«Дэдас швилико»

Сталинская ономастика и наиболее закрыта, и в то же время наиболее логична в своем развитии. За долгий срок правления он смог безупречно подогнать автобиографию под миссию, назначенную самому себе.

Еще при жизни Сталина были известны его сверстники, от которых можно было узнать кое-что о родословной большевистского царя, начиная с прадеда по отцовской линии. Его единственный дядя по этой линии погиб молодым, скорее всего, неженатым. Все братья Иосифа умерли в младенчестве. Но больше — словно никого и ничего, что выглядит довольно странно для кавказских изводов, обыкновенно обширных и прихотливо разветвленных. Когда Сталин правил страной, под его крыло перебрались многие родственники, но все по линии жен, особенно первой, Екатерины Сванидзе. С его же стороны — ни один. Этот факт неизбежно провоцирует психологические теории и гипотезы насчет одиночества с детских лет, когда даже чувств и навыков родственного коллективизма негде обрести.

Подобное «обрубание концов», обычное для спецслужб и преступного мира, поразительно у публичного политика, тем более лидера мировой державы. Это, в частности, дает случай тем противникам Сталина, что свихнулись на поисках «еврейского следа», записать и Иосифа Виссарионовича в агенты сионизма. Якобы Джуга по-грузински — еврей, ну а «швили» в отличие от «дзе», «ва» и так далее — это суффикс (?!), который дается только инородцам, так или иначе ассимилированным в Грузии. Даже имена Иосиф и Виссарион, с точки зрения этой просвещенной компании, «не похожи на грузинские». Вот как раз последнее — сущая правда: у грузин они звучат «иосэб» и «бэсарион». Все остальное — дурацкие фантазии. Слово «джуга» не только не подразумевает еврея, но вообще не грузинское, хотя тамошние гуманитарии согласны, что оно могло употребляться в очень древние времена. Однако что оно значило, толком не объяснил никто (при этом одна из этимологических догадок примечательным образом связывается со «сталью»).

Зато в осетинском есть существительное дзуг, означающее стадо или отару. На кударском диалекте — в тех краях, где Цхинвал, а совсем рядом и Гори, оно произносится «джуг». Фамилии, образованные от этой основы, весьма распространены у осетин.

Имеется, впрочем, и «армянская», и «княжеская», и немало других версий происхождения Сталина. По самой причудливой из них, Coco мог оказаться незаконным сыном знаменитого путешественника Николая Пржевальского, который якобы побывал однажды в Гори, там познакомился с Екатериной Джугашвили, подрабатывавшей в гостиничных прислугах, и даже посылал ей деньги после отъезда. Хронология у апокрифа вроде как убедительная, и портретное сходство двух мужчин бросается в глаза. Правда, ни один сколько-нибудь авторитетный источник эту легенду не подтверждает, вдобавок некоторые прямо указывают, что закоренелый холостяк и странник Пржевальский вовсе не интересовался женским полом, а исключительно молодыми ординарцами…

Любопытно, однако, что Сталин, уже сделавшись всесильным вождем, как будто нисколько не старался пресечь даже самые нелепые слухи о своем кровном родстве. Можно предположить, что в душе ему даже больше импонировало считаться тайным потомком местного князя или смоленского дворянина с польской (на самом деле — ополяченной украинской) фамилией, чем сыном безвестного сапожника. Именно безвестного — вплоть до того, что в своей канонической автобиографии Сталин почти ничего не сообщил о человеке, давшем ему первую фамилию. Сегодня мы знаем приблизительную дату и месту рождения Бесо Джугашвили, имеем кое-какие представления о его отце и старшем брате, но вынуждены лишь догадываться, как жил он сам, когда и отчего скончался (даже даты смерти сообщаются разные). По одним данным, он умер в больнице, по другим — был зарезан во время пьяной драки в духане. Вдобавок у одних биографов можно почерпнуть сведения, будто Бесо не умел читать и писать даже на родном языке, пил горькую и нещадно избивал сына-младенца — единственного выжившего из троих (или четверых: тут тоже расхождения). Другие же утверждают, что Джугашвили-старший был вполне благопристойным, хоть и неудачливым представителем, как выражаются сейчас, малого бизнеса; что кроме грузинского он знал русский и еще тьму языков Кавказа, любил декламировать наизусть поэму «Витязь в тигровой шкуре». Но если вдруг простой сапожник и так умничает — не иначе, впрямь еврей?

Скорее всего, здесь мы имеем дело с сознательным выстраиванием все того же богочеловеческого мифа, только в другой аранжировке, которая предписывает сверхприродной сущности отрешиться от порочащих связей со всем земным. Виссарион Джугашвили, таким образом, превратился в еще одну бесплотную «пьесу для механического пианино» с вариациями на тему святого Иосифа, бывшего лишь номинальным родителем. Хотя в реальности это имя досталось не сапожнику, а как раз его всемогущему сыну, и оказалось более чем судьбоносным. Ведь Иосиф из Книги Бытия, поначалу отвергнутый единокровными братьями и превращенный в жалкого раба, благодаря своим необычайным достоинствам выбился в главные распорядители всех богатств великого Египта! Но Сталину его собственное имя, похоже, не нравилось. То ли даже такой выдающий «омен» он счел для себя слишком мелким, то ли прозвище того Иосифа — Прекрасный — подсознательно раздражало невзрачного рябого семинариста; а может, причиной была незавидная роль другого Иосифа, евангельского плотника.

Все же Сталин помнил товарищей своего детства и вполне дружелюбно относился к некоторым из них, следовательно, общие воспоминания вряд ли могли быть чересчур тягостными. Да и было это детство скорее захудалого мещанина, чем совсем уж обездоленного пролетария: во всяком случае, работать с малолетства Coco не пришлось — учился, играл со сверстниками, мечтал сочинить великие стихи… Несомненно, он был в определенном смысле дэдас швилико: в традиционном грузинском миропонимании скорее «маминым ребенком», нежели маменькиным сынком. Это Кеке из последних сил тянула его наверх — к образованию, вопреки противодействию (судя по всему, далеко не зверскому) со стороны отца, желавшего передать отпрыску свою профессию [Сталин, 1946].[2]

Созревшему Сталину, однако, пришлось ради мифа об особой миссии отбросить и эту память. Не знать своего и своих, быть Другим, неведомо кем (кстати, в одном из родственных русскому языков смешное, по здешним понятиям, выражение «быть кем-то» и означает дословно: стать знаменитостью, выбиться наверх).

Известно, что его сын Василий как-то раз принялся объяснять младшей сестренке тайны их общего происхождения следующим образом: «Раньше наш папа был грузин»… Окончательный выбор партийной клички решай сразу две задачи большевика Джугашвили. Во-первых, он избавлялся — пусть не во внешности, но хотя бы на бумаге — от слишком очевидного этнического колорита, тем самым делая первый шаг к полной смене своего естества. Во-вторых, псевдоним должен был подчеркивать особые качества его носителя: мужество, твердость и даже, так сказать, пролетарскую индустриальную жилку. Сталин, Каменев, Молотов — все это типичные «говорящие имена».

Выходит, в жизни Ленина и Сталина материнская любовь сыграла, у каждого по-своему, одинаково важную роль. И у обоих плоды этой любви трансформировались в абсолютный эгоцентризм!

Одесса-мама

Истоки Троцкого, начала его биографии изучены меньше, чем происхождение Ленина и Сталина. Да и было оно вроде бы наиболее прозрачным из всех — как есть «умный еврей». Но по-своему тоже неординарным.

Если, например, Каменев (Розенфельд) и Зиновьев (Апфельбаум) после революции нигде не использовали своих настоящих фамилий; можно сказать, от них «открестились», да и в имена-отчества внесли немалую путаницу, то Лев Давидович Бронштейн представлялся ею довольно часто. Еврейского происхождения он не только не стеснялся, но иногда публично упоминал о нем, как о факторе, существенном для принятия политических решений. Псевдоним Троцкий — попросту имя из чужого паспорта, то ли украденного молодым революционером, то ли подаренного ему дальним родственником (большинство источников, однако, сходится в том, что законный обладатель документа служил надзирателем в тюрьме). Фамилия достаточно нейтральная, по всей очевидности, одного корня с городом Троки Виленской губернии, ныне Тракай. Ее в принципе мог носить и поляк, и ополяченный или обрусевший литовец, и особенно белорус; единственный «намек» можно усмотреть в том, что Виленщина, как почти все западные области Российской империи, входила в черту оседлости и имела множество еврейских местечек.