Выполняя миссию Освободителя, которую он считал своим призванием, Боливар гениально сумел подчинить все достижению главной задачи — завоеванию народами континента независимости. В дипломатии национального освобождения воплощено то новое, что привнесено им в теорию и практику международных отношений. Для него не были безразличны и общечеловеческие интересы. «Свобода Нового Света — надежда Вселенной»,[3] — провозглашал Боливар, дерзко бросая вызов союзу монархов Европы, задумавших перекрыть дорогу революционному обновлению общества. Оставленное Боливаром внешнеполитическое наследие имеет непреходящее значение.

Клятва на Монте-Сакро

КАСА НАТАЛЬ

Почти в самом центре Каракаса, в двухстах метрах от Пласа Майор — главной площади, по соседству с устремленными ввысь небоскребами банковских контор, в начале тихой улочки стоит внешне ничем не примечательный старинный особняк. Это — Каса Наталь (отчий дом), являющийся сегодня, пожалуй, самым посещаемым мемориалом Венесуэлы, а возможно, и всей Латинской Америки. Толстые стены из камня, сложенные на века (каракасцы помнили о страшном землетрясении 1641 г.), анфилады комнат, внутренние галереи, где можно укрыться от полуденного солнца, и в центре — патио, зеленое каре традиционного испанского внутреннего дворика. В этом доме 24 июля 1783 г. родился, провел свое детство и юношеские годы Симон Боливар. Он был четвертым, и последним, ребенком одного из самых богатых и знатных семейств колониальной Венесуэлы, насчитывавшего уже шесть поколений предков.

Посетители Каса Наталь могут увидеть макет баскской деревушки в горах Бискайи, откуда в XVI веке в Венесуэлу прибыл первый из Боливаров, устремившийся с потоком испанских конкистадоров на завоевание Америки по пути, открытому Христофором Колумбом. Испанская корона щедро одаривала удачливых конкистадоров, служивших в колониальной администрации, которую всегда возглавляли представители метрополии — испанцы не только по крови, но и родившиеся в далекой Испании. Симон Боливар рано потерял родителей, но не остался бедным сиротой. Семейство Боливаров владело крупными серебряными и медными рудниками, многочисленными ранчо, плантациями сахарного тростника, индиго и какао. На этих плантациях под палящими лучами тропического солнца, под свист плетей надсмотрщиков гнули спины две тысячи негров-рабов.

Знатность рода и богатство не только обеспечивали принадлежность к высшему, привилегированному слою колониального населения, но и гарантировали благосклонное отношение генерал-капитана — наместника испанского короля в Венесуэле. Перед Боливаром открывалась перспектива блестящей карьеры или беспечной жизни, полной радости и наслаждений, когда время заполняется охотой, балами, зваными обедами, карточной игрой, поклонением прекрасному полу и путешествиями в далекую и дорогую сердцу Испанию. Креолы, или мантуанцы (название произошло от мантильи, непременного атрибута женского костюма креольской аристократии в колониальную эпоху), как называли в те времена белых потомков испанских завоевателей, хотя и родились на американской земле, тысячами нитей были связаны с родиной своих предков. С ней их сближали генетическая память, язык, культура, общая религия, традиции и, наконец, преклонение перед авторитетом монарха Испании.

Казалось, судьба Симона Боливара была предопределена. Однако он избрал другой путь. «Я хочу быть гражданином, чтобы жить свободным»[4] — таково было его жизненное кредо. Что же влекло молодого, наделенного блестящими способностями и пламенным сердцем юношу на неизведанную, полную опасностей дорогу борьбы против колониального гнета? Ведь он знал, что испанская корона безжалостно расправляется с вольнодумцами и бунтарями: их ждали страшные казематы испанской тюрьмы, галеры, виселица или четвертование.

Может быть, на него повлияли слова отца, Хуана Висенте Боливара-и-Понте, который, как гласит семейная легенда, сказал при крещении сына: «Он должен прославить наш род не менее нашего первого предка Симона. Я предчувствую, что мой сын будет освободителем Венесуэлы».[5]

Глава семейства умер, когда мальчику было два с половиной года. Боливар прожил сравнительно недолгую, но богатую драматическими событиями, невероятными опасностями и счастливыми спасениями жизнь. Немало документов, свидетельств того времени, сохранил для историков один из адъютантов Боливара — Даниэль О'Лири, ставший впоследствии его первым биографом. Изо дня в день он с дотошностью архивариуса собирал все, что относилось к жизни и деятельности Освободителя. 34 тома мемуаров О'Лири — бесценное собрание подлинных документов, характеризующих жизненный путь Боливара.[6] Однако «белые пятна» встречаются, и их не может «закрыть» обширнейшая биографическая литература о Боливаре. На этой почве возникают легенды и мифы — неизбежные спутники каждой выдающейся личности. Великое множество их сложено и о Боливаре, и это неудивительно. Проникая на страницы биографий и специальных исследований, посвященных великому каракасцу, мифы и легенды порой обретают видимость достоверности и вызывают острую полемику между историками различных поколений и школ. Висенте Лекуна, один из наиболее авторитетных венесуэльских историков, посвятил специальный трехтомный труд очищению биографии Боливара от подобного рода наслоений, назвав его «Каталогом ошибок и клеветнических утверждений в истории Боливара».[7]

То, что Хуан Висенте произнес при крещении сына пророческие слова, похоже на легенду, которая хорошо вписывается в биографию героя. Однако сохранился один документ, свидетельствующий о том, что подобный факт мог иметь место. За год до рождения сына Хуан Висенте вместе с двумя другими знатными креолами 24 февраля 1782 г. обратился с письмом к Франсиско Миранде, известному предтече борьбы за независимость, в котором содержался призыв начать восстание против испанских властей.[8]

Несомненно, выполнить такой завет отца — великое дело. Но решающую роль, по всей вероятности, сыграло все-таки то, что Симон Боливар был сыном своего времени, на знамени которого было начертано: «Долой тиранов! Да здравствуют свобода, равенство, братство!» Конец XVIII — начало XIX века подарили человечеству плеяду выдающихся философов и литераторов, блестящих полководцев, общественных и политических деятелей, охваченных страстным стремлением изменить окружающий мир. Джефферсон и Вашингтон, Вольтер, Руссо и Робеспьер, Радищев и декабристы, Риего и Миранда звали угнетенные народы на штурм бастилий колониального рабства и феодально-абсолютистских монархий. Симон Боливар принадлежал к этому поколению деятелей новой эпохи — эпохи революционной смены феодализма буржуазным обществом. Вне связи с ней нельзя понять его жизнь и деятельность.

Многие биографы Боливара обращали внимание на тот факт, что в год рождения Симона победно завершилась война за независимость в Северной Америке. Из 13 английских колоний образовалось новое суверенное государство — буржуазная республика Соединенные Штаты Америки. Некоторые усматривают в этом даже своеобразное знамение. Совпадение, конечно же, случайное, но оно, безусловно, оказало влияние на формирование личности Симона Боливара. Война за независимость в Северной Америке прозвучала для него набатным колоколом.

Декларация независимости США явилась самым высоким и ярким взлетом свободомыслия молодой американской буржуазии. Эта первая декларация прав человека опровергала общепринятое тогда «божественное право» королей. Она утверждала идеи народного суверенитета и право каждого народа изменить свое государственное устройство. В силу схожести статуса английских и испанских колоний в Америке североамериканская революция конца XVIII века была понятной и близкой латиноамериканцам. Она звала к смелым революционным действиям и вселяла веру в возможность одержать победу над могущественной метрополией.