Ряд довольно тонких сравнений социализма с христианством проводит Энгельс; но во многих отношениях история большевизма близка и к исламу. Христианству, чтобы стать государственной религией в Римской империи, понадобилось триста лет, а ислам еще при жизни своего пророка не только занял весьма сильные позиции, но и совершил настоящее триумфальное шествие. В гражданской войне «продвинутое» христианство с его пацифизмом — не помощник. В этом смысле Ленин и Мухаммед почти «близнецы-братья», ибо совершили практически одно и то же: лидер, почувствовав себя гласом божьим, сумел создать вооруженные отряды и привлечь массы к своей войне за истину. Наконец, в современную эпоху так называемый политический ислам стал безудержно обогащать свою практику приемами из террористического арсенала ранних большевиков. Разве что массового захвата заложников не знали тогда; но вот предшественники-народовольцы, устроившие охоту на Александра Второго, своим образом действий сильно напоминают нынешних шахидов-самоубийц — с поправкой на технические возможности.

Многое в характере Ленина указывает на «профетический» тип личности. Ощущение собственного избранничества проявилось с молодости, когда он сумел настроить всю семью — мать, сестер, зятя — исключительно на обслуживание его потребностей. Другой важный признак — полная неспособность психологически подчиниться другому человеку или его резонам, тогда как «просто лидер», если он достаточно умен, нередко соглашается уступить сильнейшему, чтобы тот не спихнул его с занимаемой позиции на более низкую. А у пророка за спиной сам бог — куда уж выше. И упасть можно лишь в яму со львами или в штормовую волну, но и тогда провидение спасет, выведет в безопасное место.

Из этой же оперы — полное отсутствие критического подхода к «заветам». В то же время Ленин всегда был готов менять тактические установки, исходя из потребностей реальной политики. Самая фундаментальная из всех его ревизий основоположников — применение марксистской теории к стране, где рабочий класс составлял мизерную часть населения. Однако расхожие обвинения вождя в цинизме суть не что иное, как обычное упрощение. Любой, кто знаком с верой, знает, что всевозможные эмпирические опровержения только провоцируют изощренность в доказательствах того, в чем и так не сомневаешься. Как провозглашал Тертуллиан: верую, ибо абсурдно! Ленин был не более циничен, чем сонмы истинно верующих до него и после; он без особых затруднений увязывал любые противоречия жизни с путеводным догматом.

В конце первого десятилетия XX века выяснилось, что не только многие интеллигенты, но и народ в массе своей готов принять социалистический миф — идеологию всеобщего равенства «без частной собственности и деления общества на классы». Готов с одной лишь поправочкой, сыгравшей роковую роль: чтоб у меня земля была моя, а вот у буржуев ихнего имущества не было, да и самих буржуев тоже! (Как ни странно, даже собственный опыт не научил народ ровно ничему: точно тем же способом люди сегодня принимаются массово «любить Сталина» — не того, что был в действительности, но придуманного ими самими. Такого Сталина избирательного действия, который сразу прикажет расстрелять всех жадных, подлых чиновников, Гайдара с Чубайсом и Новодворскую заодно, а нас, правильных, трогать не станет, только посмотрит с отеческой улыбкой. И, наверно, оставит нам в подарок часы, как той узбекской девочке, — только, конечно, не «Славу», как ей, а лучше, как у Путина или у Патриарха. Но главное, цены снизит — само собой, не на «ручки перьевые и чулки х/б»… Если это не фидеизм в российском народном исполнении, то что тогда? Неужто утопия научного социализма в действии?)

Уже на Первом Всероссийском съезде Советов из тысячи с лишним делегатов не менее двух третей составляли меньшевики, эсеры, большевики и другие социалисты. В правительстве Керенского, сформированном в июле, социалистов было больше половины, да и остальные недалеки от них. На выборах в Учредительное собрание за социалистов всех мастей проголосовало подавляющее большинство.

Так Владимир Ульянов стал кем-то вроде нового Владимира-Крестителя, только крови при его наставлении на путь пролилось несравнимо больше. У него и толстая священная книга имелась. Разобраться в ней профанам было так же непросто, как в Библии, написанной на мертвом языке: ну так на то и религия, чтобы ее постулаты принимать на веру.

Задолго до нас, но словно в пандан этим размышлениям, писатель-фантаст Вячеслав Рыбаков сочинил вполне наукоподобную утопию, где изображал гуманный «мир близнецов» с безмятежно процветающей Российской империей (притом, что особенно ценно, вовсе не рвущейся никого строить в затылок и гвоздить по зубам даже аргументами). Собственно, она-то и была в романе единственной настоящей Россией, а «параллельная» — та, о которой пишем мы: миниатюрную копию всей планеты с ее населением вырастили в реторте около 1870 года двое экспериментаторов: злобный кристаллограф-народоволец и его компаньон-химик. В кубе, где помещалось это хозяйство, они распылили ядовитое вещество, отчего у мини-людишек периодически случались коллективные приступы бешенства. Так у них, то есть у нас, произошли обе мировые войны, все революции и, наконец, распад социалистической державы. «Большая Земля» о возможности подобных ужасов, разумеется, не догадывалась.

Но речь не об этих научно-фантастических допущениях. В правильной империи Рыбакова к списку обычных традиционных конфессий добавлена еще одна — «церковь коммунистов». Функционирует она по тем же принципам, что любая религиозная община, и святые, и пророки со знакомыми фамилиями в ней имеются, а предстоятель — мудрый, добрый двойник Михаила Сергеевича Горбачева. Вот только идея божественного в этой вере, естественно, отсутствует начисто: вместо нее один сплошной гуманизм, что-то наподобие недоразвитого или, наоборот, сильно перезревшего горьковско-богдановского богостроительства.

Поначалу задумаешься: не переборщил ли писатель с фантазиями? Могло ли большинство населения, воспитанное в единобожии, воспринимать этакое диво, как обычную «нормальную» религию вроде всех других? Потом соображаешь, припомнив кое-какие детали авторской биографии: для человека, наверняка сильно набравшегося китайского духа за годы своих научных занятий, именно такой взгляд на веру и должен быть нормой. Что ж, видно, как пели по радио в нашем раннем детстве: «Русский с китайцем — братья навек». Совершенно неважно, согласятся ли с этим сами китайские товарищи из тогдашнего и нынешнего веков.

Финал эпопеи большевистского пророка закономерно соединил обряды сразу нескольких верований из разных стран и эпох — искусственно забальзамированные «мощи» Ленина хранятся на главной площади столицы в мавзолее-зиккурате. Трудно сказать, действительно ли они остались святыней для множества сограждан, но артефактом ценимой традиции, с которым психологически тяжело расставаться, — несомненно. Таковы особенности восприятия российскими массами новой веры.

Россыпь третья:

«вам шашечки или вам ехать»?

Две тысячи лет философы предавались фантазиям, изобретая все новые коммунистические прожекты; люди попроще порою пробовали воплощать их в жизнь, но без особого успеха. После Платона, Томаса Мора и его итальянского тезки Кампанеллы Маркс давал примерно столь же упрощенную характеристику нового уклада, сводя все к отрицанию частной собственности при коммунизме. Отсюда по логике вещей вытекает упразднение и денег, и разделения труда, даже товарного производства как такового.

И вот в двадцатом столетии идея счастливого будущего все же прошла полноценную и широкомасштабную апробацию. Тут выяснилось, однако, что конкретных идей и механизмов за все минувшие века придумано, что называется — ноль целых ноль десятых. К революции большевики подошли, не имея никакого проекта или даже модели коммунистической экономики. Теоретические положения, которые можно было извлечь из трудов основоположников, представляли в лучшем случае набор худо-бедно увязанных между собой постулатов. Ленин в эмиграции писал философские трактаты, разоблачал монополии, занимался партийными склоками, но поразительно мало думал о будущем. Основные надежды, как и в нынешней посткоммунии, связывались с Западом, который, правда, в России с середины девяностых начали сильно недолюбливать, с середины нулевых устраивают пятиминутки и месячники ненависти к нему, но при этом неизменно убеждены в его обязанности делиться своим добром. Главная разница в том, что сейчас уповают на кредиты и инвестиции, а тогда ждали мировую революцию.