Заключенные, снабженные для работы сапожными ножами, не позволили себе ни одной угрозы, ни одного жеста, несмотря на то что их хотели спровоцировать на акты насилия для оправдания «подавления». А ведь многие из них были людьми, привыкшими вспарывать брюхо своему ближнему. Но на этот раз они держались совершенно спокойно.
Начались переговоры. Заключенным предложили одну лиру и сорок чентезимов в день, что сразу уравнивало их с вольными рабочими. Подрядчик ходил совсем пожелтевший от злости. В парикмахерской громко ругали «смутьянов», которые «поддерживали связь с преступниками».
Как всегда в таких случаях, несколько тюремщиков было смещено, кое-кого из арестантов посадили в карцер. А я получил кучу благодарственных записок, нацарапанных карандашом, спичками и даже кровью. Нас вызывали в полицию, допрашивали, но ничего не добились. Тюремный капеллан, старый поп, говорил мне, что арестанты всегда вспоминали меня и других социалистов.
— Они вовсе не злые, — заканчивал он, — они просто несчастные…
Примерно в этот же период я должен был перенести операцию ноги.
Операция ожидалась довольно сложная. Доктор утешал меня тем, что, если операция удастся, нога выпрямится, а если нет, то ее отрежут и заменят искусственной.
— Делайте как хотите, — отвечал я. Да и что иное я мог сказать?
Отпуск я взял на три месяца, и, надо сказать, хозяин его дал охотно, с кучей добрых пожеланий. С деньгами обстояло хуже: я получил от него двадцать лир, и это было великой щедростью с его стороны. К счастью, в моей семье к этому времени работали уже все.
В госпитале, увы, не Маврицианском, о котором некогда мечтал мой отец, но в городском, прозванном «бойней», меня обступили монахини.
В Италии сиделками работают монахини, которые надеются хотя бы таким путем «уловить человеческие души». Монахиня, в ведении которой находилась палата, где я лежал, заявила мне:
— Послезавтра вы будете оперированы. Завтра вы исповедуетесь и причаститесь. Надо всегда быть готовым предстать пред судом божиим. Кого из священников вы предпочитаете: дона Гауденцио или дона Джованни?
— Спасибо, — ответил я, — не беспокойтесь, сестра, и не тревожьте ни дона Гауденцио, ни дона Джованни. Меня нечего исповедовать: я не верю в бога.
Монахиня испуганно воззрилась на меня.
— В правила госпиталя внесено исполнение религиозных обязанностей. Вы — христианин? Вот номер девяносто девятый исповедался уже.
— Оставьте меня в покое, сестра!
Монахиня ушла. Вскоре ее сменил поп. Он тоже говорил о больничных правилах, о боге и его милости и ушел не солоно хлебавши. К вечеру появился еще один.
Мои соседи по койке говорили:
— К девяносто восьмому (это был мой номер), увидишь, придет монсиньор.
И действительно, епископ остановился у моей койки:
— Здравствуйте, брат мой! Вы вновь прибывший?
— Да, это я. Вы, очевидно, хотите сообщить мне правила госпиталя? Предупреждаю, они мне известны.
Монсиньор был поумнее своих подчиненных.
— Нет, нет, будьте спокойны. Я умею уважать всякие убеждения и хочу просто поболтать с вами, если это вас не обеспокоит…
Я не ответил, но монсиньор принял молчание за знак согласия, уселся и продолжал:
— Как вы здесь себя чувствуете? Хорошо?
— Так, как может себя чувствовать человек, которому предстоит операция, — досадливо ответил я.
Не смущаясь, епископ продолжал, очевидно, пытаясь найти веский аргумент:
— Не надо волноваться. Профессор Изнарди — мировая известность, этого хирурга не прочь были бы заполучить к себе иностранные клиники. Наука ушла вперед… У нас здесь редки случаи смерти после операции, меньше одного процента. Конечно, всегда есть опасность… ошибка, заражение. Жизнь наша держится ведь на ниточке, а за нею… Мы верим в рай, в бога, вы — в то, что ничего не создается и ничего не исчезает… иные верят в переселение душ, иные — в небытие… Ясно одно, что всегда, надо быть готовым к смерти. Смерть всегда близка к нам, тем паче, когда предстоит операция…
И так далее, и так далее.
Монсиньор всеми силами старался посеять во мне свои семена. Я молча слушал. Мое молчание воодушевляло его, он надеялся, что тронул мое сердце. Наконец я улыбнулся.
— Святой Игнатий Лойола[25] из «Общества Иисуса» создал хорошую школу, не правда ли, монсиньор?
Епископ замолчал. Поднялся.
— Хорошо же ваше христианское милосердие, нечего сказать!..
Монсиньор двинулся к выходу.
— Я буду молиться о вас…
— Благодарю, не беспокойтесь.
Епископ исчез. Мой сосед, девяносто девятый номер, улыбнулся.
— Ну, этот больше не вернется.
— Правда ли, что ты исповедовался и причащался? Ты что же, верующий?
— Порка мадонна, как я могу верить? — заговорил сосед, с трудом приподнимаясь на кровати. — Не знаю уж, сколько месяцев я перехожу из больницы в больницу! И все почему? Ты только послушай! В первые дни моего приезда сюда — я еще не знал тогда, что такое жизнь большого города и какие бывают люди: я, видишь ли, с гор — так вот, повстречалась мне женщина. Красавица! Ну, точь-в-точь, как мадонна в нашей церкви в деревне. Остановила меня. Спрашивает, как пройти куда-то, а голос у нее нежный, глаза такие красивые! Смутила она меня… Я говорю, что не знаю города. Она предложила проводить меня. Ах, какая красавица! Я был при деньгах, пригласил ее поужинать. Согласилась. Ну, после ужина пошла меня провожать, осталась на ночь у меня. Точно сон какой-то! А когда я проснулся, — ни ее, ни часов, ни денег. Так-то! Пошел я в полицию, рассказал. Там смеются, говорят: «Не беспокойтесь, мы этим займемся». Это еще не все, милейший мой девяносто восьмой: сорок дней я провалялся в Сальсотто[26] — вышел, упал от слабости и тут же сломал себе ногу! И вот снова лежу… И это еще не все: несколько дней назад зуб у меня заболел. Посмотрел доктор и говорит: «Вырвать надо». — «Валяйте», говорю. Он вырвал, но, скотина этакая, вырвал-то здоровый вместо больного! А вчера еще одно несчастье: у меня левый глаз что-то разболелся; так вчера доктор и говорит мне, что надо из-за глаза еще ложиться в глазную клинику!..
— И ты за все это исповедовался? В благодарность господу богу?
— Черт побери, я исповедовался потому, что мне надоедали и потом с теми, кто исповедовался, обращаются лучше.
В палате забегали санитары, послышались стоны: на носилках внесли раненого. Его положили рядом со мною, на койку номер девяносто семь. Это был молодой еще парень, одетый в рабочий костюм.
— Безнадежен, — сказал мне один из санитаров. — Раздавлен трамваем. Часика два подышит, не больше…
Едва изувеченного положили на койку, как появилась монахиня:
— Хотите исповедаться, брат мой?
— Сукин сын бог и его мамаша! Дайте мне умереть спокойно! — прохрипел раздавленный.
Пришел врач, сделал впрыскивание и ушел. Ушли остальные.
Когда у несчастного началась агония и он уже и ругаться перестал, явился поп и совершил над умирающим все свои обряды. Позже пришла семья покойного. Утешая их, монахиня говорила:
— Он умер, как святой!
Через день меня оперировали; дело обошлось благополучно.
Сестра Роза, монахиня нашей палаты, пропела мне:
— Я молилась за вас, и бог вам помог…
— Ну и бог же у вас, если помогает безбожникам! — не выдержал я.
Сестра оскорбленно удалилась.
Я вернулся домой в значительно лучшем состоянии.
Глава VIII
Война 1911 года
В Фоссано я не мог долго залеживаться. Дела было по горло, а народу стало меньше: агитационная работа, забастовки и связанные с этим аресты уменьшили наши ряды и активность нашей Палаты труда — явление, впрочем, обычное в Италии. Надо было пополнить ряды, надо было реорганизовать нашу Палату из местной в областную.
Провинция Кунео — область по преимуществу земледельческая, в которой земля раздроблена на мелкие владения, настолько мелкие, что в некоторых деревнях, поближе к горам, есть участки, урожая с которых хватает земледельцу только на полгода. В нагорной части имеется много виноградников, но и эти участки очень раздроблены. Так как здесь растут тутовые деревья, то распространено шелководство. Много мелких торговцев и ремесленников. Промышленность развита мало: есть металлические и химические заводы, кожевенное и гончарное производство. Условия работы тяжелые, организация слаба. Даже непосредственно после войны у нас на всю провинцию было не более двенадцати тысяч организованных.
25
Лойола, Игнатий (1491–1556) — католический монах, основатель наиболее реакционной организации католической церкви — ордена иезуитов («Общество Иисуса»). Лойола считал допустимым любые преступления в интересах папства и церкви. Имя Лойолы стало синонимом лицемерия и преступности, прикрываемых религиозным ханжеством. В 1622 г. папа римский провозгласил Лойолу «святым».
26
«Сальсотто» — венерическая больница в Турине.