Между тем из Европы поступали известия, одно тревожнее другого. По мандату «Священного союза» Австрия в марте — апреле 1821 года подавила освободительные революции в Неаполитанском королевстве и в Пьемонте. Восстание греков против иностранного ига было отдано на растерзание турецкого султана. Решение «Священного союза» созвать осенью 1822 года в Вероне конгресс для организации вооруженной интервенции с целью подавления революции в Испании вызвало серьезное беспокойство руководителей испано-американских патриотов. Пока более «горячие» дела не позволяли европейским монархам вплотную заняться южноамериканским вопросом. Но кто мог поручиться, что после Испании не наступит очередь колоний, свергнувших власть Фердинанда VII?
Такова была ситуация в Старом Свете, когда дипломатия Великой Колумбии в начале 20-х годов предприняла новую кампанию за нормализацию отношений с европейскими странами.
Для Боливара «Священный союз» являлся воплощением мировой реакции, злейшим врагом свободы и независимости народов. Испано-американские патриоты решительно отвергали претензии европейских монархов вмешиваться в судьбу других стран во имя торжества легитимизма. По предложению Боливара Национальный конгресс в Ангостуре в ноябре 1818 года принял Декларацию республики Венесуэла. Это был ответ суверенного народа на угрозы европейского деспотизма. «Ни Испания не имеет права требовать восстановления своей власти, ни Европа не имеет права возвращать эту власть испанскому правительству…, — заявлялось в декларации. — Венесуэльский народ полон решимости скорее пасть погребенным под руинами, чем покориться, если Испания, Европа и весь мир будут упорствовать в том, чтобы вернуть его под испанское иго».[388]
Все последующие годы мысль Боливара упорно билась над решением чрезвычайно сложной внешнеполитической задачи: какими путями можно создать на международной арене противовес «Священному союзу», чтобы нейтрализовать реакционного «монстра», помешать его щупальцам протянуться в испанскую Америку? Сначала Боливар надеялся на образование единого фронта с северным соседом, а затем — на союз с Англией. Эти планы основывались больше на страстном желании видеть низвергнутым блок деспотов, чем на трезвом учете реальностей международной жизни той эпохи. Дорога к латиноамериканскому единству также оказалась тернистой. «Вся Европа против нас, а вся опустошенная Америка представляет собой, мягко говоря, ужасающую картину… «Священный союз» использует любые средства, даже самые преступные и изощренные, какие только можно вообразить, для того чтобы подрывать в Америке общественный порядок, сеять смуту, провоцировать междоусобицы и в конце концов вызвать крушение дела борцов за свободу и независимость, принесших столько жертв. Реставрировать в Америке позорный колониальный режим или по меньшей мере посадить здесь на троны угодных ему ставленников — таковы неизменные цели «Священного союза»»,[389] — говорил Боливар.
Для борьбы со «Священным союзом» в этих условиях оставался еще один возможный путь — прорыв установленного им «санитарного кордона» и завязывание с европейскими государствами нормальных дипломатических и торговых отношений. Боливар знал о противоречиях, скрытых за фасадом «Священного союза», о столкновениях интересов Петербурга, Лондона, Вены, Версаля и Мадрида, вражде и соперничестве различных дворов и кабинетов в системе «европейского равновесия». Колумбийская дипломатия овладевала искусством использовать распри тиранов, так же как и заинтересованность ряда европейских государств в развитии торговых связей с испанской Америкой.
Дипломатический посланец Боливара Ф. Cea, оказавшись в Париже после неудачных мирных переговоров в Мадриде, обнародовал по своей инициативе в апреле 1822 года «Манифест полномочного посла республики Колумбия правительствам Европы».[390] В этом документе, переданном министерству иностранных дел Франции и послам всех европейских государств в Париже, прежде всего подчеркивалось историческое значение успехов патриотов в борьбе за независимость: «Америка, угнетенная и порабощенная на протяжении трех столетий, сбросила иго метрополии… Все эмблемы европейского господства развеяны: на месте львов и башен Кастилии утвердились цвета независимости и свободы». Далее говорилось о создании объединенного независимого государства на севере континента Южной Америки: «Колумбия пожинает плоды своих благородных усилий, она обрела свободу, суверенитет и независимость».
Разъяснение в Европе истинных намерений и стремлений испанской Америки было актуально и необходимо. Европейские правительства продолжали пребывать в плену старых и искаженных представлений о положении за океаном. В Европе в то время все еще доминировала информация, распространявшаяся Мадридом. Дипломаты Фердинанда VII и испанская пресса рисовали радужные перспективы скорого триумфа испанского оружия в Америке и замалчивали победы, одержанные патриотами. В этой связи большое значение имело заявление Cea о том, что Испания больше не располагает материальными, военными и политическими возможностями восстановить старые порядки в заокеанских владениях.
Колумбийская дипломатия в своем манифесте ставила в известность европейские правительства о намерении независимых испано-американских республик объединиться в равноправный союз и развивать отношения мира и дружбы с другими странами и народами.
В ожидании «скорого ответа» Cea излагал основные принципы сотрудничества Великой Колумбии с другими государствами: колумбийское правительство признает все существующие иностранные правительства независимо от их происхождения или характера государственного строя. В то же время оно не намерено вступать в переговоры с иностранными правительствами, если они не признают Колумбию де-юре или де-факто. Провозглашались свобода торговли, готовность к совместному использованию природных богатств Колумбии, гарантии доступа иностранцев в ее порты и на ее территорию, равно как и обеспечение иностранцам безопасности на основе взаимности. В манифесте с достоинством, присущим суверенному государству убежденному в своих силах и жизнеспособности, высказывалось предупреждение в адрес правительств, намеренных продолжать политику непризнания Колумбии: для них будут закрыты порты Колумбии, и их товары не будут допускаться на ее территорию.
Весомость манифесту придавали блистательные победы освободительной армии патриотов над испанцами в Южной Америке. Этот документ имел большое историческое значение. Он отражал выход крупнейшего независимого государства Латинской Америки на арену мировой политики. Опубликованные и неопубликованные архивные дипломатические документы, к сожалению, не позволяют сделать обоснованный вывод относительно следующего вопроса, касающегося колумбийского манифеста: было ли его обнародование в Париже специально приурочено к тому моменту, когда Европы достигла сенсационная весть о послании президента Джеймса Монро от 8 марта 1822 г. Конгрессу США с предложением признать независимость восставших испанских колоний, или же имело место простое совпадение двух событий? Поскольку Cea оказался в Париже не совсем по своей воле, а будучи высланным испанским правительством из Мадрида вместе с двумя другими колумбийскими дипломатами, и находился в столице Франции проездом, держа путь в Лондон, то скорее всего следует говорить о случайном совпадении. Но оно было знаменательным и даже, можно сказать, счастливым. Благодаря совпадению во временной плоскости эти два заявления взаимно усиливали воздействие каждого из них на обстановку и политические настроения в Европе. При всем желании коронованные «вершители судеб» в Старом Свете оказались не в состоянии замолчать манифест Великой Колумбии.
Колумбийское заявление рассматривалось послами стран — победительниц Наполеона (Австрии, Англии, Пруссии, России), регулярно проводившими в Париже совместные обсуждения важнейших вопросов международной политики. Конференция послов решила не отвечать на манифест Cea, так как их правительства не поддерживали дипломатические отношения с Великой Колумбией. Тем не менее все послы направили полный текст документа дипломатической почтой в столицы своих стран.