– Дай еще виски безо льда и без разговоров. Можешь даже не упоминать о погоде.

– Да, мистер Фарстон.

Если мне не удастся продать свой сценарий Голду, я скоро окажусь в таком же положении, как этот парень. Деньги на исходе. Придется браться за любую работу, которую только предложат мне. «Нет, – сказал я себе, – я как-нибудь выкручусь. Или пущу себе пулю в лоб». Да, если дело обернется к худшему, я всегда успею распрощаться с жизнью. Если бы у меня в эту минуту был пистолет, я застрелился бы, не раздумывая. Мое ужасное настроение этому способствовало. Я вложил бы дуло пистолета в рот – и оборвалась бы мгновенно тоненькая нить, связывающая меня с этим миром. Я даже не успел бы почувствовать боли. Было бы забавно размозжить себе голову в баре клуба писателей. Вот было бы разговоров! Для таких, как Ингрем, это явилось бы новой темой для сплетен, он сразу же перестал бы трепаться о том, что встретил меня с Евой в театре, и стал бы распространяться насчет того, как я покончил с собой прямо в баре клуба. Я отпил полстакана виски. «Все дело в том, – сказал я себе, что ты пьян, парень. Тебе жаль себя потому, что от тебя ушла Кэрол. Но у тебя же есть Ева! Да, Кэрол права: я не просто встречаюсь с проституткой, я без нее уже не могу жить. Кэрол – прекрасная девушка. Умница. Красивая и добрая, нежная и откровенная. Все это так, но она выходит за Рекса Голда. А у тебя есть Ева». Я замурлыкал эти слова, как какую-то песенку, но мелодия прозвучала как-то фальшиво. Мелодия не та. Ева не годится Кэрол и в подметки, но все же у меня эта женщина есть. Она не собирается выходить замуж за Голда. Не собирается… Ева замужем за Джеком. Черт возьми! Я хмуро уставился на бар, я забыл про Джека. Всегда мне кто-то мешает. К черту Джека! Ведь он сейчас в Бразилии. Чудное название для песенки. Я сделал знак бармену.

– Как ты считаешь, «Джек в Бразилии» – хорошее название для песни? Правда, оно великолепно?

Парень посмотрел на меня.

– Хорошее, сэр, – согласился он и, взяв со стола стакан, стал протирать его. – Вполне приемлемое для смешной песенки.

– Нет, это название подходит не к смешной, а к грустной и трогательной песне, от которой можно заплакать. Ты не угадал. Я знал, что ты ошибешься. У тебя ведь нет своего мнения, правда?

– Вам это лучше знать, мистер Фарстон. Я плохо разбираюсь в песнях, но…

– Хорошо, хватит… – прервал я, – помолчи. Скажи свое мнение тому, кто считается с ним. А для меня ты не фигура, и я не стану считаться с домыслами бармена. – Я допил виски. – Налей еще.

В это время в бар вошли Питер и Френк Ингрем. Ужасно, что они явились именно теперь, когда я был зол и пьян. Я встал со стула. Питер улыбнулся мне.

– Привет, Клив, – сказал он. – Выпьем по стаканчику? Ты ведь знаком с Френком Ингремом, не так ли?

Я слишком хорошо знал его.

– Конечно, – ответил я и сделал шаг назад, чтобы занять выгодную позицию. – Он – автор голливудских сплетен, не так ли?

Я размахнулся и изо всех сил ударил Ингрема в челюсть. Он упал на спину, послышалось какое-то бульканье, потом я увидел, как Френк зажал пальцами рот, чтобы оттуда не вывалился протез. Может быть, Ингрем – талант, написал же он роман «Земля бесплодна», но гордиться ему было нечем: во рту у него не зубы, а протез. Один ноль в мою пользу: я прожевываю пищу своими собственными зубами. Не интересуясь дальнейшими событиями, я вышел из бара. Медленно прошел коридор и очутился на улице. Уже сидя в машине, я никак не мог подавить непреодолимого желания вернуться назад и снова ударить такую ненавистную мне физиономию. Это искушение было настолько сильным, что я почувствовал боль в глазах, переносице и затылке. Я соображал туго, но понимал, что Мерль Венсингер, Кэрол, нежная Кэрол и теперь Френк Ингрем… а возможно, и Питер Теннет для меня потеряны надолго, а может, и навсегда. Все они теперь ненавидели меня. Я действительно заварил кашу. Если и дальше будет продолжаться в таком же роде, я приобрету репутацию негодяя и скандалиста.

Я быстро проехал на Сансет-стрит. Через несколько дней все мои знакомые перестанут разговаривать со мной. Очевидно, мне придется выйти из членов клуба. «Ну и пусть, – подумалось безразлично. – Самое главное то, что у меня есть Ева». Я снизил скорость, внезапно почувствовав, что должен сейчас же услышать голос той, к которой меня влекло неодолимо. Ничего не поделаешь! Я не властен над собой. Может быть, Питеру или кому-нибудь другому удалось бы убедить меня не бить Ингрема, но никто на свете не смог бы уговорить меня не звонить Еве. Я остановился у аптеки, вышел из машины и направился к телефонной будке. Диск телефона был слишком тугим и трижды срывался, прежде чем удалось набрать номер. Я нервничал, злился, лицо мне заливал пот. К телефону подошла Марта.

– Попросите мисс Марлоу, – сказал я.

– Кто говорит?

Какого черта эта Марта вмешивается? Какое ей дело? Почему Ева сама не подходит к телефону? Если она думает, что мне доставляет удовольствие разговаривать с ее прислугой каждый раз, как я звоню, если воображает, что я испытываю радость, называя свое имя прислуге, которая потом за рюмкой вина будет сплетничать обо мне с молочницей или такими же ничтожествами, как она сама, то Ева глубоко ошибается.

– Говорит человек с Луны! – выпалил я. – Вот кто говорит.

Наступила пауза. Я ждал, что за ответ прозвучит на мою выходку. Марта произнесла словно с неохотой:

– Мне очень жаль, но мисс Марлоу нет дома.

– Нет, она дома! – злобно крикнул я. – В такое время она должна быть дома. Скажите, что я хочу поговорить с ней.

– Кто звонит? Я должна знать, кто просит мисс.

– Слава богу. Мистер Клив… Теперь вы довольны.

– Очень жаль, но мисс Марлоу занята.

– Занята? – тупо повторил я. – Но ведь еще нет и двух часов. Как она может быть занята?

– Сожалею, – без всякого сочувствия прозвучал ответ служанки. – Я передам, что вы звонили.

– Одну минутку, – взмолился я, внезапно почувствовав себя больным и опустошенным. – Вы хотите сказать, что у нее какой-то посетитель?

– Я передам, что вы звонили, – как автомат отчеканила Марти и повесила трубку.

Я же бросил трубку, и она повисла на шнуре. Настроение у меня было отвратительное. Сейчас я вполне мог бы пустить себе пулю в лоб. Если бы у меня был пистолет, я именно так бы и поступил. Застрелился бы прямо здесь, не медля ни минуты. Это самоубийство стало бы сенсацией. Известный писатель покончил с собой, выстрелив себе в голову в телефонной будке. Великолепный заголовок. Но у меня нет пистолета. Плохо мое дело. Если бы я застрелился, Мерль Венсингер решила бы, что я покончил с собой из-за нее. А Кэрол, нежная Кэрол считала бы, что она – причина моего трагического конца. А Френк – известный писатель и сплетник – подумал бы, что я лишил себя жизни из-за случая с ним. И все бы они ошибались. Если бы я размозжил себе голову, единственной виновницей этого была бы Ева. И я готов поспорить на что угодно, что она отнеслась бы к моему самоубийству с полнейшим безразличием, и ей даже в голову бы не пришло, что я застрелился из-за нее. «О'кей, – подумал я. – У меня нет пистолета. Но я могу пойти куда-нибудь и напиться. А это уже выход. Надо напиться вдрызг. Только я со страхом чувствовал, что во всем мире не хватит коньяка, которым я мог бы залить свое горе». Я вышел из автомата на улицу и сел в машину.

«Бедняга! – еще раз сказал я себе. – Мне очень жаль тебя». Эти слова я говорил себе уже утром. Оно было ужасным. И я все еще был пьян. Сидел я в машине, закрыв лицо руками, опершись на руль, и плакал. Вот до чего я дошел. Если бы Ева увидела меня вчера, она стала бы презирать меня. Ее муж никогда бы не поступил так. Джек поехал бы к ней, вышиб бы дверь и вышвырнул из дома того, с кем Ева проводила время. Потом Джек схватил бы свою жену за плечи и стал бы бить ее головой об стену. «Я ненавижу бесхарактерных людей, – говорила Ева в ту первую ночь, когда мы лежали на кровати. – У Джека сильный характер. Он знает, чего он хочет, и ничто не в состоянии заставить его свернуть с намеченного пути». Я тоже знал, чего я хочу, но я не поехал к ней и не бил ее голову об стену. Я сидел, закрыв лицо руками, прислонившись к рулю, и плакал.