Он всегда верил в то, о чем говорил, и к тому моменту, когда вероломно застигнутая врасплох (ну-ну) Юлька ретировалась с балкона, всякие рабочие мотивации перестали существовать как класс. Дождь сеялся ровно и бесконечно, Госметео функционировало четче, чем любая структура в этой стране. В номере тихо посапывала Лилька, пускай высыпается, в такую погоду сон надо вычерпывать до дна, как бочку с дождевой водой, вот только некоторым оно ни в какую не удается. А когда встанет, мы с ней пойдем…

И тут позвонила Оля.

Про Олю и свои лагерные встречи Ливанов забыл начисто, то была информация из разряда заносимых в искусственный интеллект, смертельно пострадавший на дайверской базе. Оля чего-то подобного явно ожидала и звонила с напоминалкой, в меру язвительной, но подернутой легкой ностальгией. Как-никак, бурная стадия их романа происходила в тех же декорациях и ролях: лето, Соловки, Сандормох, она вожатая, он приехал встречаться с детьми, уже знаменитый, но еще молодой и перспективный, тогда ему это было нужно… черт, а сейчас надо было стребовать с них бабла. И отпали бы как миленькие, на Соловках никогда не любили за здорово живешь расставаться с баблом.

— Я помню, — сказал он, хотя Оля уже, конечно, успела пресечь, что ни фига он не помнит. — Буду, как договорились. Ты такая деловая, за это я тебя и люблю.

— Пап, а Марьянка уже проснулась?

Ливанов обернулся: солнышко стояло в дверном проеме, заспанное, зевающее, в одних трусах, со спутанным ореолом волос, похожим на головку одуванчика. При мысли о том, что сейчас придется начинать многоступенчатую акцию «заплетаем косички» с воплями, застревающей расческой, слезами в наиболее драматичных моментах и черт-те чем на выходе, стало боязно и тоскливо. Может, как-нибудь договориться с Юлькой, чтобы заплетала по утрам не две, а три пары, какая ей разница?..

С видом прожженного комбинатора он подмигнул дочке:

— А ты сходи посмотри.

— Постукать им в дверь?

— Ага, постукай, постукай. Оденься только.

Натянув футболку и шорты, чертенок убежал наводить мосты полезной дружбы, а Ливанов вернулся на балкон. Дождь поредел, теперь надо было специально присматриваться, убеждаясь, что он еще идет. Остро пахло мокрыми соснами, море вдали поблескивало серым и гладким, словно асфальт. Ни черта я сегодня не написал, да и нелепо было думать о нем всерьез, о «Глобальном потеплении», пускай вон Юлька учит жить свою непутевую страну, это всегда приятно как процесс, хоть и совершенно бесполезно.

Других же, настоящих, серьезных идей у Ливанова и не было, так, несколько старых задумок, вроде бы не потерявших интереса и актуальности, но мелковатых и необязательных: можно сделать хорошо, даже очень здорово, по-другому он и не умел давно — а можно и не делать, мировая литература как-нибудь переживет. Ни фига я здесь не напишу, с убийственной отчетливостью осознал Ливанов, и пускай, могу себе позволить, в жизни есть немало более приятных и полезных занятий. Сейчас вернется причесанная, надеюсь, Лилька, и мы пойдем…

Посмотрел на часы: черт. Никуда он уже не успевал, только покормить чертенка завтраком и двигать в этот долбаный Сандормох, причем самому есть и необязательно: там и накормят от пуза, и щедро, с широкой соловецкой душой, нальют. Кстати, Лильку надо куда-нибудь деть, брать ее с собой Ливанову категорически не хотелось.

Ну что ж, приступим.

Он ушел с мокрого балкона, пересек номер, вышел в коридор и остановился напротив Юлькиной двери. Усмехнулся. Согнул палец и деликатно, в синкопном ритме, постучал.

— Да!

Усмехнулся еще хитрее и приоткрыл дверь. Открылась идиллическая картинка: две девочки, две лучшие подружки, два солнышка с аккуратными косичками сидели на кровати, раскинув во всю ширь покрывала красивую кукольную жизнь. Юлька помещалась чуть в сторонке, уютно устроившись с ногами в кресле, вся такая домашняя и тихая в махровом халатике пастельных тонов, с полотенцем на волосах: домохозяйки в дождь всегда моют голову, ничего другого им в оную не приходит. Категорически не получалось проассоциировать эту маленькую декоративную женщину и мать семейства с какой-то работой, а тем более с журналистикой, экстримом, дайверами, глобальным потеплением…

На коленях у нее лежал даже не дамский журнал, как ему поначалу показалось, а глянцевый рекламный проспект отеля, такое можно читать только от зверского, но неразборчивого голода по печатному слову, знакомо, как же. При виде Ливанова Юлька вскинула голову, дернулась, классически упустила журнал на пол и трогательно покраснела.

— Не помешаю? — осведомился скромник Ливанов.

— Не очень, — призналась она, наклоняясь за журналом.

Это простое движение (помогать он и не подумал, все-таки независимая, банановая, ну-ну) вызвало в законченной картинке идиллии и уюта массу разрушений. Во-первых, с Юлькиной головы упало полотенце, и мокрые волосы залепили ей все, до чего достали, во-вторых, подцепленный двумя пальцами проспект выскользнул и юркнул под кресло, оставив снаружи издевательский уголок, а в-третьих, распахнулся на груди небрежно завязанный халатик — и надо было видеть, с какой судорожной скоростью она сгребла в кулачок махровые отвороты. И чего я там, спрашивается, не видел?

— Что сегодня делать собираешься?

Юлька глянула с интересом — прозвучало началом заманчивого предложения, так и задумано. Пожала плечами:

— Дождик кончится, пойдем гулять. Ну позавтракаем сначала.

— То есть, планов никаких? — уточнил коварный Ливанов.

Все еще ничего не подозревая и на что-то надеясь, она подтвердила:

— Пока нет. А что?

— Здорово они нашли друг друга, — сказал он, задумчиво озирая кукольное королевство и двух принцесс, не обращающих на пришлого ни малейшего внимания. — Слушай, Юлька, давай так. У меня сейчас встреча с детьми на этапе в Сандормохе, неохота Лильку туда тащить под дождем, пускай она у вас останется, а? Сходите позавтракать вместе, денег я оставляю, вот, на тумбочку кладу. А потом как-нибудь я тебя выручу, идет?

Все-таки она совершенно не умела чего-то скрывать, маскироваться, владеть собой. Вся глубина облома и сила разочарования проступили огненными знаками на лбу, залепленном мокрыми прядями, со складочкой между бровями, в больших несчастных глазах, шмыгнувшем носике, прикушенной ненароком нижней губе. Честное слово, если б не дети, Ливанов бы утешил ее прямо сейчас, убедительно и бурно. Ладно, солнце, не обижайся, не судьба.

— В Сандормохе, — повторила она, безошибочно вычленив существенное и главное. — Хорошо. Выручу, куда ж я денусь.

Где-то к после обеда, когда кончился дождь и проступило сквозь мокрые сосны некоторое солнце, Юлька признала свое безоговорочное поражение. Она так не могла. Вообще не могла, в принципе, никак.

Марьяна и Лилька образовали вдвоем конструкцию жесткую, устойчивую и самодостаточную. То одна, то другая, словно перебрасываясь разноцветным мячиком, являли полет фантазии и креатива, немножко спорили за приоритеты, но обе легко загорались чужими идеями и потому реализовывали их все в резвом калейдоскопном ритме и к тому же — девочки! — безо всякого вреда для окружающих. И. о. лагерного надзирателя в Юлькином лице им не требовался совершенно. Она могла со спокойной совестью оставить их обеих где-нибудь хоть на целый день и заниматься чем угодно. И вот тут-то незаметно и коварно, как ливановский глаз в просвете между листьями плюща, возникло понимание очевидного, по идее, с самого начала.

Заняться ей было ровным счетом нечем.

Блин, сначала с удивлением, потом с досадой, а под конец с настоящим отчаянием думала она, я же всю жизнь мечтала. Замедлить темп, остановиться, передохнуть, хоть чуть-чуть поднять голову, это же немыслимо: когда с утра вскакиваешь, мечешься из квартиры в квартиру, всех кормишь, всем даешь указания и установки, иначе ж никак, потом детей в школу-садик — и планерка, потом несколько сюжетов подряд, потом прямой эфир «Моста», потом еще одна планерка, потом съемки на утренний выпуск, а в промежутках обрывки семейной жизни, сводящейся в основном к разруливанию проблем, и редкими вспышками — не подарочные даже, а чуть ли не украденные радости. О своем, о настоящем, о творчестве я вообще молчу… хотя нефиг, уж на это меня хватало всегда. На все меня прекрасно хватало, тут вопрос договора со временем и гибкой иерархии приоритетов. Но ведь хотелось же, то и дело хотелось всех послать, перекрыть вентиль текучке, по-микеланджеловски отсечь от жизни ненужное и наслаждаться вовсю прекрасным тем, что получилось!..