Моряк».

Выбор конкретного псевдонима Шелленберга обуславливался прежде всего обстоятельствами чисто географическими — тем местом, где проходили события, В странах Пиренейского полуострова и Латинской Америки он назывался Испанцем, в Азии — Капитаном, в Африке — Директором, в Северной Америке, в том числе Канаде, значился как Фермер. Такой принцип в наименовании резидента создавал определенные удобства при дешифровке: не надо было искать группу шифров и адресата — все уже таким образом сказано в самом обращении.

В расшифрованном виде радиограмма, адресованная Вальтеру Шелленбергу, выглядела следующим образом:

«На субмарину погружены тринадцать опечатанных ящиков секретных документов без каких дефис либо эксцессов тчк На второй маршрут зпт как и предусматривалось английским коммандос зпт произведено нападение тчк Участвовавшие в операции наши люди частично уничтожены зпт а остальные пленены противником тчк На южной оконечности африканского континента немецкий рейдер произведет дозаправку субмарины всем необходимым тчк Сообщите в генеральный штаб военно дефис морских сил Японии зпт что операция под кодовым названием кавычки Тени Ямато началась благополучно тчк Дальнейшая ответственность за сохранность материалов теперь возлагается на японскую сторону тчк».

Что касается просьбы к Шелленбергу о выделении дополнительных денежных средств в сумме одной тысячи марок, то Вайсман намеревался расходовать их на вознаграждение двух членов своей команды, а также радиста, дав каждому из них по двести рейхсмарок. Себе же он хотел оставить четыреста, что по валютному курсу составляло 28 тысяч песет.

А поскольку при передаче ящиков с чертежами он обошелся без наемной рабочей силы, сэкономленные таким образом деньги Рихард Вайсман окончательно решил оставить себе. Радисту, все тому же дону Педро, за оказанные им услуги он сначала наметил было ящик хереса, но в конце концов преподнес ему всего лишь бутылку, которой несчастный пьяница был, как всегда, рад. Будучи человеком по-крестьянски практичным, Вайсман прекрасно понимал, что обещанный Гитлером «тысячелетний» рейх — такая же химера, как и вечернее блюдо голодных «жареный лед». Поэтому, не мудрствуя лукаво, он с помощью испанских аристократов — родственников своего радиста — давно уже присмотрел расположенную между городами Херес-де-ла-Фронтера и Пуэрто-де-Санта-Мария в Андалузской низменности вполне подходящую для него ферму, которая по местным понятиям считалась превосходной.

Добротный двухэтажный в классическом мавританском стиле старинный дом, две рощи и плодовый сад, многочисленные хозяйственные постройки, конюшни и фермы для домашнего скота — таковы были эти воистину помещичьи владения. Примыкавшая почти вплотную к дому огромная роща сплошь состояла из маслиновых насаждений, другая, на полмили дальше, у самого устья реки Гвадалквивир, представляла собою десять гектаров, засаженных апельсиновыми, в летний зной гнущимися от золотых плодов деревьями.

Но особенно хорош был сам дом с открывающимся из купола угловой ротонды необыкновенным видом на Кадисский залив, на покачивающиеся на нем в лучах восходов и закатов рыбачьи парусники, над которыми всегда сновали крича вездесущие чайки.

Обер-штурмбаннфюрер Рихард Вайсман был вполне сознательным приверженцем Гитлера, но тем не менее полагал, что от этой своей верности он все-таки должен иметь хоть какую-то выгоду, то есть что-то урвать.

Таким в высшей степени прагматичным убеждениям Рихард был обязан прежде всего семейному воспитанию, а точнее — своему отцу Отто Вайсману, который еще на заре становления фашистского режима, в пенатах своих, в ютящемся у истоков Дуная Шварцвальде, вел с юным сыном неторопливые душеспасительные беседы. Несмотря на то, что родовая усадьба бывшего фельдфебеля времен первой мировой войны, бауэра Отто Вайсмана находилась в бесконечно мелком, ни на одной из карт рейха не зафиксированном городишке, он, бауэр Отто Вайсман, сумел стать весьма уважаемым, большим человеком и скопить средства, вполне достаточные для того, чтобы дать сыну хорошее образование.

Так вот, когда Рихард, заканчивавший последний курс медицинского института, приезжал домой на каникулы, старый Отто между разговорами о видах на урожай касался иногда и вопросов политики. Не возражая против вступления наследника (ради личных выгод!) в национал-социалистскую партию, он в то же время старался убедить его, что любой план завоевания мирового господства, как бы он ни был гениален, на поверку в конце концов всегда окажется блефом, сушей чепухой. Приводя исторические факты, известные всем еще со школьной скамьи, с воодушевлением проповедника, возраставшим в особенности после пары кружек пива с горячим аусбайном, Отто Вайсман настойчиво втолковывал своему отпрыску, что завоевание мирового господства не под силу никому и ни при каких, даже самых будто бы благоприятных для агрессора обстоятельствах. Все авантюры, предпринимавшиеся с этой неблаговидной целью, не удавались даже величайшим в мире, гениальным полководцам, таким, как Александр Македонский, Чингисхан и Наполеон, а уж о разных там иных, с черного хода проникших в историю проходимцах и прохиндеях, и говорить не приходится.

Не удастся это и теперь Гитлеру — уже хотя бы потому, что и общее технико-экономическое состояние рейха, да и численность его армий и вооружений далеко не соответствуют тем условиям, с которыми на осуществление подобной затеи можно было бы отважиться. Одна только чудовищная растянутость коммуникаций — эта кровеносная система всякой военной кампании, — свойственная одному лишь только Восточному фронту, чего стоит!.. Так что с какой стороны на затеянную Гитлером войну ни посмотри, а получается одно и то же. Получается так, что успеха ему не видать в любом случае, и в любом случае он обречен на жесточайшее поражение, на неминуемый и позорный крах.

Об этом же — о перспективах развязанной фашистами мировой бойни и о судьбах ввергнутого в нее немецкого народа — беседовали отец с сыном и в их последнюю встречу. И разговор этот врезался в сознание Рихарда Вайсмана глубоко и прочно, он постоянно помнил о нем и всегда старался иметь его в виду во всех своих делах и предприятиях.

Японская субмарина, предводительствуемая капитаном 2-го ранга Юкио Коно, с секретной технической документацией на борту, находясь в надводном положении, вышла в открытый океан и, увеличив ход до самого полного, легла на заданный курс.

Тщательно наблюдая за горизонтом, во время своей дневной вахты капитан Коно решился на применение одного новшества: дополнительно поставил на вахту, по два спереди и сбоку, не предусмотренных уставом матросов, которые через цейсовские двадцатипятикратные бинокли поминутно со всех сторон обшаривали морские дали.

Юкио Коно разрешил также выдачу двойной нормы сакэ тем вахтенным, которые первыми высмотрят на поверхности моря корабль или хотя бы еще какой-либо движущийся предмет. Во избежание встречи с каким-либо военным или гражданским судном, субмарина время от времени погружалась на перископную глубину и продолжала свое движение в подводном режиме…

Да, капитан Юкио Коно был превосходным штурманом и его приоритет в искусстве вождения судна давно и безоговорочно признал даже такой опытный моряк, как капитан-лейтенант Нобору Йосида, тот самый Нобору Йосида, который быстро и безошибочно мог определять положение судна по любой лоции, соответствующее точке нахождения корабля в «розе ветров», а температуру и скорость ветра называл, поднимая вверх смоченный слюной палец.

Основательнейшее свое морское образование и воспитание Юкио Коно получил еще в детстве, в ту пору, когда его, сообразительного, не по годам развитого мальчишку, брал с собою в дальние рейсы его отец, крупный судовладелец, весьма заботившийся о продолжении столь успешно начатого им дела и страстно желавший иметь достойного себе наследника. В своих совместных с сыном путешествиях Коно-старший стремился привить мальчику настоящую любовь к морю, умение в любых экстремальных условиях находить быстрые и единственно верные решения.