Это было темное время в истории нашей страны.

— Но несмотря на идеализм того времени, при новом правительстве не было никакого реального послабления для людей, старые налоги были отменены только для того, чтобы создать новые.

Королева, обладавшая слишком большой властью, была заменена президентом, который имел еще большее влияние.

Анжелина посмотрела на меня, у неё было озадаченное выражение лица.

Я прекратила читать, чтобы объяснить что всё это значит. На этот раз на Англайском.

— Потому что любой мог стать правителем, вне зависимости от своего рождения. Кругом была коррупция.

Выборы были подтасованы, а налоги завышены, чтобы прикармливать прихлебателей нового режима.

Возникали еще более кровавые перевороты.

— Королевы других стран, у которых была реальная власть, отказывались сотрудничать с новым режимом, потому что у их лидеры были не королевского происхождения.

Взглянув на неё, я пояснила:

— Поскольку у нас не было королевы, страна была изолирована от остального мира.

Мы были лишены существенного количества торговых путей, и люди скоро поняли, что наша страна не так самодостаточна, как им казалось. Поэтому мы нуждались в других странах, чтобы обеспечить нашу страну всем необходимым.

Глупым заблуждением было поверить, что обычный смертный сможет руководить страной.

— Первый масштабный голод последовал сразу же после болезней, охвативших всю страну.

Я прислонилась к Анжелине, мне уже больше не нужна была книга, чтобы рассказывать дальше. Эту часть истории я знала наизусть, мне её пересказывали бесчисленное количество раз.

Её дыхание стало глубже, становясь ровнее, и даже не смотря на то, что она всё еще слышит меня, было ясно, что она погружалась в сон.

— Это был поворотный момент для Лудании, — прошептала я, наклонившись к щеке Анжелины.

— Слишком многие были недовольны правящим режимом, а человеческие потери слишком велики.

Мертвые тела переполняли кладбища. Их некуда было девать, потому их сжигали. Когда их жгли, поднимались черные тучи, от которых задыхались деревни.

Люди призывали к новому восстанию, взывали к регентам из прошлого.

Только никто не откликнулся.

Все они были принесены в жертву, на алтарь революции.

Когда я произнесла последние слова тихо и медленно, Анжелина уже спала.

Меня это не волновало, она знала как всё закончилось.

Мы все знали.

Другие страны обратились к тайным группам, которые стремились свергнуть новую “демократию”, и шпионов, которых послали, чтобы те разыскали оставшихся наследников королевских кровей, который были в тесном родстве с прежним правящим престолом.

Нам нужен был новый лидер.

У нас должна была появиться королева.

В конце концов, она была найдена.

Та, которая была готова занять своё место на престоле и увести свою страну от пути саморазрушения.

Эта была сильная женщина, так гласит история, королевских кровей и с царственной осанкой.

Когда её войска прибыли, легко одолев уверенную в своей непобедимости и, тем не менее, плохо подготовленную армию, председательствующего правительства, королева проявила милосердие к своим предшественникам. Те были убиты не у всех на виду и смерть их была лёгкой.

Королева была настолько влиятельна, что её легко приняли монархи соседних стран, и вскоре санкции были сняты, торговые пути и общение между странами восстановлены.

У народа Лудании снова появилась пища.

И тогда же впервые была введена классовая система.

Она была создана, чтобы препятсвовать будущему бунту, удержать людей живущих раздельно от мыслей о совместном востании.

Язык стал инструментом, способом чтобы завершить это разделение.

Разговаривать… или даже различать…языки других классов стало вне закона.

Это был способ сохранить секреты, способ показать силу и власть над теми которые были… слабее.

Это было век назад… вернулось когда у городов были имена… и даже если что-то изменилось, и классовая система и монархия все еще остались неизменными.

Теперь еще сильнее, чем прежде.

Язык стал камнем преткновения.

Общаться дозволялось только на языке, который определялся нашим происхождением, или на Англайском.

Любой, у кого проявлялись способности к языку, был казнен.

А тех кто, делал хоть малейший намек на попытку выучить недозволенный язык, преследовался властями.

Прошло сто лет, способность разбирать слова другого класса была утеряна, владеть другим языком кроме своего сделалось невозможным.

Мы стали невосприимчивы к тонкастям чужих языков.

Но даже, если бы все были равны, я всё равно оставалась бы аутсайдером, потому что понимала все языки.

И моя способность не ограничивается только произношением слов.

Я могу разбирать всевозможные способы общения, даже включая те, что были визуальными или осязаемыми.

Мой отец однажды взял меня в музей, один из тех немногих, что не был сожжен дотла во время Революции, и он показал мне, каким когда-то был мир, как жила когда-то наша страна — как единая нация.

Может быть не всегда в согласии, но ни разделенная на касты.

В музее нам показывали красивые рисунки, которые использовались первобытными людьми для общения…вообще-то это были искусно созданные копии, а наш гид объяснял смысл перевода этих картинок на Англайский.

Но когда гид зачитал нам их значение, я знала, что там закралась ошибка, перевод был не точен.

Я поняла, что на самом деле значили эти красиво выведенные слова.

Я знала настоящее значение слов на обратной стороне картины, и поэтому сообщила ему истинное послание от наших предков.

Возмущенное руководство музея настояло на том, чтобы я отреклась от своей лжи и извинилась за свою непокорность.

Отец скрыл свой страх под маской смущения. Он извинялся перед разъяренным гидом, ссылаясь на моё богатое детское воображение, которым я мол поспешила поделиться с окружающими.

Он утверждал, что я была со своими причудами, к тому же еще и трудным ребенком, и утащил меня прочь.

Подальше от тех замечательных слов, подальше от музея, пока те люди не поняли, что я всё правильно перевела.

Чтобы удостовериться, что я понимаю язык, на котором никогда не разговаривала.

Меня впервые отругали за ту выходку в музее, а потом папа крепко обнял меня, явно испытывая страх и облегчение, что нас не преследовали.

Мой отец напомнил мне как это было не безопасно с моей стороны обнаружить при людно свои способности.

Кто бы это ни был.

Никогда не показывать то, что ты умеешь.

Мне было всего шесть лет, когда я увидела (всего второй раз на моей памяти), как плачет мой отец.

В первый раз, мне было четыре и тогда он убил человека.

Дверь в мою комнату открылась, и силуэт моей матери тенью проскользнул внутрь. За ней тянулся аромат выпечки, которым казалось пропиталась её кожа за время работы в ресторане.

Она кивнула головой в сторону Анжелины.

— Чарлина, тебе тоже уже пора быть в постели. Тебе завтра в школу.

— Знаю, я почти закончила.

Ответила я ей на Англайском и захлопнула книгу, потому что больше не могла сосредоточиться ни на одном слове.

Она присела ко мне на кровать и убрала мои волосы с моего лица, а затем погладила по щеке тыльной стороной ладони.

— Ты выглядишь уставшей.

Я не стала говорить ей, что она та самая, кто выглядит уставшей.

Что золото её волос поблекло, а гордая осанка сутулилась.

Я всегда была убеждена, что моя мама не была рождена для такой суровой жизни.

Да, может быть, и никто не рожден для такой жизни.

Я кивнула.

— Так и есть.

Она наклонилась, чтобы поцеловать меня в лоб, и я услышала знакомый знакомый запах теплого хлеба.

Это был запах моей матери.

Она потянулась к книге, вынимая её из моих рук.

Как только она забрала книгу, из неё выпал сложенный листок бумаги и упал мне на одеяло. Видимо этот листок лежал между страницами.