Тысяцкий Никита Петрилович принимал народ в одном из притворов церкви Ивана на Опоках - огромного белокаменного храма, более ста лет назад возведенного князем Всеволодом Мстиславичем и вскоре переданного Иваньскому складничеству, состоявшему из новгородских купцов-вощаников - самых богатых в городе. Здесь тысяцкий занимался делами, хранил записи, здесь и вершил правеж, стоя во главе купеческого суда; кроме него, туда входили еще трое старост: один от бояр и два от купцов. Однако сейчас было не до тяжб.

Никита Петрилович сидел на лавке у стола, заваленного грамотами, с которых свисали свинцовые печати, и беседовал с разного рода людьми - сотскими, десятскими, тиунами, боярами, старостами и меньшими людьми, по одному представавшими перед ним. Поеживаясь под тяжелым взглядом немногословного, крутого нрава воеводы, люди говорили четко, неторопливо, не произнося ничего лишнего, стремясь пояснить самую суть дела, не обинуясь, и вместе с тем с нужными для сего подробностями. Никита Петрилович выслушивал всех не перебивая, иногда просто молча отпускал кивком головы, иногда задавал коротко вопросы и отдавал распоряжения. Получившие приказ степенно кланялись, неторопливо выходили из притвора, облегченно крестясь. Но, перешагнув порог храма, они обычно стремительно кидались в седло или в сани и скакали так быстро, как только хватало мочи у коней: все знали, что тысяцкий не жалует нерадивых.

Внезапно перед Никитой Петриловичем предстал посадников тиун Федор. Не дожидаясь приглашения, он сел на лавку перед столом и обычным своим надменным тоном сказал с присвистом:

- Посадник приказал, чтобы ты сообщил ему, где и какие засеки да тверди возводятся и уже возведены на пути таурмен, сколько в каждой из них воев конных и пеших и какое у них вооружение.

Тысяцкий поднял тяжелые веки и пристально, не мигая, уставился на Федора; широкое лицо Никиты Петриловича при этом ничего не выражало, на нем не было никакого движения, только при каждом вдохе и выдохе поднималась и опускалась его окладистая черная борода.

Через некоторое время Федор, поеживаясь под взглядом тысяцкого и не без труда поборов невесть откуда подступившую робость, раздраженно и озадаченно спросил:

- Чего же ты молчишь?

Никита Петрилович разлепил наконец толстые ярко-красные губы и процедил:

- Не мочно.

- Что не мочно? - все более раздражаясь, спросил Федор.

- На сии вопросы отвечать не мочно, - сказал, как отрезал, тысяцкий.

- Меня Степан Твердиславич прислал, я по его воле пришел, - зашипел Федор.

- А хоть бы и сам князь, - рассердился Никита Петрилович. - Сейчас я за свои дела в ответе только перед Богом и Господином Новгородом.

- Но такова воля посадника, - постарался замять дело Федор, вскакивая с лавки и благоразумно пятясь к дверям.

Тысяцкий задумчиво посмотрел на него и, как будто говоря сам с собой, произнес:

- Надо бы заковать тебя в железо. - Поднял было руки, чтобы хлопнуть в ладоши, но передумал и нехотя бросил: - Иди. Да передай посаднику, что я прошу примерно наказать тебя за дерзость.

Побелевший Федор понял, что лучше не возобновлять разговор, и опрометью бросился вон.

Вечером того же дня Никита Петрилович, хотя он изрядно замаялся, отправился на широком возке через всю Торговую сторону, потом по мосту через Волхов на Софийскую сторону, а там на Прусскую улицу и остановил возок у двора посадника. Отдуваясь, поднялся на высокое крыльцо и направился в горницу к Степану Твердиславичу.

Посадник, не остывший еще от дневных забот, сидел один и, видимо, был рад гостю. Впрочем, немногословный тысяцкий только кратко сообщил, что все подступы к Новгороду с полудня и восхода преграждены твердями и засеками, а некоторые отряды двинуты аж за сто верст. Днем и ночью пополняются они воями конными и пешими.

Степан Твердиславич одобрительно кивнул, и тогда тысяцкий как бы невзначай спросил, не посылал ли он к нему тиуна своего Федора, чтобы тот выведал, где и какие тверди и засеки стоят, сколько в них воев и оружия. Посадник с недоумением посмотрел на друга:

- Вестимо, нет. Не посылал. Да ведь это твое дело. А нужен будет мой совет - ты сам спросишь.

- Странно…

- А где же Федор? - забеспокоился хозяин. - Что-то его с полдня не видно…

- Надо полагать - не скоро и увидишь.

- Да ты что на уме держишь?

Никита Петрилович и ухом, как говорится, не повел и спокойно ответил:

- Пока ничего. Так, думка одна. А то поспешишь… А ты сам знаешь, у нас на Руси испокон веку принято: доносчику первый кнут. Ну да ладно, я к тебе за советом как раз и пришел.

И эти два человека, в руках которых была теперь судьба Новгорода, а может, и всей Руси, полночи просидели, решая самые неотложные, самые насущные дела.

Глава VI

Кучар, командир первой сотни всего авангардного отряда разведки из двухсот всадников, ехал впереди своих чэригов* по льду Полы, глубоко задумавшись. Этим он дважды нарушил приказ, данный еще Чингисханом: джаун-у-ноян* разведчиков должен быть не впереди, а сзади и зорко смотреть по сторонам, вместо того чтобы погружаться в свои мысли. Мало того, рядом с ним скакал второй сотник, что запрещалось особенно строго. Впрочем, Кучар уже не в первый раз нарушал заветы Повелителя вселенной: война на земле урусов была совсем особой, она требовала новых законов, но никто не решался изменить старые. Он был одним из немногих, кто действовал на свой страх и риск. Кучар поднял глаза и посмотрел вперед. Его смуглое скуластое лицо с припухшими веками казалось почти черным от белизны окружающих снегов. Они ехали на запад, и огромный оранжевый круг заходящего солнца показался Кучару похожим на бубен шамана, обшитый мехом. Он висел еще высоко.

* Ч э р и г - древнемонгольский воин.

«Надо признаться, - подумал Кучар, мягко покачиваясь в седле, - урусы храбрые воины! Дерутся они отчаянно. Под Коломной убили младшего сына Повелителя вселенной… Вот это была сеча! Какой-то урусский баатур* разрубал наших воинов одним ударом меча пополам, до самого седла. Не поскользнись его конь в луже крови - меня самого ждала бы такая же участь… А Евпатий Коловрат… Много он причинил нам вреда со своей дружиной, хотя в ней и двух минганов* чэригов не было. Здесь без колдовства не обошлось… Лишь камнями из стенобитной машины удалось прикончить Евпатия. Сам Бату сказал тогда, глядя на его тело, что хотел бы иметь такого бойца в числе своих ноянов*. Только пленные урусы не желают что-то вступать в наше войско, как другие племена. Без плети их ничего не заставишь делать… Не поймешь вообще этих урусов… Всего пять дней обороняли Переяславль-Залесский, шесть дней выстояла Рязань, четыре - стольный град Владимир, а этот проклятый Торжок мы не можем взять вторую неделю, хотя крепость в нем величиной с пиалу…»

* Б а а т у р - доблестный воин.

* М и н г а н - тысяча воинов.

* Н о я н - знатный командир.

Тут каурый конь джаун-у-нояна споткнулся о вмерзший в лед обломок копья, и Кучар почувствовал острую боль в левом боку. Он стал жаловаться сотнику, который ехал рядом на вороном жеребце:

- Все из-за этого старого уруса из Торжка, будь он проклят! Чуть не убил меня своей булавой… Правда, он получил за это хороший удар саблей, а когда упал, изо рта у него показалась кровавая пена. Видно, я повредил ему легкое. Старик пытался что-то сказать, но только выдувал из себя пузыри. Пришлось призвать толмача. Тот приник ухом к самому рту уруса. «Что он говорит?» - спросил я. «Что Святая София и ангелы господни за все вам заплатят». - «Кто такая Святая София?» - переспросил я. «Главная церковь Новгорода», - объяснил толмач. «Церковь», - презрительно фыркнул я. Ты помнишь, Аджар, как мы в Рязани подожгли монастырь вместе с чернецами, а монашек отдали на поругание? Ничего - церковь стерпела. «А кто такие ангелы господни?» - поинтересовался я. «По вере русских, - помедлив, ответил толмач, - это посланцы их Бога, они имеют вид людей, только с крыльями. Они летают по воздуху, как птицы, и заступаются за несправедливо обиженных». - «Мы разрушили два десятка урусских городов и множество сел, без числа перебили их самих, а ангелов не видели…» - «Еще увидишь!» - выкрикнул толмач и посмотрел на меня с ненавистью. Я сначала опешил, а потом взмахнул саблей и отрубил голову этому поганому половцу. Еще хрипевшего уруса я тоже прикончил.