Меж тем Дарья опомнилась. Теперь на уме у нее было только одно: в доме раненые, Илья и ее муж Ваня - рыцарь Иоганн…
Она подалась было назад в сени, но прямо перед ней обрушилась горящая слега и, став углом, помешала войти. Дарья отступила, выхватила топор, торчавший из колоды у крыльца, и начала разрубать слегу, чтобы прорваться в дом, но внезапно какая-то страшная сила отбросила ее прямо к забору, она ударилась головой и потеряла сознание.
Это опаленный огнем бык Кузя, разорвав ноздри, освободился от продетого в нос кольца с цепью и, обезумев от боли, с бешеным ревом выскочил во двор, отшвырнул Дарью и, продолжая реветь, бросился вперед, воткнул рога в брюхо ближайшей лошади, повалил ее и стал топтать всадника, очутившегося на земле. Вороги кинулись к быку и начали колоть его саблями и пиками, но эти удары только еще больше разъярили Кузю, который ростом и мощью чуть не вдвое превосходил степных быков. Пики, застрявшие в его теле, дрожали и вздыбливались, кровь лилась ручьями - смирный бык Кузя превратился в страшное, невиданное еще чудовище.
Он уже забодал и затоптал трех чэригов, словно помогая Евлампию, когда наконец один из всадников глубоко вонзил свою саблю через загривок в самое нутро быка, и тот замер, захлебнувшись. На губах у него выступила кровавая пена, он упал сначала на передние колени, а потом завалился на бок. Большие черные глаза его застыли и стали покрываться патиной.
Разделавшись с быком, поганые с новой яростью кинулись на Евлампия. Один из них сумел приблизиться к нему и поднял коня на дыбы, рассчитывая сбить уруса ударами копыт и раздавить, но богатырь принял конскую грудь на свою и, ухватившись обеими руками за шею лошади, свалил ее вместе с всадником. Евлампий тут же поднял рогатину и опустил ее с размаху на голову упавшего, с нее свалился круглый и плоский железный шлем и завертелся на ребре волчком. Евлампий занес рогатину для нового удара, но два вражеских копья одновременно вонзились ему в грудь. Зарычав, как раненый медведь, Евлампий ухватился за древки копий, стараясь вырвать их, но упал замертво, обливаясь кровью.
Тут сильный треск раздался со стороны хлева, заставив ворогов обернуться. Они увидели, как, расшвыряв горящие бревна, в пролом шагнула какая-то огромная огненная фигура - это был Илья. Вся одежда его пылала, но он и не пытался потушить пламя, как будто был из камня. Илья подхватил одно из бревен и крутил им над головой, образуя свистящий, рассыпающий искры круг.
Арбан-у-ноян закричал вдруг в суеверном ужасе:
- Да ведь я сам убил его! Моя стрела пронзила его насквозь! Что они, бессмертны, эти урусы?
Горящее бревно, раскрученное Ильей, вышибло его при этих словах из седла и, продолжая движение по кругу, ударило еще одного чэрига, тот тоже рухнул на землю. Арбан-у-ноян, опытный воин, тут же вскочил на ноги и одним прыжком, пригибаясь, как рысь, кинулся на Илью. Оба они упали, и огненное колесо сплетенных тел покатилось по двору. От удара свежая рана Ильи открылась, легкие стала заливать кровь, он ослабел, и арбан-у-нояну удалось заколоть его кинжалом.
Горящая одежда и горячая кровь Ильи растопила снег, и тело его коснулось родной новгородской земли. Всю свою короткую жизнь Илья питался ее соками, а теперь сам напоил ее своей кровью. Те, кому предстояло жить здесь после него и вкушать плоды этой земли, вместе с ними воспримут что-то и от Ильи.
Арбан-у-ноян, изрядно помятый и обожженный, увидел, с трудом подымаясь, как пришедшая в себя Дарья снова бросилась к дому с топором в руках. Она уже разрубила слегу, преграждавшую путь, когда услышала над головой свист сабли, не задумываясь, она ударила таурмена топором по его занесенной руке, но лезвие только скользнуло по ней, содрав кожу, но заставив все же чэрига опустить оружие. Дарья отпрянула от крыльца, арбан-у-ноян прыгнул за ней и вновь занес саблю. Сжимая топор, Дарья с ужасом смотрела на его искаженное яростью лицо. Вдруг глаза его удивленно расширились. Дарья обернулась - из горящего дома вышел и стал медленно спускаться с крыльца рыцарь Иоганн. Он был бос, облачен в длинную белую рубаху, в поднятых над головой руках он держал обнаженный меч.
- Беги, Дарья! Беги! Domine, exaudi vicem meam! Господь, услышь голос мой! - выкрикнул он и, собрав последние силы, обрушил свой тяжелый меч на голову оторопевшего монгола, потом захрипел и повалился на снег, не выпуская меч из рук. Сабли чэригов вонзились в рыцаря, когда он был уже мертв.
И тут же раздался грохот, и снопы искр рассыпались по двору - это рухнула крыша со слегами. Громадный ало-зеленый факел взметнулся до самого неба, когда пожар охватил подклеть, где находился греческий огонь.
Монголы сгрудились и со страхом смотрели на яркое пламя и огромный столб дыма и пепла, закрывший свет луны и звезд.
Отблески пламени осветили распростертые на снегу тела арбан-у-нояна и рыцаря - вагант барон Иоганн Жан фон Штауфенберг лежал бездыханным на русской земле. Так сложил он свою буйную голову за други своя, за Новгород, за жену свою Дарью. А душа его, не успевшая за недосугом очиститься от земных прегрешений, устремилась было в ад, но, подхваченная могучими белоснежными крыльями, вознеслась на них в безмерную золотисто-голубую высь.
Как в дымке, пронеслось перед Дарьей это видение.
Монголы продолжали безмолвно сидеть на конях вокруг рыцаря и арбан-у-нояна. Тишину нарушали теперь только далекие стоны и крики, доносившиеся из других изб, треск горящих стен да глухое завывание огненного вихря. Дарья бросилась к мужу, но тут силы оставили ее, и она упала без чувств рядом с ним.
Отряд «бешеных» из личного тумена самого Субэдэя был послан им с несколькими другими отрядами в глубь новгородской земли, чтобы пожечь как можно больше деревень, порубить как можно больше жителей и тем преподать урок послушания. А получилось так, что и не разберешь, кто кому и какой урок преподал…
Когда Дарья стала приходить в себя и медленно приподняла веки, поганых уже не было. С трудом встав, Дарья оглядела двор: снег был примят, утрамбован людьми и животными, пропитан кровью, покрыт копотью и грязью. Всюду лежали трупы. Она попыталась было выкопать могилу деревянной лопатой, но хоть она и была окована железом, мерзлая земля не поддавалась. Тогда Дарья стала стаскивать погибших близких в одно слегка углубленное место. Она укладывала их рядком на спине, головой на заход, скрещивала руки на груди, только у Устиньи руки уже закоченели и не гнулись, пришлось их оставить вытянутыми вдоль тела. После грузных Ильи и Евлампия рыцарь показался Дарье совсем невесомым. «Своя ноша не тянет», - подумала она и ужаснулась своим мыслям.
Перекрестив каждого и поцеловав в лоб, а мужа еще и в посиневшие губы, Дарья сложила над убиенными нечто вроде домовины из обгоревших и еще теплых досок. В огороде набрала чистого снега, принося его деревянным ведром с железной дужкой и насыпая сверху. Прихлопала и огладила лопатой образовавшийся невысокий холм, воткнула в ногах у погребенных четыре креста, наспех связанных из прутьев, и прочитала заупокойную молитву.
Дарья с тоской посмотрела в последний раз на сожженную деревню и двинулась во тьму.
При выходе из Игнатовки она споткнулась об одно из бревен разрушенной и растащенной засеки, почти безразлично подумала, что защитников ее, видать, поубивали, что, скорее всего, они лежат под развалинами, и побрела дальше на заход, туда, где далеко-далеко лежал Новгород.
Путь ей освещала полная луна, и Дарья все шла и шла вперед, глотая слезы, простоволосая, не чувствуя холода. На дороге она увидела зарубленного крестьянина. Ей показалось, что он пошевелился. С большим трудом перевернув его и сняв окровавленный полушубок, она прижала ухо к сердцу - оно уже не билось. Уложив убитого головой на запад, она скрестила ему на груди руки и, как могла, присыпала снегом. Только тут Дарья почувствовала, как замерзла. Тогда она натянула на себя окровавленный полушубок, в котором тело ее быстро согрелось и заныло, но идти стало легче.