— Разрешите идти? — нашелся Виктор. — Нам приказано доложить о выполнении задания!

— Я обращаюсь к вам с уверенностью, что вы поймете самое важное в жизни — фашизм — это единственный путь борьбы за освобождение России от большевиков! Это потом поймут все! Но только те, кто сейчас примкнет к нам, могут рассчитывать на все привилегии в будущем! — Родзаевский задрал бороду вверх и обнажилась его тощая шея.

— Разрешите идти! — опять повторил Виктор.

Но Родзаевского не так легко было остановить. Он стоял к слушателям боком, еще выше задрал голову и при каждом слове рубил рукой воздух.

— Где вы сейчас работаете? Нигде! А мы дадим вам работу, если вы вступите в ряды нашей партии!

— Я работаю. Мне работа не нужна, — хмуро сказал Виктор.

— А я еще учусь, — в тон ему пробормотал Леонид.

— Только фашистская партия сможет победить в борьбе с большевиками, еще выше закидывая голову и глядя уже прямо в потолок, воскликнул Родзаевский. — Наши силы растут! Скоро мы откроем свою газету, свой клуб! Слава России! — неожиданно воскликнул Родзаевский, повернулся и ушел в комнату.

— Ладно, идите, ребята, — сказал высокий парень, встретивший Леонида и Виктора на крыльце. — Его не переслушаешь, — добавил он тихо. — А если захотите, приходите к нам, у нас и с работенкой лучше!

— Вот настырный какой, — сказал Виктор, когда они вышли на улицу. — А борода точно как у Николая Второго. А с работой все брехня, они все обещают, а ничего не делают. Сами все поустроились на теплые местечки, а нас только за нос водят!

— Но, может, еще устроят, — попробовал утешить товарища Леонид.

— Дождешься от них! — зло сказал Виктор. — В Шанхай надо ехать, там легче работу найти.

Вернувшись на мельницу, Виктор и Леонид доложили «господину подпоручику» о том, что задание выполнено.

— Но только никому ни слова! — строго предупредил Саша Рязанцев. — Даже в нашей школе никому не говорите!

— Так точно! — хором ответили они. Тянуться перед начальством и «есть его глазами» их научили в первую очередь.

В то время Леониду как-то не пришло в голову — откуда и для чего было передано оружие фашистам Родзаевского? Почему в его передаче участвовал Саша Рязанцев? Кто был тот «добрый дядя», чьими стараниями оголтелые фашистские молодчики вооружались японским оружием. Об этом он стал догадываться много позднее, припоминая эпизод с доставкой оружия. Диверсии на советско-китайской границе — вот что было за кулисами деятельности фашистов Родзаевского.

Генерал Бухтин все чаще стал приходить домой заметно выпившим. Он долго возился у дверей своей комнаты, не попадая ключом в замочную скважину, тихо и беззлобно поругиваясь.

— Прошу прощения! Пардон! — раскланивался он, сталкиваясь в коридоре с матерью Леонида. — Я немного подшофе, но я ничего, я ничего!..

— Василий Александрович, — как-то сказала Бухтину мать Леонида, встретив генерала в коридоре, — я по-дружески хочу сказать вам, что вы очень сильно стали увлекаться вином. Ведь это так вредно для здоровья! Вы же так станете, простите, алкоголиком!

— Милейшая Мария Александровна, — Бухтин слегка расшаркался, — я уже стал им. Понимаю, что это гадко, но стал! Без водки не могу! Одно у меня утешение, это когда рюмашечку пропустишь, — с какой-то беспомощной улыбкой пробормотал он.

— Но неужели вы не можете взять себя в руки?

— Не могу-с, никак не могу-с! Да и к чему? Ведь жизнь-то, по существу, кончена! — Он говорил, отворачиваясь в сторону, чтобы не так сильно разило от него перегаром.

— Ну почему кончена? Вы же еще не старый человек, еще как-нибудь наладите свою жизнь, — попыталась утешить генерала мать Леонида. — А опуститься проще всего! Я очень прошу вас — бросьте пить! Ну обещайте мне, что бросите!

— Не сдержу я слова, Мария Александровна, не сдержу! Вы понимаете, у меня в жизни никакого просвета! А как я могу обещать вам, зная, что нарушу обещанье?! Спасибо вам за участие! Спасибо!

А через несколько дней генерал выехал из комнаты, задолжав хозяйке за два месяца.

— Обещал, что заплатит, — сказала после его отъезда всегда молчаливая хозяйка, — да откуда он деньги достанет? У него и вещей, почитай, никаких не осталось, все пропил, китайцам-лавочникам за водку снес. Сначала вещи жены-покойницы носил, а потом и свои. Попадет, а хороший человек был, обходительный.

Примерно через месяц Леонид встретил генерала Бухтина на улочке, неподалеку от дома, где жила Леокадия. Здесь теснились низкие китайские фанзы, захудалые лавчонки и харчовки. Леонид сначала не узнал в опухшем, одетом в китайскую синюю куртку и рваные штаны человеке бравого и подтянутого генерала. Лицо Бухтина было отечное, под глазами висели темные мешки, руки дрожали.

— Леня, — сказал просительно генерал, — у тебя двугривенного не найдется? Ханушки надо купить на опохмелку, а денег ни тунзыра нет. — Он помолчал. — Видишь, брат, совсем я на дно скатился! В китайской ночлежке теперь живу! «Ваше превосходительство», — с горькой иронией усмехнулся он. — Как горьковский барон! Там, брат, не я один такой, не одного меня водка туда свела. Так дай двугривенный!

— Василий Александрович, у меня только пятнадцать центов, — извиняющимся голосом сказал Леонид.

— Ну, все равно, давай пятнадцать! Ну, как, все у легитимистов в солдатики играете? Как там докторская содержанка? Все командует?

— У нас теперь унтер-офицерская школа есть, а Саша Рязанцев чин подпоручика получил, — почему-то смущаясь, сказал Леонид.

— Про школу знаю, а про нового офицера впервые слышу. За что это ему чин-то дали? За…? — Бухтин выругался и сплюнул. — А ты бы уходил от них, чего тебе там делать? Я, брат, совсем от политики отошел. У меня теперь одна политика — стопку ханы выпить! Выпью и все о России думаю! Страшно, брат, без нее! Ох, как страшно! Так давай хоть пятнадцать центов, — протянул он руку, — побегу, а то внутри все горит! Ты матери-то не говори, что меня видел. Ну, бывай здоров!

И генерал Бухтин почти бегом направился в китайскую лавчонку, зажав в кулаке взятые у Леонида пятнадцать центов.

Если зимой в Харбине снег выпадал не часто, то весна и начало лета всегда были дождливыми. Дожди шли в знойном июле, сменяясь удушливой, парной жарой. В августе, после длительных дождей, реки выходили из берегов и затопляли китайские огороды и пашни. Наводнения в Маньчжурии бывали не весной, как всюду, а осенью. Весной же реки были мелковаты и часто весенний лед висел над высохшим дном реки в небольших лагунах.

Приближались выпускные экзамены и Леонид целыми днями готовился к ним. Весна, как всегда, пришла после пыльных тайфунов, все деревья как-то разом оделись яркой листвой, часто омываемой быстро проходящими ливнями. И эта весна казалась совсем особенной — она несла перемены в жизни: окончание гимназии, самостоятельность, а главное — восторженное и неповторимое чувство первой любви. Все это делало каждый день значительным и запоминающимся.

Мать видела резкую перемену в Леониде и понимала ее причину. Ей было, видимо, и грустно немного, что ее сын становился взрослым, и приятно, что он так возмужал, стал похожим на отца. Она часто видела теперь в его лице отцовские черты, его речь и даже жесты были так схожи с жестами и речью его отца, когда тот был молод. И невольно вспоминалась ее молодость, ушедшая так быстро и оставившая только воспоминания о большом и недолгом счастье.

Мать сказала, что заниматься уроками лучше у них в комнате, а не у Леокадии. Она хотела ближе узнать эту девушку, оставившую при первой встрече хорошее впечатление. Когда Леонид сказал Леокадии, что мать предлагает заниматься у них, Леокадия сначала ответила, что это неудобно, ее родители могут не разрешить, но потом все же поддалась на уговоры Леонида.

Была она очень смущена, когда их встретила мать Леонида, усадила пить чай и как-то особенно просто и душевно подошла к этой милой девушке, напомнившей собственную молодость. Леонид сначала тоже чувствовал себя несколько связанным, но видя, что постепенно проходит смущение Леокадии, ощутил большую благодарность к матери, так осторожно и деликатно давшей понять, что не против его дружбы с Леокадией.