Трактиры! Дома терпимости! Эти заведения заменяли пекарям дом, стол и постель и одновременно лишали их этого. Семья, крыша над головой не очень привлекали их, почти все они до старости оставались бездомными скитальцами. Конечно, этому более всего способствовали условия работы: печь не должна остывать, тесто — переливаться за край корыта. Не только во время войны, но и в мирные дни работа велась одной бригадой, а это значило: день и ночь, суббота и воскресенье — наравне с другими днями. Жара изнуряла, изматывала пекаря так, что он в конце концов превращался в высушенного сморчка. Жара выжимала из человека волю, вызывала неуверенность в завтрашнем дне. Если он лишится этого теплого, свежеиспеченного каравая, который давал ему и сытость, и тепло в стужу, значит, лишится всего в жизни… Чего стоит один только теплый угол на печи, когда за окном трещит мороз?

Илие Кику с самого начала понравился и всей бригаде, и плутоньеру — шефу военной пекарни. С шефом Илие вообще повезло: Цугуле раньше был офицером интендантской службы, однако за постоянное пьянство его понизили в чине и перевели на эту скромную должность. Конечно, пить плутоньер не бросил, и, выдвинув Илие в бригадиры, он, по сути, передоверил тому все дела в пекарне, оставаясь шефом только для видимости.

По совету Волоха бригадир с самого начала провел определенные «профилактические» меры с тем, чтоб заменить слишком ревностного служаку, непомерного болтуна или просто неисправимого «люмпена». На их места он поставил искусных пекарей, способных не только хорошо печь хлеб, но и заниматься некоторыми другими делами…

Многого сумел достичь Илие благодаря тому, что стал бригадиром. Единственным человеком, сумевшим противостоять «профилактическим» и прочим мерам Кику, оказался Ион Агаке. Возможно, более всего потому, что в глубине души он по–прежнему оставался крестьянином до мозга костей. Он был родом с юга Бессарабии — эти места часто страдали от засухи, и Агаке, как никто другой, знал цену куску хлеба. Хлеб был для него святыней. Он мог даже с пола поднять крошку и положить ее в рот… Мог до крови подраться с любым мастером, если тот позволял себе разлечься на досках, предназначенных для укладки хлебов. Стоило Иону заметить, что кто‑то подходит к корыту, не помыв рук, — такого никогда больше не подпускали к тесту, чтоб не поганил хлеба, «благословения господня».

Все это не ушло от внимания Кику, он приблизил к себе Иона и вскоре стал поручать самые опасные и ответственные задания, и, хотя ..тот исполнял обязанности пекаря, сторожа и кладовщика, справлялся и с подпольными поручениями, не требуя взамен даже слова благодарности.

 — Кажется, подходим к дому, — обратился к Агаке бригадир. — Старайся держаться поближе к двери, Ион. Следи за тем, что делается во дворе. Как бы не отмочил какой‑нибудь штучки…

Дан сидел на кровати, прибранной и застеленной. Он был в том же, что и всегда, костюме, скромном, но заботливо вычищенном и отглаженном, даже в галстуке. Ночных гостей парень встретил с явным беспокойством. Но и Кику, увидев его, стал чернее тучи, даже не поздоровался.

 — Не утруждай себя, — предупредил он намерение Дана подняться на ноги. Он проговорил эти слова таким тоном, что тот сразу же послушно опустился на место. — Слова «товарищ» ты от меня не дождешься, напротив, знай: мы пришли судить тебя за предательство. Предъявим счет за каждое слово… Что можешь сказать в оправдание? Учти: лишним временем не располагаем.

Антонюк, сидевший до этого на стуле у двери, теперь поднялся, в свою очередь переместился и Агаке, занявший место, которое до этого занимал Василе.

 — Признаешь, что ты сотрудничаешь с Кыржэ и сигуранцей? — коротко спросил пекарь.

 — Но ведь он — эксперт–криминалист, в то время как я — стажер в управ… в «Полиции нравов».

 — Я предупредил: у нас мало времени, — с презрением оборвал его Кику. — Выкладывай покороче, если можешь чем‑то оправдаться.

 — Господин Кыржэ относится к вам куда лучше, чем считают другие… Подумай сам…

 — У нас есть доказательства, что ты состоишь на службе у оккупантов.

 — Кыржэ не немец, сам их ненавидит. Но он — подчиненный, должен скрывать истинное свое лицо… — продолжал Дан. — Иначе зачем тогда было направлять движение, во главе которого стоишь ты? Вместе с тобой работает Антонюк, многие другие…

 — Оно направляется Кыржэ? — взволнованно проговорил Илие. — Ну да, выходит — так…

 — Я не мог говорить об этом, — оправдывался юрист, — из соображений конспирации. Но учти факты, вспомни о шапирографе, типографии…

Кику не слушал его, озабоченно ходил по комнате, пряча лицо от Антонюка и Агаке. Наконец он остановился, схватившись руками за голову.

 — Нам… наверно, пора сматываться, — негромко проговорил Антонюк. — Скоро начнет светать.

 — Ион, посмотри, пожалуйста, куда ведет эта дверь? — попросил Кику: он словно бы стал в чем‑то сомневаться и теперь ждал поддержки, которая перекрыла бы эти сомнения — прийти она могла только от Агаке. «Не пойдет ли на попятную… и Антонюк?»

Тишина.

 — Дверь ведет в комнату хозяйки, — покорно проговорил Фурникэ. — Сейчас никого нет дома.

 — Проверь, — сказал бригадир, не слушая юриста. Он и во второй раз обратился к Агаке все потому же — чтобы убедиться, что тот поддерживает его… Агаке неподвижно, с отсутствующим видом стоял у двери, и он решил, что тот может не выполнить приказа. Однако ему во что бы то ни стало нужна была поддержка Агаке. Терять Иона он не имеет права…

Агаке между тем молчал — ни солидарности, ни недовольства.

 — Ну ладно, мог ошибиться я, бродяга, простой, неграмотный человек. Но где был ты — образованный, юрист? Меня могли обвести вокруг пальца, но тебя… — обратился он к Дану. — Ты хорошо знал, кто такой Кыр–жэ! К тому ж и арест Лилианы… Он мог привести к тому, что шпики вырвут у нее какие‑то сведения! Но кто в самом деле вырвал их? Быть может, ты забыл об этом? Они ничего, ничего не смогли бы узнать, если б не ты.

Потом Кику умолк: стало противно вести и дальше этот пустой, недостойный разговор — в какой‑то степени он унижал его, означал не что иное, как намерение оправдаться перед предателем.

Агаке упорно молчал, однако Илие не знал, что причиной тому была икона, висевшая в углу комнаты, к тому же поблекшая, с полустершимися красками, что делало ее еще большей святыней в глазах крестьянина, каким оставался в своей сути Агаке. Правда, он никогда не молился и не ходил в церковь, однако сейчас, наблюдая за Даном, заметил, что тот бросает в сторону иконы молитвенные взоры, и это взволновало его.

Он осторожно стал приближаться к углу, где висела икона, и внезапно окаменел, увидев, что за нею спрятано.

 — Хорошо, но кто, если не Кыржэ, спас Лилиану от смерти? — снова оправдывался Дан. Он поднялся с кровати — удрученный, подавленный — и как‑то робко, неуверенно сделал шаг–другой по комнате. — Ее выдачи и сейчас требует гестапо.

Чувствуя на себе взгляды всех троих, он внезапно остановился — напрягшись, как перед броском, однако его бросок к иконе был остановлен стремительным рывком Агаке.

Теперь они стояли лицом к лицу. Агаке держал Дана за плечи, слегка приподняв, как будто проверяя вес тела, потом стал медленно разжимать пальцы правой руки.

 — Ты нечестный человек, — подталкивая его в спину, поближе к двери, сказал он. — С такими руками я бы к хлебу тебя не подпустил… Нет, нет!

И вновь наступила тишина, тягостная, напряженная. Затем поднялся со своего места Антонюк. Зайдя за спину Фурникэ, он сказал Кику:

 — Приказывай! По первому же знаку… все будет сделано.

 — Подожди. Вам с Агаке нужно уходить — дорога не близкая… Справлюсь и сам.

 — Нет! — решительно сказал Агаке. — Я останусь здесь.

Ладно, — согласился Василе, следя глазами за Даном, — тот лег на кровать, не заботясь о том, что мнется аккуратно постеленное покрывало. — Я пойду, если ж Агаке упрямится, то пускай… Завтра утром узнаешь, как прошло… Увидишь на небе красную полоску.