– Марта сказала, что ты надоешь мне. Она говорила, что я, наверное, сошла с ума, что согласилась провести с тобой субботу и воскресенье. И, конечно, будет очень удивлена, когда узнает, что я не вышвырнула тебя.

Я с благодарностью сжал Евину руку и спросил:

– Ты действительно выгнала бы меня вон?

– Да, если бы ты надоел мне.

– Значит, тебе понравилось, как мы провели время?

– Очень.

Это было уже кое-что!

Мы лежали в темноте и долго разговаривали. Мне казалось, что так свободно Ева уже давно ни с кем не беседовала. Это было похоже на прорвавшуюся плотину: слова женщины набегали одни на другие и лились непрерывным потоком. Я не помню всего, что услышал, но больше всего она говорила о Джеке. Их жизнь, казалось, состояла из бесконечных ссор и пылких примирений. В его любви не было нежности, муж грубо обращался с ней, но Евина странная, противоречивая натура требовала именно такого отношения. Муж бил ее, но она прощала ему побои и требовала только одного – верности. Ева не сомневалась, что Джек ей не изменял. Один рассказанный Евой эпизод характеризовал ее мужа как человека бессердечного и жесткого. Случилось так, что, возвращаясь из гостей, Ева подвернула ногу, идти самостоятельно не могла. Но муж не помог ей ничем, а заторопился домой один, бросив Еву в беспомощном состоянии на улице. Женщина с трудом дошла домой. Муж, не дождавшись возвращения Евы, спокойно спал. А утром еще заставил подать ему в постель кофе, несмотря на то, что Ева не могла наступать на распухшую ногу. И говоря о таком хамском отношении к ней, Ева восхищалась Джеком. Я же был поражен. Такое обхождение было настолько не похоже на мои взаимоотношения с женщинами, что просто не укладывалось у меня в голове.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что не любишь, когда к тебе проявляют внимание?

– Я ненавижу слабохарактерность, Клив. Джек – человек с сильным характером. Он знает, чего хочет, и ничто не в состоянии остановить его или заставить свернуть с пути.

– Ну, если тебе нравится такое отношение… – Я замолчал.

Рассказывая о мужчинах, которые навещали ее, Ева не упоминала имен. Я восхищался ее осторожностью. Это означало, что и мое имя останется в тайне. Мы говорили до тех пор, пока сквозь занавески в комнату не проник слабый рассвет. Тогда, обессиленный, я уснул. Ева свернулась в клубочек рядом, прислонив ко мне голову. Засыпая, я слышал, что она еще продолжала что-то рассказывать мне. Последние ее слова, которые я расслышал перед тем, как погрузиться в сон, были о том, что скоро Джек должен вернуться домой. Я так хотел спать, что не прореагировал на это сообщение.

11

Я приехал к себе в полдень. Когда я вошел в лифт, мальчик-лифтер, улыбнувшись мне заученной улыбкой, сказал:

– Добрый день, мистер Фарстон.

– Добрый день, – ответил я и почувствовал, как при подъеме лифта у меня екнуло сердце.

– Вы прочли в газете о двух парнях, которых сбила машина? – спросил мальчик, когда я выходил из лифта.

– Нет.

– Они подрались из-за какой-то красотки, свалились на мостовую – и их раздавило автобусом. У одного из парней содрана вся кожа с лица.

– Теперь никто не узнает его, – сказал я и открыл свою дверь. В прихожей стоял Рассел.

– Здравствуйте, мистер Клив, – хмуро сказал он, и я почувствовал, что он произносит эти слова только по обязанности, а не от искреннего желания приветствовать мое появление дома.

– Привет! – Я готов был уже пройти в спальню, но, посмотрев на слугу, остановился. – Что произошло?

– В лонжевой вас ожидает мисс Кэрол, – с упреком проговорил он. Упрек был в его позе, лице и даже в бровях.

– Мисс Кэрол? – уставился я на Рассела. – Что ей нужно? Почему она не на киностудии?

– Не знаю, сэр. Она ожидает уже более получаса.

– Положи это в спальню, – распорядился я, отдавая слуге рюкзак, и прошел в лонжевую комнату.

Кэрол стояла у окна. По-видимому, она слышала, как я открыл дверь, но не обернулась. Я с восхищением посмотрел на ее стройную фигурку в элегантном костюме, в ткани которого удачно сочетались белые и красные тона.

– Привет, – сказал я и закрыл дверь.

Мисс загасила сигарету о край пепельницы, повернулась на мой голос и испытующе посмотрела на меня. Не выдержав взгляда, я опустил глаза.

– Разве ты не работаешь сегодня утром? – Я подошел и остановился рядом с Кэрол.

– Мне необходимо было увидеть тебя.

– Садись, – пригласил я и указал на кушетку.

– Надеюсь, у тебя все в порядке.

Кэрол села, некоторое время молчала, словно не зная, что ответить и с чего вообще начать разговор.

– Пока не знаю, – прозвучало весьма неопределенно.

Она взяла вторую сигарету, вставила ее в мундштук и прикурила. Внезапно я почувствовал растущее во мне раздражение: сейчас мисс Рай начнет читать мне нотацию. Я встал и наклонился к гостье.

– Послушай, Кэрол… – начал я, но она перебила меня.

– Мне не нравится такой тон, Клив. Я знаю: ты опять хочешь уйти от разговора, но нам надо серьезно поговорить с тобой, – резко сказала она.

– Очень сожалею, Кэрол, но сегодня мои нервы на взводе. – Я не хотел ссориться с ней. – Если что-то не так, скажи мне об этом сразу.

– Утром я встретила Мерль Венсингер. Она тревожится за тебя.

– Если мисс Венсингер обсуждает с тобой мои дела, – холодно сказал я, – то она забывает, что я плачу ей за молчание.

– Мерль любит тебя, Клив. А со мной заговорила о тебе потому, что считала нас помолвленными.

Я уселся в противоположном от Кэрол углу кушетки.

– Даже если бы мы были мужем и женой, Мерль не имеет права обсуждать мои дела, – сказал я, охваченный холодной яростью.

– Она не обсуждала твои дела, – спокойно ответила Кэрол. – Она просила уговорить тебя начать работать.

Я закурил и бросил спичку в пустой камин.

– Но я и так работаю, – сказал я. – Если мисс поверенную беспокоят отчисления от моих гонораров, почему она не скажет об этом напрямик?

– Странно, что ты воспринимаешь ее слова подобным образом.

– Да, я воспринимаю их именно так. Ради бога, Кэрол, не говори мне, что автора можно заставить писать. Ты же знаешь, что это не так. Мерль хотела, чтобы я написал какую-то идиотскую статью для журнала, но у меня не было настроения. Именно поэтому мисс Венсингер и сердится.

– Она ни словом не обмолвилась о журнале, но не будем больше говорить о Мерль. Поговорим о Бернштейне, Клив.

– А зачем нам разговаривать о нем?

– Ты же знаешь, что в субботу он приезжал ко мне?

– Да, ты говорила мне.

– Я сделала все, что могла. Я прочитала ему отрывки из твоей пьесы. Я даже уговорила его взять ее с собой и просмотреть.

Я уставился на Кэрол.

– Ты дала ему копию моей пьесы? – спросил я. – Где же ты достала ее?

– Мне удалось раздобыть, – немного нетерпеливо сказала Кэрол, – а где, это не важно. Я так надеялась… – вырвалось у нее. Она безнадежно махнула рукой и добавила: – Если бы ты приехал ко мне, все было бы иначе. Боюсь, что ты пропустил весьма удобный случай, Клив.

– Я этому не верю. Если бы Бернштейн хотел поставить мою пьесу, он бы поставил ее. Но когда человека надо уговаривать купить пьесу, значит, это не то, что ему нужно. Такой человек наобещает все, что угодно, и тут же забудет. Не пытайся убедить меня, что к такому же методу прибег Ингрем и уговаривал Голда купить у него его детище.

– Между твоей пьесой «Остановка во время дождя» и пьесой Ингрема «Земля бесплодна» существует огромная разница, – резко возразила Кэрол. Увидев, что ее слова больно ударили меня и что я не смог этого скрыть, она попыталась смягчить удар, продолжив в ином ключе: – Но его пьесу и твою просто нельзя сравнивать… Я хочу сказать…

– Хорошо, хорошо, – сердито оборвал я. – Мне ни к чему, чтобы в разговоре со мной ты прибегала к ретушевке. Ты хочешь сказать, что моя пьеса недостаточно хороша и что для того, чтобы ее просмотрел Бернштейн, все мы втроем – ты, Джерри Хайамс и я – должны пресмыкаться перед ним и умолять его.