Ладно. Надо успокоиться. Ещё многое предстоит сделать.
Ведь моя Цель всё ещё далека.
…
Глава 9. Соня: «Сломанный» сон.
В последние годы… Да что там — сколько я себя помню, мы, дети, относились к родительской самолётной затее с известной долей скепсиса, иронии и снисхождения. Мы и сами были не лучше — с нашими-то «девиациями», — но родители всегда были для нас в этом отношении «недостижимой вершиной». То есть, кем-то вроде парочки Наполеонов в одной палате: дальше уже некуда.
Да: их мечта, возвышенная и на первый взгляд недостижимая, порой казалась нам не более, чем безумством высокого класса, до которого всем нам было далеко. Наверное, так люди смотрят на нас (например), думая: «ну, уж я-то нормальный, не то что эти». Родители были для нас своего рода мерилом, и каждый считал, что он не так уж безнадёжен, — ведь родители с их самолётами всё равно безнадёжнее.
И как знать, быть может, именно такая точка зрения не давала нам окончательно уйти в глубины своих отклонений, даже наоборот, — удерживала в зоне «относительной нормальности».
Рассуждали мы примерно так:
— Ай, бросьте, ну кто сейчас «нормальный»?
— «Нормальных» не бывает, это миф.
— Всё относительно. И вообще, что есть «норма»? Для родителей, вон, и самолёты — норма…
Но если честно, спотыкаясь о вездесущие детали и коробки, мы и понятия не имели, чем они заняты теперь. На какой стадии находится их проект, — или проекты? Или безумие?
Мы редко заходили к ним. Вообще, до недавнего времени мы и друг к другу редко заходили, чего уж там. Но «мастерская» всегда была для нас своего рода «терра инкогнита» или, скорее, Затерянным Миром нашей квартиры. Со своими обитателями, со своими законами и снами, «мастерская» была похожа на отдельную страну, на Непал, например: вроде бы похоже на Китай, а вроде и совсем другие люди, язык, обычаи…
Мы редко заходили к родителями, потому что в этом не было надобности. Исключение составляла доставка еды; но едва ли кто-либо из нас обращал внимание на то, что там происходит. Да, вроде бы сидят и что-то чертят, или что-то мастерят, или ещё что-нибудь делают…
Нам-то какая разница?
Наверное, это неправильно. Ну, чисто по человечески, мы же всё-таки одна семья. Они — родители, мы — дети… Наверное, нам стоило хоть иногда интересоваться их делами, пусть даже всё сводилось к самолётам. С другой стороны, им тоже было бы невредно иногда обращать на нас внимание. Обычно у нас ничего нового у нас не происходит — что есть, то есть. Лохматый просиживает штаны на балконе, Матрица пребывает в глубинах виртуала, а я… Ну, я тоже чем-то там своим занимаюсь, типа того.
Они ведь ещё тогда… Тогда, десять лет назад, когда вводили дежурство, они сказали нам:
«Вы, дети, уже вполне взрослые, особенно Лохматый и Матрица. Да и Кот, — если уж не боится ездить куда глаза глядят в одиночку. Вы уже самостоятельные, — что ж, это хорошо. Раз так, значит, вы в состоянии позаботиться о себе, приглядеть за Соней и помочь нам хотя бы с тем, что касается работы по дому. Ваша самостоятельность поможет вам в будущем. А нам нужно ещё немало сделать. Однажды у каждого из вас появится своя мечта. И вы должны быть готовы к этому…»
Пожалуй, это можно назвать даже «последним напутствием».
Не знаю, помнят ли братья эти слова, но я, которой тогда было всего девять, запомнила их очень хорошо. В тот момент они стали для меня наивысшим проявлением родительского доверия и признания нашей «взрослости». Озвучив эти мысли, родители тем самым словно поставили нас на одну ступень с собой, перестав видеть в нас малышню, которая нуждаются в старших и не может сама о себе позаботиться.
Даже несмотря на то, что я так мало тогда понимала, даже несмотря на фразу «приглядеть за Соней», я была горда — собой, сестрой, братьями. Ведь нас официально признали взрослыми…
Конечно, сегодня я смотрю на это несколько иначе. Они просто устали. Кроме того, мы тянули их назад, — особенно болезненная я и чуть менее болезненная Кот. Поэтому… Отчасти я понимаю Лохматого, который, в отличие от меня, отнёсся к этому «напутствию» как к окончательному и бесповоротному признанию своей «второстепенности». Пожалуй, из нас четверых он нуждался в родителях больше, чем остальные.
А тут ещё Кот со своими путешествиями…
Наверное, в этом и была основная причина его затворничества на балконе, которое началось ровно десять лет назад. Балкон — не вполне квартира; так и Лохматый чувствовал себя не вполне членом этой семьи. Чувствовал себя лишним. Мы, младшие, о таком тогда просто не думали, и вряд ли думаем теперь. Во всяком случае, меня это никогда не тяготило.
Тем более, у нас — детей — есть мы. И этого, в принципе, вполне достаточно.
…
Но я неслучайно задумалась об этом.
Лохматый не любил бывать в «мастерской», и даже во время дежурства старался поскорее оттуда смыться. А уж если нужно было поговорить с родителями, то он отправлял меня, — потому что с Матрицей подобный номер, естественно, не проходил.
И вот — письмо из Рубецкого. Адресовано оно маме, а значит, мне надо идти. Он очень меня просил.
И я ему конечно не отказала. Мне ведь нетрудно.
Так что я постучалась к ним и, не дожидаясь ответа (потому что родители обычно настолько увлечены делом, что ответа можно не дождаться вовсе), открыла дверь и шагнула в душную тесноту «мастерской»…
…но попала почему-то в сон.
Как я уже рассказывала, мои сны — это не просто сны; это, скорее, мизансцены из «жизни» неких миров, истории, происходящие в них. Я не знаю, связаны ли они с тем, что мы привыкли называть «реальностью», или же эти миры полностью независимы; судя по всему, определённая связь всё-таки существует. Возможно, связующим звеном являюсь я, а сны используют моё сознание и подсознательное, формируя события и вещи, имеющие место в этих Неизвестных Мирах.