Однако склонность Есенина к «вождизму», взращенная детским стремлением «быть коноводом» среди мальчишек, подкреплялась общим стремлением имажинистов объявить себя вождями литературной молодежи и занять лидерские позиции в искусстве. Поэтому фамилия Есенина появлялась на афишах литературных вечеров и прочих затей имажинистов в «вождистском контексте»: « Вождь действующего искусства» (12 июня 1921 г., Москва – VII (2), 555).

Позже начальственные, «вождистские» нотки у Есенина проявлялись в употреблении официальных редакционных бланков (например, редакции газеты «Бакинский рабочий») не по санкционированному начальством и не по прямому назначению: они служили для черновиков стихов, что придавало дополнительную весомость произведениям в глазах их автора и одновременно принижало роль деловых бумаг. В. А. Мануйлов оказался свидетелем такого эпизода в 1925 г.:

...

В кабинет Чагина вошел не то заведующий хозяйством редакции, не то кладовщик и принес Петру Ивановичу стопку свежих бланков, на которых сверху было напечатано: «Редактор газеты ‘Бакинский рабочий’» и т. д. Есенин пристально взглянул на Чагина. «Ну, ну, возьми малость», – сказал, улыбаясь, Петр Иванович и протянул Есенину десятка полтора бланков. «Добрая бумага!» – Есенин пощупал бланки и, бережно согнув их пополам, положил во внутренний карман пиджака.

Я не раз видел черновики Есенина, писанные на бланках редакции «Бакинского рабочего» и даже на бланках ЦК Коммунистической партии Азербайджана. Ему доставляло особое удовольствие писать стихи на официальных бланках. И не только потому, что бумага была действительно хорошая, в этом чувствовалось какое-то почти детское удовлетворение, даже бахвальство: «Вот на каких ответственных бланках пишу я стихи! Каково!». А вместе с тем тут проявлялась и наивная скромность, как будто стихи становились значительнее от того, что они написаны на этих бланках! [924]

Мужская основательность проявляется в образе отцов-основателей, иерархов, венценосных столпов, зачинателей. Перечислением их имен открываются новые летоисчисления подобно точке отсчета от Рождества Христова; в «Автобиографии» (1923) Есенин рассматривает себя и друзей-имажинистов в качестве основополагателей поэтической эры: «Мы были зачинателями новой полосы в эре искусства… » (VII (1), 13).

Сразу после победы Октябрьской революции стало принято знаменовать начальное летоисчисление, и искушению ощутить свое творчество приметой новой эры – летописным знаком первого века – поддался Есенин. Чуть позже поэт осознает трудности новаторства и выскажется: «Что эра новая – // Не фунт изюму нам» (II, 136 – «Стансы», 1924).

А. А. Жаров описал восприятие комсомольцами нового принципа датировки есенинского сборника «Радуница»:

...

К нам в Можайск попало второе издание сборника. На обложке значилось: «1918. 2-й год I века».

Такое летосчисление нравилось мне, однако многие стихи казались не соответствующими этому летосчислению. [925]

Аналогичное летоисчисление зафиксировал А. Н. Толстой в статье «О читателе (В виде предисловия)» (1925): «Восьмой год Республики. <…> Новый неведомый читатель восьмого года Республики». [926]

...

Как новая – Советская – власть учреждала свои декреты и устанавливала свои законы, диктовала новые нормы поведения, так и имажинисты действовали ей под стать, копируя не «букву закона», но «дух эпохи», вводя свои «диктатуру» и «всеобщий диктат» искусства. В 1919 г., одновременно с зарождением имажинизма, уже В. Г. Шершеневич провозгласил (сравните с сутью «Декрета об отделении церкви от государства»): «Мы, имажинисты, – группа анархического искусства – с самого начала не заигрывали со слоновой нежностью… не становились на задние лапки перед государством. Государство нас не признает – и слава Богу! Мы открыто кидаем свой лозунг: “Долой государство! Да здравствует отделение государства от искусства!”». [927] Другой пример в «Восьми пунктах» (1924) – с кивком в сторону крестьянской реформы 1861 года: «Октябрьская революция освободила рабочих и крестьян. Творческое сознание еще не перешагнуло 61 год. // Имажинизм борется за отмену крепостного права сознания и чувства» (VII (1), 314).

А. Б. Мариенгоф вспоминал об их с Есениным мечтании о «золотом веке поэзии»:

...

– Давай-ка, Толя, выпустим сборник под названием « Эпоха Есенина и Мариенгофа ».

– Давай.

– Это ведь сущая правда! Эпоха-то – наша. [928]

Книга эта издана не была, но сохранилась половина макета сборника с двойным автографом на шмуцтитуле его неполной верстки. Друзья применили прием построчного вписывания большими печатными буквами общего посвятительного текста. Заметна разница написаний буквы «Е» у Есенина и «ﻉ» у Мариенгофа: «Верховному мастеру ’ордена имажинистов’, создателю декоративной эпохи Георгию Якулову посвящают поэтическую эпоху Есенин и Мариенгоф» (ГЛМ, ф. 4, оп. 1, ед. хр. 22; подробнее см. в главе 13).

Учреждение новой эры не препятствовало сохранению календарного восприятия бытия, унаследованного от предков природосообразного круговорота жизни. Повествуя о последнем периоде жизни Есенина, о 1925 г., его друг и свояк В. Ф. Наседкин сообщал: «…отбирая материал для первого тома, он заметил, что у него мало стихов о зиме. “Теперь буду писать о зиме, – сказал он. – Весна, лето, осень как фон у меня есть, не хватает только зимы”». [929] Далее В. Ф. Наседкин привел перечень произведений, у которых в большинстве названий, данных по первой строчке, фигурируют зимние реалии – в основном это транспорт на полозьях и заснеженный пейзаж с разгулом снежной стихии: «Появились стихи: “Эх вы, сани! А кони, кони!..”, “Снежная замять дробится и колется…”, “Слышишь – мчатся сани…”, “Снежная замять крутит бойко…”, “Синий туман. Снеговое раздолье…”…». [930]

Действительно, «Эх вы, сани! А кони, кони!..» помечено «19 сентября 1925», «Снежная замять дробится и колется…» – «20 сентября 1925», «Слышишь – мчатся сани…» – «3 октября 1925», «Снежная замять крутит бойко…» – «4/5 октября 1925», «Синий туман. Снеговое раздолье…» – «24 сентября 1925» и помещены друг за другом (со вставками еще других стихотворений в некоторых местах линии); все даты написания не отвечают «зимнему» содержанию произведений, что объясняется тематической заданностью направления авторской фантазии, умением представить себя действующим лицом в разбушевавшейся снежной вьюге.

Конечно, стремление добавить в солидный стихотворный том «зимнюю лирику», чтобы придать ему «календарную стройность» и «округлость композиции», свидетельствовало, прежде всего, об эстетстве, присущем каждому поэту, в том числе и Есенину. Однако это же обстоятельство в равной мере характеризует свойство «мужской логики» с ее тягой к планомерности каждого события и к равномерному выстраиванию любой структуры (в том числе и нарочито уродливой, перекошенной, диссонансной, асимметричной, дисгармоничной – как тщательно продуманной, а не случайной). А в случае с Есениным как выходцем из крестьянской среды «календарный» подход был обусловлен привычным круглогодичным счетом времени, что прослеживается по многим творческим параметрам (заглавиям произведений и их композиции, сезонно-аграрному маркированию тематики и т. д.).

О. Е. Воронова исследовала построение есенинской повести «Яр» (1916) по календарной хронологии, что свидетельствует о понимании автором-крестьянином ведущего мировоззренческого принципа в организации всего жизненного строя земледельца: «Сама композиция произведения построена в соответствии с народным месяцесловом, годовым аграрным циклом и церковным календарем. <…> Каждому значительному событию в повести соответствует определенная календарная дата». [931]