- Баатур, мне показался знакомым голос толмача, который говорил от имени молодого князя, мне даже почудилось, не голос ли это гонца моего дяди Угэдэя?..
- Ты же знаешь, непобедимый, - хмуро ответил Субэдэй, - я уже стар и плохо слышу, но, по-моему, у того голос был совсем другой.
Бату отвернулся, чтобы скрыть усмешку.
Субэдэй поспешно заговорил о другом:
- Ты знаешь только понаслышке, а я сам видел, как ранним утром перед избранием твоего великого деда эзэн хааном, на камень перед его юртой села пятицветная птица, похожая на болжмора* и пропела: «Чингис, Чингис!» Это решило дело. Синеглазая уруска с золотыми волосами, белым лицом, алыми губами и черными бровями напомнила мне эту пятицветную птицу. И хотя она пыталась убить тебя, а потом и себя, но ее пребывание в твоем стане - хорошая примета. Ты создашь свое государство, твое желание сбудется. Я уверен в этом! Позволишь ли дать совет, внук великого хана?
* Б о л ж м о р - жаворонок.
- Для этого ты и находишься при моей особе, тайши*, - добавил Бату с некоторой долей насмешки, памятуя о том, что Субэдэй, как и сам Чингисхан, совершенно не знал грамоты.
Субэдэй ответил серьезно, не принимая тона своего повелителя:
- Прикажи умертвить индийскую чародеицу.
- Зачем? - изумился Бату. - Она помогла нам при переговорах с урусскими князьями, она искусная лекарка, предсказывает будущее, дает разумные советы, она красива и хорошо танцует.
- Все это так, - нахмурился старый воин, - но подумай, много ли ты знаешь о ее прошлом?
Тут клубы дыма от горящей поблизости деревни обволокли всадников. Бату закашлялся и прибавил ходу. Субэдэй не отставал от него, не прилагая для этого, казалось, никаких усилий.
- Я знаю о ней далеко не все, - признался Бату, - но что из того? Она в моей власти. - И он втянул привычный запах гари широкими подрагивающими ноздрями, напоминающими ноздри его норовистого скакуна.
- А ведь ты должен знать о слугах все до конца, больше, чем они сами о себе знают, иначе ты никогда не сможешь предвидеть их поступки, угадать, чего от них можно ожидать, не сможешь управлять ими. Таких надо уничтожать, и чем скорее, тем лучше!
- Но ведь и ты, мой любимый баатур, - вкрадчиво начал Бату, - разве ты сам до конца понятен мне? Что же я должен сделать с тобой, если буду следовать этому твоему совету?
- Я не слуга, - надменно ответил Субэдэй, и единственный его глаз блеснул такой яростью и гордостью, что Бату отвел взгляд и примирительно сказал:
- Я пошутил, баатур ноян. Благодарю за совет. Судьба чародеицы теперь в руках вечного неба… А вот скажи, где те отряды, что ты послал, чтобы преподать урок послушания новгородцам?
Субэдэй помрачнел и сказал медленно и негромко:
- Уроки полезно не только давать, но и получать…
Бату почел за благо не продолжать разговор на эту тему, тем более что, миновав кольцо телохранителей, к ним приближался всадник, судя по чапану, из передового джауна и, видимо, с важными новостями, так как его пропустили беспрепятственно.
Поравнявшись с Бату, чэриг соскочил на землю и распростерся перед его конем. Не останавливаясь и не поворачивая головы, едва не переехав воина, Бату холодно бросил:
- Ты не во дворце великого хана, ты в походе. Говори в седле.
Чэриг прямо с земли одним прыжком взлетел на коня, и взгляд Бату смягчился. Жестом испросив позволения, чэриг сказал:
- Передовой джаун обогнал всадник на крупном белом жеребце…
- Ну и что? - надменно прервал его Бату. - Ты собираешься доносить мне о каждом встречном на пути?
- Это не каждый, - приглушенно сказал чэриг. - Когда он обогнал нас, то многие узнали его.
- И кто же, по-вашему, этот таинственный всадник? - не поворачиваясь, спросил Субэдэй. - И почему ты не доставил сюда его самого или хотя бы его отрубленную голову?
- Мы не могли этого сделать, баатур ноян, - он показал золотую пайдзу.
Бату ничем не выдал своего удивления, сохраняя прежнее надменное выражение лица.
- Одни говорят, что он похож на джаун-у-нояна из отряда разведки, уничтоженного новгородцами, другие - что это арбан-у-ноян из тумена Менгу-хана, третьи - что это урусский баатур, зарубивший немало наших воинов, четвертые утверждают, что это гонец великого хана Угэдэя. Он неизвестно откуда появился и неизвестно куда исчез… увозя твою чародеицу. Он ускакал вперед в направлении движения нашего войска и скрылся в морозной пыли…
- Как это могло случиться, баатур ноян, что пайдза оказалась в руках этого негодяя? - грозно обернулся Бату к своему спутнику.
Субэдэй опустил голову, стараясь скрыть охватившее его волнение.
- Я привык воевать с живыми людьми, а не с многоликими призраками. Если вечное небо уготовило нам встречу, то я посмотрю, что течет в его жилах, - мрачно сказал он.
Бату понял, что старый вояка знает гораздо больше, чем говорит, но, приученный выжидать, ничего не спросил, только пришпорил своего коня, ускорив его бег.
Лишь к вечеру добралась Дарья Пантелеевна до Новгорода. Еще издали услышала она праздничный перезвон колоколов. Всюду было полно народа: воины потрясали оружием, бабы плакали от радости и вспоминали погибших, - такую силу одолели!
Ворота дома посадника оказались широко распахнуты, во дворе толпился самый разный люд, среди которого Дарья легко угадала беженцев из Торжка и окрестных сел. Бросив поводья подошедшему отроку, она поднялась наверх.
Когда Степан Твердиславич увидел Дарью, он тяжело встал ей навстречу.
- Ты знаешь, что с твоей дочерью? - спросила она, и слезы потекли по ее обветренному лицу.
- Знаю, - сказал посадник, нахмурившись, - рано плачешь. Князь Александр спас ее, освободил из плена. Ее привезли домой… Да только она едва не лишилась жизни… того и гляди, кончится…
- Где, где она?! - вскрикнула знахарка, а сама чувствовала, как по совсем уже было обессилевшему телу пошел от груди во все стороны горячий ток. - Веди меня к ней! Не медли!
Степан Твердиславич сам повел Дарью в одну из верхних горниц, где в забытьи разметалась на тисовой кровати Александра. Черное с зелеными узорами одеяло сползло, обнажив туго стянутую повязками грудь.
- Кто перевязывал? - спросила Дарья.
- Радша, ближний воин молодого князя. Из пруссов он. Он и воин храбрый, и лекарь, говорят, изрядный.
- Ну, это сейчас посмотрим, - недоверчиво буркнула знахарка, разматывая повязку, порозовевшую от просочившейся крови.
Степан Твердиславич отвернулся к слюдяному оконцу, теребя свою вьющуюся бороду и продолжая говорить, не очень заботясь о том, слушает его Дарья или нет. Он рассказывал о судьбе Радши, который прибился к князю Александру, когда рыцари магистра Германа Балка уничтожили почти всех его соплеменников. Теперь он бьется против них с княжеской дружиной.
- Магистр еще услышит о нем, вот поглядишь! - закончил свой рассказ посадник и обернулся. - Она будет жить? - спросил он без всякого перехода и с надеждой посмотрел на Дарью.
- Ран у нее много, но они не глубокие, а та, которая нанесена кинжалом, проходит ниже сердца. Теперь все дело в лечении и в покое. Я буду лечить, а о том, чтобы ей было покойно, позаботься ты, Твердиславич. А теперь не мешай мне. - И, склонившись над Александрой, она обложила рану какими-то высушенными лепестками и листвой и зашептала: - В синем море стоит дуб. Под дубом стоит изба. В той избе сидят три сестры. Большая сестра сидит в короне на золотом стуле. Берет иглу булатную, вдевает нитку шелковую, зашивает рану кровавую у рабы Александры, чтобы не было ни раны, ни крови, ни болезни, ни опухоли, ни ломоты… Будь слово мое крепкое! Аминь!