Прошел шумный праздник фонарей. Опять целыми ночами рвались хлопушки, небо расцвечивалось огнями фейерверков, опять оглушительно гремели барабаны и визжали какие-то дудки.

Подули весенние ветры с пустыни Гоби. Они несли тучи пыли, срывали вывески с магазинов, переворачивали газетные тумбы, казалось, хотели смести все, что было на их пути. Тайфуны продолжались дня два, три, потом проходил дождь, смывавший всю пыль, покрывавшую стекла окон толстым слоем, и наступали ясные дни. Но пустыня Гоби не унималась и через несколько дней снова посылала на Харбин пыльную бурю. Весна все же пришла необычно рано, такой ранней весны Леонид еще не знал.

Вернувшись из школы, пообедав в столовой у генеральши, Леонид садился за уроки. Ученье шло легко. А после уроков он обычно садился читать. Книги в библиотеке были или дореволюционного издания или эмигрантских писателей. Многие писали убедительно. Многие, такие как Мережковский, Гипиус, Чириков, Краснов, Шульгин и десятки других писателей убеждали, доказывали, правда не всегда убедительно, что большевики — это враги русского народа, что только при царе-батюшке на святой Руси была счастливая жизнь, что революционеры старались подорвать порядок в государстве, продавшись масонам и еврейскому капиталу. Выходило, что только здесь, в эмиграции — истинно-русские люди, что только они желают добра России, пекутся о ее могуществе, славе и процветании. Образ большевика рисовали не жалея темных красок и крепких эпитетов: поругатель религии, разрушитель культуры, расхититель государственных сокровищ, вандал, растоптавший огромными сапожищами все, что создавалось веками. На карикатурах он изображался всегда страшным, всклокоченным, с ножом в зубах и маузером в руке.

Леонид иногда покупал газеты. Они были полны сообщениями о жизни в России, но только о якобы происходящих восстаниях, бунтах, расстрелах. Иной информации не помещалось. Советские газеты не попадались эмигрантскому читателю и истины о жизни в России он не знал. Эти же антисоветские информации шли от различных иностранных телеграфных агентств и их «собственных корреспондентов», очень убедительно обрисовывавших «положение в России». И этим сообщениям верили. Все же иностранцы, врать не станут!

Иногда вечерами к матери стала заходить работавшая вместе с ней Анна Николаевна Зинченко, высокая брюнетка с черными усиками над верхней губой, говорившая с украинским акцентом. Приходила она всегда «со своими харчами», как говорила она, приносила либо несколько кусков домашнего пирога, либо булочки.

— Мы с вами вдовы и положение у нас одинаковое, — говорила она певуче. — У меня ведь тоже сын, немного старше вашего. Мой Силя далеко пойдет. Мой муж в Приморье погиб. Немного не дошли до Маньчжурии. Он сотником казачьим был у атамана Семенова. Хотя мы не забайкальские казаки, но Семенов нас хорошо принял. Сколько мы натерпелись от красных, ужас! — Анна Николаевна прикладывала платок к глазам и некоторое время молчала. — Теперь вся моя забота — Силю на ноги поставить!

Анна Николаевна каждый раз в различных вариантах повторяла историю о том, как они бежали от большевиков, как намучились, как погиб ее сотник.

— А почему ваш Леня все время дома сидит? — как-то спросила Анна Николаевна. — В его возрасте надо быть со сверстниками. Надо, надо! Мой Силя у скаутов начальником отряда. Там мальчики и девочки получают моральные устои, а то ведь недолго и с правильного пути сбиться в этом возрасте! Скауты не курят, не ругаются, а уж тем белее не пьют водки!

— Ну, что вы, Леня не такой, — тронула его мать за плечо. — Я за него спокойна!

— Напрасно вы так уверены, дорогая Мария Александровна! Здесь столько соблазнов, что юноша легко может сбиться с правильного пути! Нет, нет! Леня обязательно должен стать скаутом. Завтра же к вам придет Силя!

И Силя действительно пришел на другой день. Это был высокий, немного полный юноша шестнадцати лет, одетый в скаутскую форму. Рубашка с погончиками и накладными карманами, белый шнур спускался с плеча и висел внушительно, как генеральский аксельбант. На груди был значок — трехлистная лилия, на рукавах множество нашивок, карманы тоже сияли десятками значков. Зеленый галстук-косынка был заправлен под отложной воротник и завязан на шее крупным узлом. Брюки до колен, носки гольфы и широкополая шляпа, темно-зеленая фетровая, дополняли Силин костюм. Треугольник галстука лежал на шее и как бы подчеркивал красоту формы.

Силя вежливо поздоровался с матерью Леонида, попросил разрешения сесть, привычным начальническим голосом сказал Леониду: «Ты тоже садись», и стал кратко излагать задачи организации, основанной сэром Баден Пауелем, являющимся начальником всех скаутских организаций в мире. Кроме Советской России, конечно, оговорился Силя.

Со слов Сили выходило, что только скаутская организация может духовно и физически закалить молодого человека и развить в нем высокие моральные качества.

— Запомни наш скаутский девиз, — назидательно говорил Силя. — Скаут верит в бога, предан родителям и начальникам. Скаут должен быть честен во всех поступках, не курит, не ругается.

Таким образцом идеального скаута невольно казался сам Силя, сиявший своими многочисленными значками и нашивками.

— Сборы у нас бывают по воскресеньям в ограде Иверской церкви. В это воскресенье я зайду за тобой и мы поедем вместе, а то ты не найдешь. Мария Александровна, — обратился он к матери Леонида, — а вы купите, пожалуйста, скаутскую форму для Лени. Она продается во всех магазинах.

Силя козырнул скаутским салютом — тремя пальцами: указательным, средним и безымянным, шаркнул ногой перед матерью Леонида и отбыл.

— Вроде хорошая организация, — неуверенно сказала мать, когда Силя ушел. — Вот только как со скаутской формой? Может, дорого она стоит?

Леониду не терпелось поскорее надеть скаутскую форму, увесить грудь значками, нашить на рукава нашивки. Так интересно щеголять в такой форме. Все будут видеть: вот идет он, стройный, подтянутый и козыряет скаутским салютом. Мальчишеская любовь к форме выплыла на первое место.

Скаутская форма, к счастью, оказалась недорогой. Правда, мать где-то заняла денег, но зато Леонид в воскресенье с утра оделся в форму, долго старался завязать галстук, но так и не сумел. Короткие штаны и чулки-гольф несколько смущали — было непривычно видеть голые пупырчатые коленки. Но раз так полагалось по форме, надо было привыкать. Галстук он все же под конец кое-как завязал.

Силя пришел точно в назначенное время, расшаркался перед матерью, критическим взглядом оглядел Леонида и холодно заметил, что галстук ему еще не положено носить.

— Ты сначала должен будешь сдать ряд экзаменов, а кроме того своим поведением доказать, что достоин быть скаутом, — назидательно сказал Силя.

Отряд, которым командовал Силя, насчитывал тридцать скаутов. Почти все они были с галстуками, хотя по возрасту явно младше Леонида. Ему стало обидно и стыдно, что вот он такой большой, а без галстука и все будут видеть, что он еще не настоящий скаут.

Занятия длились почти полдня. Сначала было построение в две шеренги, потом повороты направо и налево, маршировка, бег строем — словом, самые настоящие военные занятия. После небольшого отдыха, во время которого все сели в кружок и пели скаутские песни, началось изучение опознавательных знаков на местности, вязание узлов, установка палатки, разборка палатки. Все это носило совсем военный характер и понравилось Леониду. Рядом в строю оказался паренек его лет, одного с ним роста, Юра Чесноков. Юра, как было видно по его многочисленным значкам и нашивкам на рубашке, уже не первый год был скаутом. Несколько ребят были и из гимназии методистов, только не из класса Леонида.

В заключение сбора пропели скаутский гимн и Силя объявил, что в следующее воскресенье работу отряда будет проверять сам генерал Адамович — руководитель всех скаутских отрядов города.

Домой Леонид поехал вместе с Юрой Чесноковым, жившим, оказывается, неподалеку от него. Сидя в автобусе, Юра тихо спросил Леонида: