- Что же, одинокий волк все равно волк, - недобро ответил князь.
Петр невольно поежился и сказал осторожно:
- Не хотел бы я стать твоим ворогом, князь.
- И я бы этого не хотел, - смягчившись, похлопал его по плечу Андрей, - да и не быть сему.
Они обнялись и поскакали в разные стороны - Петр к Ростову, а князь Андрей догонять недавно прошедшее здесь войско Батыя.
Глава XV
Александра очнулась от сильной тряски. Грудь нестерпимо болела. Рядом слышались приглушенные женские голоса, гортанные звуки незнакомой речи. Когда полог кибитки открывался от ветра, боярышня видела звездное небо и темные вершины елей и сосен, слышала удары копыт множества лошадей, скрип бесчисленных повозок. Чьи-то руки иногда приподнимали ее голову и вкладывали в рот несколько крошечных сладких шариков, которые она невольно глотала. Ей не давали ни есть, ни пить.
«Как же случилось, что я осталась жива? - подумала - в который раз! - Александра. - А может, все это происходит уже на том свете? Ведь я хорошо помню, как сабля вонзилась мне прямо в сердце. Может быть, спасла кольчужка, выкованная специально для меня Николкой Жабиным?..»
Их было шестеро на одного…
Боярышня лежала с открытыми глазами, но события недавнего боя отчетливо вставали перед нею. Она вновь видела Митрофана с поднятым мечом, сверкающее лезвие которого легко, как птица, взлетало над его головой, то и дело опускаясь на врагов. Видела всегда веселого и беззаботного сестрича Трефилыча Кузьму, который неумело тыкал мечом в наступающих на него таурмен в синих чапанах, пронзительно выкрикивая какие-то свои нехитрые ругательства и прибаутки. Они все трое старались спасти ей жизнь, принять удары поганых на свою грудь.
Молодой охотник, Лисий Нос, не зря его так прозвали, прикрывая ее с тыла, придумал такую хитрость: он заранее наломал и привязал на деревьях вокруг поляны короткие толстые бревна. Во время боя он успевал обрубить нижнюю веревку, бревна с разлета ударяли в спины таурмен, сшибая их с ног. Но тут налетело с победным гиканьем несколько всадников в коричневых чапанах, хлеща камчами своих коней.
В ушах Александры опять раздался крик Митрофана: «Беги, беги, боярышня! Свет мой!» - и она увидела, как трое всадников одновременно вонзили ему в грудь свои пики. «Святая Троица, - прохрипел, падая, Митрофан. - А я не верил…»
Как погибли два других ее защитника, Александра так и не узнала - сабля четвертого всадника вошла ей в грудь.
«Так и будут они валяться на снегу, пока не станут добычей волков», - с тоской подумала боярышня.
Но судьба решила иначе: когда орда покидала Торжок, грабя и увозя с собой все ценное, что им удавалось найти в развалинах домов, приканчивая своих и вражеских раненых, они не заметили рыбака Мишу, который лежал, прижавшись к тыну и сливаясь со снегом в своем белом балахоне.
Миша с трудом встал и побрел, покачиваясь, к поляне, где их должны были ждать боярышня и другие новгородцы. Когда он уже прошел мимо Тайнинской башни, ему послышались стоны и детский плач. Отвалив камень, прикрывавший отверстие, он помог выбраться из потайного хода и увел в лес десятки женщин и детей. Среди них с трудом тащилась и посадничья жена Авдотья Саввишна, неся плачущую Федору на руках, оба мальчика молча шли следом.
Среди трупов на поляне Миша нашел тела Митрофана, Кузьмы и охотника, прозванного Лисий Нос. Он с трудом закопал их, а женщины помолились над братской могилой за упокой их убиенных душ.
Миша велел женщинам не трогаться с места, пока таурмены не отойдут достаточно далеко, а потом вернуться в город и под спаленными домами, где земля оттаяла от жара, начать рыть землянки.
- Крыши будем делать из веток и присыпать землей, чтобы издаля и видно не было, - поддержала его Авдотья Саввишна.
- Верно. Видать, не мне вас учить, - согласился Миша. - А я пойду дальше в лес искать, может, кто еще жив из наших или ранен.
- Иди, милок, иди, - поддержали его женщины. - У нас теперь за воеводу да за посадника Авдотья будет. Бог даст, не пропадем…
- Я знаю, где тайные припасы зерна на детинце спрятаны, - кивнула головой Авдотья, - муж мой, незабвенный Иван Дмитриевич, показал. - И слезы полились из ее глаз.
Целую неделю шло мимо Торжка войско Батыя. Сгоревший город казался вымершим и пустынным. Всюду валялись закоченевшие трупы. И никто из ворогов не догадывался, что под пеплом пожарищ теплится жизнь.
Саин хан Бату спешил в Новгород. Его гнали вперед честолюбивые мечты и алчность, подогреваемая родными и двоюродными братьями, с горящими глазами живописавшими ломящиеся от дорогих тканей, пушного товара, серебряной и золотой утвари дома богатых новгородских бояр и купцов, красоту северных дев, белизну и шелковистость их нежной кожи, стройность стана. Трудно было остаться равнодушным, слушая рассказы об этом волшебном граде немногих урусских перебежчиков. Досаждало только, что среди них не встретилось ни одного новгородца, а все люди низовские, из уже покоренных и разоренных княжеств, хотя и наведывались они в Новгород, по их словам, частенько и знали его хорошо. Но больше всего досаждал ему Субэдэй, который не только не разделял общего радостного возбуждения, но с каждым днем становился все мрачнее. По его словам выходило, что новгородцы нарочно направили орду по Серегерскому пути, где нет городов и деревень, чтобы пополнить запасы еды, где они то увязают в снегу озер и болот, то должны карабкаться на высокие холмы. А чем кормить все это огромное войско? Многие тысячи людей и коней?
Войско между тем после тяжелого дневного перехода готовилось к отдыху, и то там, то здесь темнели на снегу уже поставленные юрты, горели бесчисленные костры, благо разъезды доложили, что на много полетов стрелы вокруг не было урусского войска, доносился кисловатый запах кумыса и конского навоза. Саин хан и его полководец не стали спешиваться, а медленно ехали к юрте Бату, которая, как всегда, уже возвышалась на холме, отмеченном урусами каменным крестом, в некотором отдалении, на опушке леса. Только юрта Субэдэя была ближе других.
Субэдэй пристально взглянул своим немигающим, без ресниц глазом в узкие глаза Бату.
- Скажи мне, блистательный, не видел ли ты во сне единорога?
- Какого единорога? - с веселым недоумением спросил Саин хан.
- Того самого, - мрачно пробурчал Субэдей, - который приснился твоему деду и, преклонив перед ним колени, отвратил его от похода на Индию.
- Нет, не привиделся, единоглазый. Уж не хочешь ли ты сойти за единорога? - перестал улыбаться Бату. - Выходит, слухи о том, что даже тебя, неустрашимого, новгородцы испугали под Торжком, правильны?
- Пусть не коснется тебя раскаленное железо сплетен и темное море слухов, - торопливо ответил баатур. - Меня трудно удивить или устрашить. Дело не во мне, а в новгородских урусах. Они сражаются так, словно каждый из них хан, или падишах, или сын хана.
Бату досадливо отмахнулся, но потом спросил задумчиво:
- А все-таки интересно, почему они такие, эти новгородские урусы? Как ты думаешь?
- Это можно узнать только от них самих, блистательный. Вот хотя бы у той раненой уруски, которая сражалась с нашими чэригами, как настоящий баатур, и от которой теперь не отходит индийская чародеица. Надеюсь, ее красота не пострадала…
- Ого, да ты заметил, что она красавица, - усмехнулся Бату. - Может быть, хочешь допросить ее, мой отважный баатур ноян?
- Лучше, если ты это сделаешь сам, - склонил голову Субэдэй. - Вон ее кибитка.
Саин хан и его полководец направились туда, куда указал Субэдэй, но путь им преградила процессия, перед которой даже им пришлось остановиться: важно шествовали верблюды, на которых в роскошных китайских паланкинах в сопровождении китаянок-прислужниц и многочисленной свиты и охраны ехали семь жен Бату.