Еще одной проблемой является избирательное использование источников. Например, Вятрович приписывает сожжение села Малин 14 июля 1943 года, вследствие которого погибло несколько сот мирных жителей, «государственной полиции, совершившей это при помощи узбеков и поляков»[101]. Вятрович использует один документ случайно, чтобы объяснить, что произошло в Малине, когда существуют как минимум 10–15 различных и конкурирующих вариантов, основанных на столь же законных источниках[102].

Не существует весомой причины, по которой Вятрович выбирает тот конкретный источник, где поляки упоминаются в роли преступников, отличный от того, который выбрал бы рецензент, и таким образом сохраняет свои претензии на «симметрию». Методология Вятровича в отношении основных источников заключается в поиске и некритическом восприятии тех, кто представляет «героев» и «национальных освободителей» в самом лучшем свете, в резком контрасте представлениям поляков.

Критика науки

Подобные проблемы также очевидны в использовании Вятровичем вторичных источников. Он не пытается проблематизировать «Літопис УПА», составленный самими ветеранами ОУН и УПА. Сомнительным является то, что он некритически рассматривает роль активиста ОУН (б) Петра Мирчука, который первым распространил вышеупомянутую подделку о фиктивной еврейке в УПА с целью «опровергнуть» антисемитизм ОУН-УПА[103]; ветерана УПА Льва Шанковски, который утверждает, что правительство ОУН (б) отдало приказ милиции, чтобы остановить погром во Львове в 1941 году и таким образом спасти евреев[104], или Владимира Косых, чья повторная публикация документов ОУН была отредактирована с тем, чтобы соответствовать эмигрантским политическим предпочтениям ОУН (б)[105].

Некритическое восприятие эмигрантских источников ОУН резко контрастирует с тем, как Вятрович относится к ученым, которые не принадлежат к последователям украинской националистической традиции и относятся к ней критически. Он считает попытку Тимоти Снайдера «приравнять антипольские действия к действиям по уничтожению евреев» странной и призывает историка Йельского университета к ответу за то, что он «не в состоянии обосновать утверждение», что «УПА имела политическую программу для реализации её "антипольской” этнической чистки» (стр. 29 абз. 27; стр. 90–91). Вятрович критически относится к работам Владислава и Евы Семашко, обвиняя их в совершении «многих очень серьезных ошибок с целью демонстрации чрезвычайных страданий только поляков и уменьшения числа жертв с украинской стороны». Их работа, по словам Вятровича, содержит «очень много искажений, преувеличений и открытых фальсификаций»[106]. «Историки, — пишет Вятрович, — «должны иметь более бесстрастное отношение к теме, исследовать её солидно, и, прежде всего, искать документы»[107].

Более серьезной является инсинуация Вятровича о том, что польские и западные учёные намеренно завышают число деревень, сожжённых и разрушенных УПА 11 июля 1943 года: «Польские исследователи, опираясь, в частности, на Семашко, первоначально говорили о 80–90 деревнях, уничтоженных в тот день. Сегодня они говорят о более чем 160. Это используется в качестве подтверждения систематических антипольских действий, произведённых на больших территориях. Я не видел никакой серьезной методологии в подсчёте числа потерь, как с польской, так и с украинской стороны»[108]. Имея в виду атаку УПА 11–12 июля 1943 года польских деревень Волыни, Вятрович пишет: «Масштаб операции… постоянно растет — от нескольких десятков до более чем ста населённых пунктов» (стр. 120); «В показаниях Коморовского идут разговоры об около 60 населенных пунктах, Гжегож Мотыка говорит о 96. В предисловии к сборнику документов, изданному польским Институтом национальной памяти и СБУ в 2005 году, — число выросло до 99, [в книге] Тимоти Снайдера — до 167!» (стр. 120, прим. 205). Но не только цифры таинственно растут в руках этих историков. «Очевидно, что операция, в которой 60 населенных пунктов одновременно являются целью, требует серьезной координации, — это то, что могло содержаться в документальных материалах УПА. Напротив, такая информация, по крайней мере до сих пор не была найдена» (стр. 122). Таким образом, «установить на основе этих ограниченных данных ход массовой акции или любую другую её деталь, к сожалению, невозможно. Тезис о большой операции в ночь с 11 июля и 12 по-прежнему не подтверждается источниками» (стр. 123–124).

Следовательно, «вопрос о том, инициировало ли руководство украинского подполья массовую анти-польскую кампанию, остается спорным» (стр. 129).

Вятрович вводит цифры как наброски, источников не хватает. Как и показания выживших являются ненадежными и предположительно неподтвержденными, так, «к сожалению», и «ответственные и серьёзные историки могут очень мало сказать об этих событиях». В результате те, кто всё же пишет об убийстве УПА, — безответственны: в интервью интернет- журнала «Историческая правда» (подраздел «Украинской правды») на обоих ключевых ресурсах, которые с нетерпением переиздали рассказ Вятровича, говорится: «Мне страшно от постоянно растущего числа, «охота за трупами» в Волынской трагедии», — подчеркивает историк. В 1990 году используемая цифра была по-прежнему близка к 50 000 убитых поляков, а затем мы услышали цифру 75 000, потом 90 000 и 100 000. Более правые историки уже говорят о 250 000, даже 500 000. Поскольку у нас нет методологии, то это всё — жонглирование цифрами»[109].

Вятрович прав в том, что данные о точном количестве ОУН-УПА жертв по-прежнему являются несколько неопределенными. Мы также согласны, что политизация и инструментализация этой трагедии привела к неудачным искажениям[110].

Тем не менее представление Вятровичем польской и западной историографии является избирательным и лицемерным: в академических дискуссиях ведущие специалисты по вопросу польских жертв украинских националистов называют число между 60 000 и 100 000 польских и от 10 000 до 20 000 украинских жертв в этом конфликте[111]. Последние исследования показывают, что количество украинцев, убитых поляками, возможно, придется пересмотреть в сторону понижения, в то время как представляется необходимым достижение более широкого консенсуса относительно числа польских жертв.

Украинские жертвы

Существует относительно немного исследований, посвященных вопросу украинских жертв польского террора во время Второй мировой войны. Мотыка ранее говорил о 20000 украинских жертв[112]. В исследовании 2011 года Мотыка снизил свою цифру относительно украинских потерь от рук польского подполья до 10-11000 и 15 000: около 2000–3000 украинцев на Волыни, 1000–2000 в Восточной Галиции и 800010000 на территории современной Польши, 3 000-4 000 из которых были убиты до 1944 г. и 5 000-6 000 — с 1944 по 1947 год[113].

Если учитывать значимость докладов Михаила Хомяка в местных архивах Альберты, то число украинских жертв польского террора в 1942 и 1943 годах на этнически смешанных территориях, которые входят в состав современной Польши, возможно, придется снизить еще больше. 22 января 1944 г. в отчете Украинского комитета помощи, посланном Хомяку, редактор «Краковских вестей» из Люблинского офиса Украинского Центрального Комитета перечисляет 500 украинских передовых лиц (Ukrains'ki peredovyki), которые стали жертвами нападений со стороны польских сил в 1942 и 1943 годах в Хелме/Холмском районе и Подляшье/Pidliashshia. Украинские потери имели следующее географическое распределение: 269 — в Грубешове (Hrubeshiv/Hrubieszow), 58 — в Холме (Chelm/Kholm), 20 — Бела Подляска (Biela Podlaska/Bila Pilias'ka), 60 — в Замостье (Zamosc/Zamistia), 54 — Билгорай (Bilgoraj/Bilhorai-Tarnohorod), 10 — Красныстав (Krasnystaw/Krasnostav), 5 — Радын (Radyn) и 24 в Люблине (Lublin)[114]. Этот документ не только показывает количество убитых украинцев, но и содержит информацию об их профессиях, которая проливает дополнительный свет на динамику. Неудивительно, что подавляющее большинство жертв были крестьянами; это свидетельствует о социально-экономическом составе населения. Бросается в глаза, однако, чрезмерная репрезентация некоторых коллабораторов: способы защиты местных администраторов и полицейских. Из 500 украинских жертв в списке 177 (или 35,4 %) служили в различных формах, находясь при власти нацистов, а члены Украинского комитета помощи — полицейские, гвардейцы, судебные приставы или старейшины. Тридцать четыре человека были убиты в 1942 году, 4 — в 1941 году, в то время как подавляющее большинство — 462 — в 1943 году; октябрь (92 убитых) и май (91 убитый) являются самыми кровавыми месяцами.