В России еще прежде большевиков избавиться тем или иным путем от аграрной химеры стремились практически все сколь-нибудь продвинувшиеся в своих задачах реформаторы, кончая Столыпиным и начиная… вероятно, с Петра Великого. Разве что этот император мог выбирать алгоритмы своих действий скорее интуитивно, нежели логически, ну так на то он и первопроходец.
Ни одна из реформ, как мы понимаем сегодня, не принесла решающего успеха, даже самая грандиозная из всех — коммунистическая. Династия Романовых правила Россией триста лет, а оставшегося после Сталина имперского могущества не хватило и на полных сорок.
Почему? Может быть, у него, в отличие от англичан с их пресловутыми двухсотлетними газонами, просто не оставалось времени в запасе, и он, как тот герой фильма «Коммунист» в исполнении артиста Урбанского, принялся бешено размахивать топором, а щепки летели, летели?.. Очень похоже, что сам он так и думал, при этом не забывая ни на минуту сохранять свой знаменитый загадочно-невозмутимый вид и оттачивая соответствующие пластические приемы, которые просто-таки гипнотизировали далеко не наивных во многих других отношениях славяно-еврейских товарищей. Почти каждый грузин, даже если с виду простоват и неотесан — выдающийся лицедей. (Любой «кавказский человек» с ходу припомнит и поймет, о чем речь; а знакомому в основном с приятельскими застольями стоит перечесть рассказ того же Фазиля Искандера про абхазского мальчика Чика, его одноклассника Ваню Цурцумию и театральную лошадь.) Тем не менее, самое важное, ради чего, собственно, и затевалась вся эта грандиозная перестройка, Сталин проглядел так же бесславно, как его учитель — начало Февральской революции. Совершенно не имеет значения столь волнующий многих вопрос: собирался он на самом деле напасть на Германию первым, или нет. Так или иначе, перехитрить Гитлера лицедейство не помогло.
Одних только людских потерь в Великой Отечественной хватило бы, чтобы подорвать силы России уже необратимо — как и вышло в действительности. Но потом великую стройку продолжали прежними, ничуть не изменившимися методами. Если попробовать свести воедино «сталинские» приоритеты хотя бы в самом поверхностном виде, получится примерно следующее. Территориальные аннексии важнее, чем нормальное последовательное обустройство уже имеющегося. (Сталин во время Второй мировой и после нее расширил пределы СССР за счет доброго десятка соседних стран, от Финляндии до Японии; а, например, США ограничились несколькими малолюдными или необитаемыми островами в Тихом океане, которые использовались как военные базы. Британская корона тоже не стала удерживать «отнятые» у Италии Сомали и Эритрею.) Далее: сохранение эмбрионов важнее жизни уже рожденных на свет и полностью сформировавшихся людей. Объяснять это с рациональных, не религиозно-мистических позиций можно разными способами, например: «будущее страны для нас важнее ее прошлого» (и даже настоящего!), но глубинная психологическая подоплека была, наверное, все-таки в том, что граждане пренатальные, в отличие от взрослых, не способны даже умозрительно стать угрозой для власти ни с какой стороны. Техническая вооруженность, кстати, еще гораздо более ценна, чем человек на любой стадии своего развития. В общем же и целом — лояльность официальным догмам и идее Государства полезнее любых реальных результатов; страх нужнее совести.
Только ведь и с этим промашка вышла. Расходовать в этих целях людской материал так же безоглядно, как в древнем Египте на постройке пирамид или как в древнем Китае на возведении Великой стены, уже не получалось. Исторические египтянки и китаянки не отводили с утра пораньше своих малюток в детсад, чтобы самим отправиться в институт или на курсы повышения квалификации, встать к станку или сесть на трактор. Если в индустриальном обществе вдобавок убивать всех «лишних», а остальных непрерывно рассеивать по бескрайним просторам, то сколь бы выдающимся и талантливым ни был народ, вместо задуманного он обязательно получит полный крах.
Было время — лет двадцать назад, когда соотечественники вели между собою горячие споры: в чем истинная правда о Сталине, был ли он величайшим вождем или пошлым уродом-садистом? А ведь на самом деле никакого рокового, неодолимого противоречия здесь, сдается, нет.
Гениальным диктатором был Иосиф Джугашвили! Пишем это без тени издевки: в смысле менеджмента своей личной власти он велик и эффективен, как, возможно, никто другой во всей истории человечества; «соразмерному» Чингисхану выпало на долю управлять менее сложными системами, а Наполеон, если его поставить в этот ряд, будет смотреться просто жалким неудачником и слюнтяем.
Вместе с тем Сталин проявил себя полным цивилизационным, историческим идиотом: осуществляя свою модернизацию, особенно на поздних ее этапах, он погряз в безнадежной архаике минувших эпох, когда жизнь уже вовсю требовала иных понятий, иных методов и средств. Более того, наотрез отказалась прощать не понявших ее вызова. Чингисхан, думая, что овладевает телеграфом, непоправимо испортил сложную машину. И в конце концов стал увлекаться бессмысленным копированием внешних примет жизни в былой империи, вроде погон, штатских вицмундиров и раздельного обучения в школах, когда внутреннее содержание той жизни — было безвозвратно утрачено… Ну ладно он; но наших современников, которые продолжают воспевать его достижения, видя воочию плоды, трудно назвать иначе, как идиотами клиническими.
Нет, настоящая беда всех отечественных реформ отнюдь не в том, что они «авторитарные» или «догоняющие». В таком понимании причина и следствие меняются местами. Точно так и каждый авторитарный правитель России сосредоточивался не на содержании, даже не на формах, но на их имитациях: тех самых внешних и отдельных от человека, технико-механических деталях, на «проблеме ружей и кирпича». Говоря образным языком булгаковского профессора, бросал все силы исключительно на переделку клозетов — и зачастую с полным успехом превращал эти сооружения в неприступную для любого противника крепость. Тогда как в головах — и у подданных, чьими руками должна была создаваться новая жизнь, и, что еще хуже, у него самого — царила разруха. А какое «внутреннее содержание» только и может иметь клозет, даже самый механизированный и автоматизированный в мире?
Из греческого языка в христианское богословие вошло понятие «метанойя». В буквальном переложении на русский — «сверхразумие»; но обычно у нас его объясняют как «покаяние». Хотя последнее слишком легко свести к банальному набору словесных формул и соответствующих жестов (что чаще всего и происходит на практике). Между тем подлинная метанойя — это именно попытка приподняться над привычными представлениями и выйти за их пределы; глубинное переосмысление собственной личности, души, страстей и долга, в конце концов, своего места в мире.
Что сотворил из самых лучших побуждений и высоких чувств великий немецкий народ не просто за двенадцать лет нацизма, а за всю свою новейшую историю, — мы писали.
Сейчас у немцев в телевизионном шоу, аналогичном нашему «Имени Россия», на первом месте тоже политический деятель — как, собственно, почти во всех крупных державах, где прошли эти программы. Но не агрессор, поднимавший страну с колен, а первый федеральный канцлер Аденауэр, возглавивший ФРГ, когда ей только предстояло преодолеть наследие Гитлера и вновь добиться доверия в мире. А одно только слово Nazi у них сегодня вызывает негодование либо омерзение чуть ли не на подсознательном, физиологическом уровне. Примерно так самый рьяный ваххабит или, наоборот, ортодоксальнейший из хасидов, скорее всего, отреагируют на слово «хазр» (свинья). «Но ведь не у всех же немцев!» — тут ухватятся за соломинку наши доморощенные «культурные националисты». Нет, конечно. Таких маловато пока: всего девять из десятка. И до того уже дошло, что они больше вообще ни за какое правое дело в чужих Гренадах воевать решительно не хотят.
И в Америке еще полвека назад — как раз когда русские придумали анекдот: «Зато у вас негров линчуют», — чернокожего действительно кое-где могли избить или даже убить только за то, что он такой, хотя уже не столь демонстративно, как раньше. Сегодня не только первое лицо великой страны имеет эти черты, но его даже и назвать негром невозможно никак — не потому, что Барак Обама не совсем черный, а мулат, просто лет за двадцать до его избрания президентом слово стало считаться неприличным в кругу порядочных людей. Теперь им только сами нег… то есть афро-американцы перебрасываются между собой. Мы не по небрежности так построили этот кусок текста, что результат каких-то мелочных дискуссий оказывается словно бы весомей немаленького исторического события. Для американцев первое не только предшествует второму, но с необходимостью его обусловливает: так они договорились поступать и не прогадали по большому счету.