, баба с каким-то снабженцем в Среднюю Азию сбежала. Я остался в одной шинели, подумал: «Поеду-ка на Север подзаработать», ну и завербовался! Нам тоже лекции читали, как вести себя, — мура! Получили пропуска, приехали в Магадан, а тут токари не нужны, на заводах одни классные специалисты, и послали меня на курсы горных мастеров… Потом быстро продвинулся, я с людьми легко нахожу общий язык! Что они там делали на воле, вспоминать незачем. В основном здесь бывшие солдаты, с ними всегда договорюсь. Ну и, понятно, кому чифирок, кому хлеба, народ ведь тоже хочет жить! При наших деньгах они сторицей окупят такие пустяковые расходы. Как только план выполним, нам премию оклад, иногда два. Скажи, Петро, честно: обижаются хлопцы на меня? У него вот получка — три черпака, а замещает Аристарова, нашего маркшейдера, пока тот в управлении за главного сидит, который прохлаждается дома да спиртик в рабочее время сосет.

— Нет, к вам мы претензий не имеем, — подтвердил я, — но на Дубкова ребята обижены. Уголовники, те давно бы его в темном углу угостили забурником… Одно обращение знал: «изменники» да «фашисты»! А «изменник» спас его ценой своей жизни, только он до самого гроба этого не поймет!

— Что верно, то верно… Ну и сигары ты привез! Пока докуришь, окоченеть можно!

Мои ноги в ботинках тоже начали сильно мерзнуть. Я ерзал на холодном камне, привставал, поправлял широкий ремень с аккумулятором. Шилов поднял руку с сигарой и направил на нее луч фонаря, прикрепленного к каске, оглядел длинный пепел. Титов затянулся и стал кашлять.

— Крепкая, собака, не докурю! Говорят, на Западе капиталисты только рот дымом полощут, не затягиваются, да виски попивают. Так ли, Петро?