«Посвятительные ритуалы» и клятвы в становлении мужчины

Не только из-за гордости признанного поэта, но и отчасти на уровне скрытого биологического инстинкта властвования выглядят притязания Есенина на владение книжной лавкой имажинистов на Большой Никитской улице в Москве, литературным кафе «Стойло Пегаса» и др. Мужской инстинкт, проявляющийся в животном мире в споре самцов за самок и за территорию ради прокорма – право сильного, и, следовательно, занимающего лидерские позиции, открыл и описал в книге «Агрессия» (1963) лауреат Нобелевской премии Конрад Лоренц. [913] Наиболее явная параллель – это угощение Есениным литературной братии на полученные гонорары и молодецкая гульба.

Существует устойчивое мнение [914] (небесспорное и отвергаемое некоторыми представителями сильного пола), что мужская дружба возникает ради победы над общим врагом; иными словами, чтобы подружиться, мужчинам требуется внешняя преграда, наличие непреодолимых в одиночку трудностей для объединения усилий. На этой же почве возникает интерес к «посвятительным» ритуалам и происходит ритуализация бытия: юношеская клятва дружбы Есенина с Г. А. Панфиловым, затем «честное имажинистское». Были сотворены особые клятвы : « Клянемся! <…> Имажинизмом!  – сказали мы без малейшего юмора»; [915] «произносили “ честное имажинистское ” по меньшей мере как дореволюционную клятву перед распятием». [916] Позже, в письме к Н. К. Вержбицкому от 26 января 1925 г., Есенин просит: « Ради революции , не обижайся на меня, голубарь!» (VI, 198. № 198; ср. предшествующую модель – «Христа ради», «Бога ради»; см. также в главе 13). Однако дореволюционная клятва, испытанная всей предшествующей историей, никуда не исчезла. Иннокентий Оксенов вспоминал, как Есенин произносил «“ клянусь Богом ” через полслова». [917] Он же писал в стихотворении «Памяти Есенина»: « Клянешься Богом – старая привычка». [918]

Показательно, что одно есенинское стихотворение воспринималось его современниками как клятва – об этом вспоминала Варвара Кострова: «Мы все знали и любили эту вещь, а потому торжественно встали и произнесли вместе с поэтом, как клятву : “Если кликнет рать святая: «Кинь ты Русь, живи в раю». Я скажу: «Не надо рая – Дайте родину мою!»”». [919]

Пристрастие к клятвам и божбе присуще мужчинам (в большей степени, чем женщинам). Со стороны многочисленные клятвы, частое их употребление в речи выглядят несерьезно и смехотворно, что не замечается и не осознается произносящими клятвенные заверения мужчинами; однако клятвенные речения выражают дух эпохи (ср. « Заклятье смерти » А. Н. Толстого, 1911). Очевидно, в начале ХХ века мужской части русской интеллигенции было особенно присуще пристрастие к клятвам. А. Б. Мариенгоф передал рассказ театрального режиссера, перед тем потребовавшего клятвы от собеседника: «Так вот, – сказал Мейерхольд, – третьего дня я призвал к себе трех самых верных своих негодяев и так же, как сейчас, потребовал: “ Поклянитесь в вечном молчании ”. – “ Клянемся! ” – “Чем?” – “ Театром Мейерхольда! ” – ответили ребята». [920]

В общем плане разновидностью клятв выступают проклятья (иногда за ними скрывается глубокая народная вера и даже ритуальная сущность); Есенин обращался в письме к Л. Н. Столице (1915): «Не угощайте никогда коньяком – на него у меня положено проклятье . Я его никогда в жизни не брал в губы» (VI, 75. № 53).

Другой разновидностью клятвы является военная присяга. 14 декабря 1917 г. Есенин принимал типовое «Клятвенное обещание на верность службы», в котором подписался под идущими издревле стереотипными формулами: «…обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом пред святым Его Евангелием… верно и нелицемерно служить, не щадя живота своего до последней капли крови… телом и кровию, в поле и крепостях, водою и сухим путем, в баталиях, партиях, осадах и штурмах и в прочих воинских случаях храброе и сильное чинить сопротивление и во всем стараться споспешествовать… всякую вверенную тайность крепко хранить буду… против службы и присяги не поступать» (VII (2), 226–227). Присяга была ритуально обставлена – об этом сообщается в финале ее текста: «В заключение сей моей клятвы, целую слова и крест Спасителя моего. Аминь» (VII (2), 227).

С еще одной разновидностью клятвы, также ритуально обставленной и подписанной, Есенин столкнулся при въезде в США. Недоумевая, Есенин описывает клятвенную божбу в «Железном Миргороде» (1923): «“Мистер Есенин, – сказал господин. Я встал. – Подойдите к столу!” – вдруг твердо сказал он по-русски. Я ошалел. – “Подымите правую руку и отвечайте на вопросы”. <…> Потом он, не глядя на меня, сказал: “Повторяйте за мной: „Именем Господа нашего Иисуса Христа обещаюсь говорить чистую правду и не делать никому зла. Обещаюсь ни в каких политических делах не принимать участия“. Я повторял за ним каждое слово, потом расписался, и нас выпустили. <…> Взяли с меня подписку не петь “Интернационала”, как это сделал я в Берлине» (V, 165–166). Из этого подробного описания явствует, что клятвы настолько привлекали внимание Есенина и казались ему важными атрибутами «мужской жизни», что он включал их образцы в свои произведения.

Процветала жизнь «коммуной» (как тогда было принято) с А. Б. Мариенгофом в 1919–1921 гг. в Москве по адресу: Богословский пер., д. 3, кв. 46. Есенин брал на себя руководство «посвящениями»: 19 апреля 1920 г. состоялось коронование Велимира Хлебникова во Вселенские поэты в Харькове (VII (3), 317).

О коронации Велимира Хлебникова – шутливом подобии инаугурации племенных вождей, писал А. Б. Мариенгоф в «Романе без вранья» (1927) как о «ритуале» (используя этот термин, а также дефиниции «Председатель Земного Шара», «акафисты посвящения»), с надеванием кольца как знака властителя (подробнее см. в главе 13).

Учительская роль (не путать с ролью учительницы, классной дамы!), как отстоящая на ступень ниже от роли мессии, пророка, также свойственна мужчинам. Поэтому Есенин совместно с друзьями-имажинистами сочинял манифесты, то есть занимался популяризацией выработанного учения, становился назидателем и ментором, пропагандистом и агитатором, ставил себя над толпой и возводил в ранг «просвещенного» и «посвященного», «осведомленного», «адепта», как сообщал об этом В. Г. Шершеневич в «Великолепном очевидце»: «То, что было ясно Потебне, Пешковскому, Веселовскому, Афанасьеву, – было новинкой для критики и читателя. Но манифесты школы всегда пишутся из расчета на малознающего. Для знающих пишут не листовки, а книжные исследования». [921]

Для мужчин важны честь и слава как награда за подвиги, за преодоление себя и трудностей мира. Игра с судьбой необходима и возведена в модель бытового поведения. Риск и авантюризм присущи мужчинам. Не менее свойственны мужчинам и протесты. Для Есенина это отказ от очередного посещения Николо-Радуницкого монастыря в детстве и, наоборот, высказанное Павлу Радимову желание уйти в Солотчинский монастырь послушником; это зачисление в сентябре 1913 г. вольнослушателем за плату в Московский городской народный университет им. А. Л. Шанявского вместо поступления на «государственный кошт» студентом в Учительский институт в угоду отцу (учителям предоставлялась отсрочка от армии, но было обязательное распределение на работу в село). П. А. Радимов привел слова поэта, произнесенные в 1921 году после беседы про «Солотчу, где рязанский князь Олег, современник Дмитрия Донского, построил монастырь, постригся вместе с женою и остаток жизни прожил в монашеском покое»: «Паша, – говорит мне Есенин, – я уеду из Москвы, буду жить в монастыре, буду писать стихи и посылать тебе, а ты отдавай их печатать в журналы». [922]

«Вождизм» и основание новой эры

В становлении истинно мужского характера необходимо проявление лидерских задатков. Причем важно лидерство в делах рыцарских, овеянных историческим ореолом и основанных на древних этикетных традициях. Поэтому Есенин по подобию феодального цехового братства, «Общества вольных каменщиков» и рыцарских христианских средневековых орденов учредил с товарищами поэтический «Орден имажинистов» и гордо именовал себя «вождем имажинизма», «мастером». Есенин в «Автобиографии» (1924) утверждал: «… основанное в 1919 году течение имажинизм, с одной стороны, мной …» (VII (1), 17). В. Г. Шершеневич в «Великолепном очевидце» (1934–1936) также подчеркнул «вождистские» наклонности поэта: «Есенин желал вожаковствовать . В затеваемом журнале “Россияне” требовал: “Диктатуры!”». [923]