В нервном возбуждении он вскочил на ноги и стал хо дить по камере, озабоченно, если не с испугом, глядя нг Кранца, когда оказывался перед ним, — рассчитывая понять, в каком немец настроении.

Но вот снова — лицом к лицу с арестованным.

 — Я говорил о ваших кудрях, о том, что это не за висит от человека, вне его возможностей. Не помогут ни какие ухищрения. И все же… Хоть вместо вас себя стар под расстрел. Считаете: не такая уж большая потеря Но и какой выигрыш, позвольте спросить? К тому же испытываю никакого желания по собственной воле от вать себя на смерть. Тем более что несколько дней тс назад ваши молодчики вынудили покончить самоуб ством стажера из «Полиции нравов», некоего Дананикэ. Кстати, у него же дома. И сделали это только тому, что он сообщил нам о Кудрявом. То есть о в Однако подумать о том, что сами, собственно, выд, вас, не захотели… Теперь вы понимаете, что делается вокруг вас?

 — Понятия не имею. Что вы имеете в виду?

 — Дело в том, что истекает последний срок, которым был мне предоставлен. Шефы вызывают к себе самым срочным образом. Хочу только еще раз изучить черты лица… Итак: вы знаете о военной операции, которую должны были провести в предгорьях Карпат? — Он внимательно посмотрел на арестованного. — И на этот раз не хотите отвечать? — И печально добавил: — В тако случае ничем не могу помочь. Абсолютно ничем!

В углу, где сидел Кранц, послышалась какая‑то возня — немец сначала приподнялся со своего стула, постоял какое‑то время, не разгибая поясницы, потом наконец выпрямился.

 — Неужели вы все‑таки хотели спасти меня? — робко спросил арестованный. — В самом деле? Это же большой риск… Вам жаль меня?

 — Не торопитесь со своей иронией! — сказал Кыржэ. — Расстрелять никогда не поздно, будь вы Берку Маламуд или Тома Улму. Все равно погибнете… Да, мне жаль вас. Для меня арест человека — всего лишь уступка. Невозможность продолжать преследование правонарушителя, — стал объяснять эксперт. — — Подрывные элементы нужны мне на свободе — очень интересуюсь психологическими экспериментами. Будучи вашим идейным противником, пытаюсь понять следующее: советская власть пришла в Бессарабию всего лишь в сороковом году, но успела за один год больше, чем мы за двадцать с лишним лет. Это больше всего меня бесит… В общем-то я не дубина… тоже есть свои моральные принципы, определенный жизненный кодекс… Только зачем я все это говорю? Чем лучше вы меня поймете, тем больше » будете ненавидеть. И все же: я глубоко уважаю такого. человека, как Тома Улму, и всегда готов… и — Я — тоже, только жаль… как был, так и останусь Маламудом, — перебил арестованный. — Уважение эташе не по адресу. Мое место… в «зале ожидания», я хорошо это знаю.

Он не договорил — увидел, что вплотную к ним подошел Кранц. Немец не выказывал любопытства, как будто оттлично знал, о чем ведется беседа. Никаких сомнений, никаких загадок. Об этом говорила походка, выражение лица. Все разворачивалось по заранее известному, тщательно, до деталей разработанному сценарию… Он показал Кыржэ свои внушительные карманные часы.

Незаметно кивнув — давая понять, что принял сигнал во внимание, — эксперт попросил немца оставить его наедине с арестованным. Тот вышел, однако вместо него в камере появился надзиратель.

 — Вашу просьбу — относительно «зала ожидания» — можно выполнить без особого риска. Только чтобы ни один из ожидающих ничего не узнал! «Дай бог, чтобы у всех их не расстреляли еще до рассвета! По–видимому, хотите облегчить им последние минуты?

Он ждал опровержения, хотя бы намека на него.

 — Только не хотелось бы все же, чтоб вы разделили их участь… Еще раз повторяю… у Томы Улму есть определенные шансы… — Он весь напрягся, поймав на себе взгляд арестованного. — Не смотрите так, не смотрите — не принимайте меня за великодушного человека. Я им не являюсь…

 — Не приходится сомневаться, — заверил тот. — И поэтому хочу спросить: чем вам помочь, как облегчить ваше «тяжелое» положение? Только должен предупредить: за меня никто вам не предложит даже единого дня жизни.

 — Видите ли, дорогой, я учел и это. Хотите уйти как можно скорее, чтобы прекратилось преследование Томы Улму? Допустим, это еще можно понять… Но почему вы должны желать смерти Лилианы Дангэт–Ковальскон, объявившей голодовку, отказывающейся от еды и питья^? Только потому, что она ваша последовательница? Бедная девочка обожает вас… Сколько перестрадала из‑за того, что, видите ли, когда‑то будто бы познакомилась с вами, однажды гуляла где‑то за городом… Якобы вы разделили с нею последний кусок хлеба, угощали помидорами, брынзой… Так, по крайней мере, рассказывала. И этого оказалось достаточным, чтоб вы попали в ловушку. Не смогла забыть вьющиеся волосы, кудрявую бородку. — Он снова внимательно посмотрел на арестованного. — Спору нет: встреча с нею многое бы объяснила… Как вы на это смотрите?

 — Ради бога, — пожал плечами тот. — Только неудобно без галстука… Как бы не разочаровалась.

 — Но я не настаиваю, потому что знаю: это только уронит меня в ее глазах. Я же этого не хочу, — проговорил Кыржэ с полнейшей, как можно было подумать, искренностью. — Вы все — растлители душ, вот кто, господа коммунисты! Даже девушка из аристократического семейства готова жертвовать жизнью ради вашего безумия… Преклоняться перед вами… Только не стоит переоценивать свои возможности — Европа здесь не кончается. Что же касается победы, то также неизвестно, когда она наступит и кто будет ее праздновать… Да, неизвестно!

 — Если вы надеетесь на обмен заложников, — сказал арестованный, когда собеседник наконец выговорился, — то есть: мы берем себе Берку Маламуда и взамен отдаем вам вас же, большого шефа… боюсь, что внакладе останетесь вы же. — Он начал смеяться — громко, оглушительно; услышав этот смех, надзиратель даже испуганно схватился за кобуру револьвера. — Мой вексель никто не оплатит, он — без всякого покрытия!

 — Итак, ваша просьба удовлетворена, — подвел итог Кыржэ. — И там, в «зале ожидания», можете делать что угодно со своими кудрями — то ли распрямлять их, то ли еще больше завивать в колечки. — Потом резко добавил: — Можете даже объявлять себя Маламудом, не Томой Улму, чтоб никому даже в голову не пришло вспомнить Кудрявого… Перевести его в салон… Будьте наготове, надзиратель! Значит, вы не против, если устроим краткое свидание? — задумчиво, словно бы про себя, проговорил он.

Надзиратель застыл по стойке «смирно», ожидая, пока шеф выйдет из камеры.

В коридоре Кыржэ ожидало несколько молодых мужчин; они безмолвно пошли вслед за экспертом. Он стал говорить с ними, не обращаясь ни к кому по имени. Голос его звучал спокойно, если не холодно.

 — Ну и как: ничего не добились? Тогда почему ходите за мной? Чем могу быть полезен? Обращайтесь вон туда… — он указал куда‑то в глубь коридора, — к начальнику охраны! Пусть отведет и вас в «салон»… А ты, Косой? Тоже ничего не сделал? Ничего! — угадал он по лицу последнего. — Молчит? Превратилась в глухонемую? Еще бы, если строишь из себя добренького, не хочешь брать лишний грех на душу! Млеешь от жалости к коммунистам, хочешь быть милосердным! — Он говорил словно бы с иронией, однако с трудом скрывал отчаяние… Увидев предусмотрительно открытую дверь камеры, приостановился на пороге, зашел внутрь, не заметив Кранца, уже сидевшего там.

 — Елена Болдуре! — голос его звучал радостно, словно он только и мечтал что о встрече с заключенной, — Я спас тебе жизнь, попросив срочно прислать сюда для расследования, отличающегося чрезвычайной важностью. Иными словами: вырвал из когтей смерти. Просьба об отсрочке смертного приговора была одобрена высшими инстанциями, однако ограничена, дорогая моя, во времени. Если ты в этом сомневаешься, могу приказать, чтобы принесли досье. Не надо? Так вот: завтра тебя должны расстрелять. В знак признательности… я до сих пор не услышал от тебя ни слова — не то что трансильванского акцента, даже голоса. Хоть что‑нибудь рассказала бы — мне ведь нужно как‑то оправдаться в глазах немцев… Но что я могу им сказать? Хотелось бы, чтоб и ты осталась жить, и я! Ну, почему молчишь? — ласково спросил он. — Гестапо, видишь ли, подозревает, что я вырвал тебя из рук военной полиции только потому, что мы одной крови, одного роду–племени… Так говори же, «инструкторша» из Кишинева, время не терпит. Видишь Косого? Его тоже расстреляют — за то, что плохо допрашивал. Я сам позабочусь об этом. И знаешь почему? Чтоб попытаться избежать твоей и моей смерти. Говори же… Только поскорей, времени не остается. Высшая раса более всего ценит пунктуальность… Ну ладно, умрут они, умрет он, — Кыржэ скосил глаза на живот Илоны. — Кого бы ты хотела, мальчика, конечно? Мальчик…