„Сиди спокойно. Я сделаю тебе теплый компресс“, — сказала Кати, положа руку ему на плечо.

Лютер приложил компресс к челюсти. „Из-за того, что теперь у нас только пятьдесят студентов, избиратель может забыть о нас“.

„Чепуха. Он протестант. Разве это не так?“

„Думаю, что так“.

„Студентов мало из-за чумы. В прошлом году было более сотни“.

„Да, это так. Но тем не менее, Кати, помни, что меня отлучили, что надо мной смертный приговор императора, что знать ненавидит меня так же, как и крестьяне. Один из них назвал меня доктором Лгуном, и он сказал мне это прямо в лицо! Если заболеют мои родители, я боюсь навестить их. Меня могут убить по дороге“.

Кати внимательно слушала. Затем ее лицо осветилось. „Меня кое-что удивляет“.

„Что?“

„Что ты сказал, когда отправлялся в Вормс?“

Лютер улыбнулся. „Я сказал: „Пусть в Вормсе будет столько бесов, сколько дранки на крыше. Я все равно войду туда“.

„А что ты сказал, когда увидел императора?“

„Я сказал: „Я не могу и не буду каяться ни в чем, потому что идти против своей совести плохо и небезопасно. И вот я здесь, по-другому быть не может. Да поможет мне Бог. Аминь“.

„Ну, господин доктор, если вы были так храбры и решительны тогда, то почему вы не можете проявить те же качества теперь?“

„Сегодня все по-другому“.

„Ну и что? Разве слово Божье изменилось? Разве Иисус Христос изменился? Правда ли, что праведный верою жив будет?“

„Чего ты хочешь, задавая все эти вопросы?“ — он покачал головой и улыбнулся.

„Еще один вопрос. Ты скучал в Вартбурге?“

„Только поначалу. Я чуть не умер со скуки“.

„А тебе было скучно, когда ты переводил Новый Завет?“

„Конечно нет. Я закончил его за несколько недель“.

„Может быть, дело в том, что тогда ты делал то, чего не делаешь теперь? — она внимательно посмотрела на него.

„Да, это так. Я был занят. Я был весь в делах. — Его глаза заблестели. — Кати, ты достаточно долго проповедовала. Я понял твою мысль! Я долго отлынивал. Теперь пора браться за дела. Меня посетило новое вдохновение“.

Кати с улыбкой посмотрела, как он устремился в кабинет. Каждый шаг был тверже предыдущего. В течение трех дней он быстро вставал из-за стола, чтобы скорей взяться за работу. В конце третьего дня он появился перед Кати с лютней и рукописью в руке. „Я сочинил гимн, — объявил он. — Он называется „Ein feste Burg ist unser Gott“ (наш Господь — Мощная Крепость). Послушай“.

Аккомпанируя себе, он запел богатым баритоном:

Не успел он закончить, как Кати разразилась слезами. После заключительного куплета она воскликнула: „Это замечательно! Откуда у тебя такое вдохновение?“

„От тебя! От Христа! От герцога Георга! От моих болезней! От Вартбургского замка! И от 46-го псалма в Вульгате!“

Обняв его за шею, Кати рыдала. „Господин доктор, этот гимн будет жить!“[23]

Лютер засмеялся. „Есть еще вопросы?“

„Да, господин доктор. Один. Ты на самом деле швырнул чернильницу в дьявола, когда прятался в Вартбургском замке?“

Лютер улыбнулся. „Мне говорили, что чернильные пятна все еще остались на стене. Решай сама!“

Поздней осенью, когда в Виттенберге с деревьев облетели все листья, чума исчезла таким же таинственным образом, как и появилась. Те, кто покинул город, вернулись и снова заполонили улицы. Маленький Ханс поправился, а второй ребенок Кати родился 10 декабря 1527 года.

„Ее будут звать Елизаветой“, — объявил Лютер, качая ребенка у окна.

Когда Елизавета начала плакать, он быстро передал ее Кати, которая все еще не вставала с постели. „Время для завтрака“, — сказал он. Он собрался уходить, но вдруг остановился. „История запомнит меня как человека, бросившего вызов папе и императору и объяснившего миру значение слов Павла „праведный верою жив будет“. Но нас с тобой, Кати, запомнят и еще за кое-что — за то, что не менее важно“.

„Это что?“ — Кати посмотрела на него с любопытством.

„За создание дома пастора!“

„Пастор Бугенхаген женился раньше нас“.

„Да, это так. Но у нас это лучше получилось. Когда у Ханса прорезался первый зуб, об этом узнала вся Германия. Кати, то, что нам удалось сделать, — это огромное достижение“.

„Что ты имеешь в виду?“

„Многие замечательные люди, светлые умы становились священниками. К несчастью, начиная с III века священникам запрещалось, запрещается и сейчас — жениться. Это значит, что такие выдающиеся святые люди, как Фома Аквинский и Бернар Клерво, не могли передать свой гений будущим поколениям. Жаль. Раввины не совершали подобных ошибок! Вот почему столько одаренных иудеев!“

„А апостолы женились?“

„Конечно! Брат Павел писал: „Или не имеем власти иметь спутницею сестру жену, как и прочие апостолы, и братья Господни, и Кифа?“[24] Кати, мы обязаны! Мы должны создать и воспитать замечательную семью. Такова воля Господа“.

Воспитание двух детей, забота о Мартине, обеспечение пищей жильцов, часто не платящих за себя, наблюдение за слугами и уплата счетов — все это было довольно трудно. Хотя Мартин хорошо к ней относился, она все еще спрашивала себя, любит ли он ее по-настоящему.

Днем и ночью Лютер думал о том, что, по его мнению, было важнее всего: рост церкви, занятия, которые он проводил, поведение турок, поступки Карла V и особенно перевод Ветхого Завета.

„Господин доктор, мне нужны деньги, чтобы купить мяса для гостей, которые приезжают уже завтра“, — сказала Кати.

Когда она говорила, Лютер, казалось, слушал ее, но не ответил. „Нам нужны деньги, чтобы купить мяса для гостей“, — повторила она.

„О, прости меня, я думал об Исайе. Сегодня мне должны вернуть кое-какие деньги. Ты пока можешь заниматься приготовлениями“.

Кати занялась приготовлением. Она чувствовала себя уверенно, потому что спрятала двенадцать гульденов на материал для нового платья, и, если Мартин не получит денег, она может воспользоваться своими сбережениями. Она занялась работой, а муж вернулся в свой кабинет. Везде на полу валялись открытые книги, стол был завален грудами бумаги, чернильницами, перьями, картами, письмами, лицензиями на новую книгу, стопками чистой пергаментной бумаги. Выбрав новое перо, он начал письмо Венцеслаусу Линку, одному из тех, кто помогал ему с переводом. Он писал:

3 августа в дом Лютера вошло горе. Елизавета, которой еще не было и года, скончалась от неизвестной болезни. С разбитым сердцем Лютер писал своему другу Хаусманну:

4 мая 1529 года Кати снова родила дочь — Магдалену. Глядя, как Кати кормит ее грудью, Лютер воскликнул: „Она — особый дар небес!“ Хотя он никогда не пренебрегал Хансом, Лютер наслаждался, качая свою дочь на руках, напевая ей песенки, многие из которых сочинял на ходу. Через пару недель ее имя сократилось и стало звучать как Лена, а иногда в самых особых случаях оно превращалось в сладкую Ленникен. Она была еще совсем крошечной, но Лютер любил брать ее в свой кабинет. Показывая на картины на стене, он часто говорил: „Это твоя бабушка Лютер, а это твой дедушка Лютер“.