— Охотно, — не сразу ответил Голосов, думая о своем.

Машина спускалась в карьер очень осторожно, а никелированный олень на радиаторе готов был кинуться с верхотуры в самую бездну, когда навстречу, упрямо сбычившись, надвигался — тоже никелированный — зубр на капоте самосвала. Зубры шли один за другим, их было много, и застывший в отчаянном прыжке олень, казалось, даже растерялся.

Чем ниже, тем больше зелени на террасах и балконах — нежная окись меди, точно молодая поросль, тут и там пробивалась среди скал, а дно карьера было сплошь зеленым.

Каменицкий целый час показывал гостю все «рудное тело».

— Помните покойного Крейтера? — неожиданно спросил он своего спутника.

Голосов мотнул головой в знак того, что помнит.

— Уж на что был тонкий ценитель меди, но и тот спокойно отдавал мне этакое богатство, не веря, конечно, в его существование.

Голосов хорошо знал Крейтера. Еще бы ему не знать профессора Крейтера, который ввел его в науку! Шеф, бывало, с мягкой иронией рассказывал в НИИ, как одному геологу с Урала везде и всюду мерещится руда; как он, Крейтер, осматривая однажды с этим геологом пустой шурф, сказал ему полушутя-полусерьезно: «Не утомляйте себя, коллега, дальнейшими поисками, я дарю вам березовский колчедан». Французы правы: хорошо смеется тот, кто смеется последним. Везет старику феноменально...

Они возвращались домой вечером. Ехали нижней дорогой, вдоль Урала, который вплоть до Ярска все убыстрял свой ход, заранее готовясь к решительному прорыву через южные отроги Главного хребта. До глянца накатанный проселок то очень близко подходил к берегу реки, в точности повторяя ее прихотливые извивы, то снова отворачивал в сторону, на лысый взлобок, чтобы круто обойти низину, густо поросшую кустами дикого смородинника. После весеннего разлива уже всюду обнажились, отмели — галечные перекаты. На каждом километре был отличный брод, сверкающий под солнцем перламутром свежих раковин. Удивительная река — Урал. Она то замедляет бег на ковыльном степном приволье, — и тогда кажется, что нет на свете более спокойных рек; то вся покроется бело-желтой пеной, как призовой рысак, и начинает метаться среди камней, предчувствуя новую диабазовую теснину. Потому и своенравны летники в пойменной полосе Урала, который не бог весть сколько воды несет к морю, а уступает по длине лишь Волге и Дунаю.

Голосов наблюдал за тем, как расстояние между проселком и рекой изменялось почти ежеминутно, и думал, что и у него с Леонтием Ивановичем происходит в жизни нечто похожее. Они какое-то время идут строго параллельно, и конечно, хорошо понимают друг друга; но потом резко расходятся (к счастью, ненадолго!), и между ними возникают перепалки, такие, например, как сегодня. Кто же из них первым начинает новое сближение? Редко Каменицкий и чаще всего он, Голосов. Вот Урал течет себе и течет, на глаз почти не меняя коренного русла, а прибрежные дороги слева и справа от него, сколько ни капризничают, однако вновь сближаются с Уралом, особенно в зимнее ненастье, когда вёшки исчезают в суточном буране. Подобные зигзаги случаются и с ним, Голосовым, хотя признаваться в этом ему очень не хотелось каждый раз, после очередной размолвки с Каменицким.

— Вечер-то сегодня какой роскошный! — громко сказал он, чтобы начать невинный разговор хотя бы о погоде.

Леонтий Иванович не отозвался. И Голосов замолчал, приглядываясь к широкой излучине реки перед самым Ярском. Невдалеке работала на огуречной плантации дождевальная установка. Насквозь пронизанная заходящим солнцем, водяная пыль оседала в горячем воздухе, и семицветная молодая радуга обнимала веселый березовый колок на виду у пойменного леса.

— Век бы не уезжал отсюда, если бы не дела в Москве, — опять заговорил Семен Захарович.

И опять Каменицкий не поддержал его лирического настроения. Ему сейчас было не до всяких там искусственных радуг над землей. Леонтий Иванович думал о том, что Голосов приехал, конечно, неспроста, не ради автомобильной прогулки по степи, что, видимо, готовится очередной нажим на молодогорский комбинат с помощью науки. А комбинат и без того из года в год сокращает выпуск природнолегированной стали, все больше становясь самым рядовым металлургическим заводом...

«Волга», разгорячившись, влетела в Ярск, и водитель, сбросив скорость, стал поглядывать на светофоры. Каменицкий с удовольствием откинулся назад, чему-то улыбнулся добро.

— Начинаются наши с вами  г о л у б ы е  города, Семен Захарович, — сказал он совсем уже миролюбиво, будто заключая спор, возникший на Березовском карьере.

5

Как и строители, геологи зорко следят друг за другом по газетам, даже не будучи знакомы лично. Георгий Каменицкий, например, был немало наслышан о таймырском разведчике Николае Николаевиче Урванцеве задолго до первой встречи с ним в Норильске. Кое-что знал он и о Шумском, начальнике Южноуральского геологического управления. И поэтому сошлись они довольно быстро, хотя Георгий трудно сближался с новыми людьми. Правда, сначала были некоторые стычки. Одна из них из-за железа. Георгий доказывал, что надо обратиться в Совмин или, в крайнем случае, в ЦК, если уж министерство само не решает такие крупные вопросы, как обеспечение Урала собственной рудой. Еще до войны, когда создавалась вторая угольно-металлургическая база на востоке, — УКК (Урало-Кузнецкий комбинат), — еще тогда намечалось развернуть широкие поисковые работы вдоль всего уральского меридиана.

Илья Михайлович Шумский в принципе был согласен с Каменицким, но запальчивость главного геолога по твердым ископаемым раздражала начальника управления. Он спросил его:

— Вы думаете, Георгий Леонтьевич, это никого не беспокоит?

— Вы нефтяник, — с той же запальчивостью ответил Каменицкий.

— Ну, знаете ли...

— Я хотел сказать, что у вас своих забот по горло.

Тогда Шумский постарался сгладить острый уголок.

— Я понимаю вас, — сказал он мягче. — Но никаким наскоком делу не поможешь. Давайте наберемся терпения и будем сообща действовать исподволь. Противников у нас с вами много. Один профессор Голосов чего стоит.

— Я с мальчишеских лет знаю Голосова.

— Тем более. Если надо, пойдем на некоторый риск. Без инженерного риска вообще ничего не откроешь. Но пока что акцент в наших планах делается на медь. Найдем попутно железо, ухватимся за первую же находку, чтобы попытаться вызвать «цепную реакцию». Но, пожалуйста, не торопитесь с заключениями. Хорошо бы поставить наше министерство перед фактом.

— Легко сказать — перед фактом! Денег-то на железо не дают.

— Мне тоже неохотно давали деньги на уральский газ...

Тут разговор их оборвался: Шумскому позвонили из Москвы.

Георгий после этого долго думал, почему все-таки разведка железной руды на Южном Урале постепенно сошла на нет. В самом деле, как такое могло случиться? Медь, что ли, перешла дорогу железу? Но одно другому не должно мешать. Хорошо, что выручила Сарбайская аномалия, а то бы совсем туго пришлось уральским металлургическим заводам, особенно Магнитке. Однако не век возить руду из Казахстана.

Вот теперь и многолетние поиски никеля на Урале почти вовсе прекратили, даже бросили, недоразведав, перспективное Степное месторождение. Все под тем предлогом, что на Таймыре наткнулись на богатейший Талнах. Как будто никелевая промышленность Урала не нуждается в своих Талнахах. Ведь была уже поучительная история с той же медью. Легко себе представить, в каком незавидном положении оказались бы сейчас уральские медеплавильные заводы, если бы не Березовка. На нее ведь тоже собирались махнуть рукой, и не только до войны, но уже и после. А нынче Березовка выдвинулась на первый план. Она чуть ли не одна тянет весь медный Урал.

Но и это еще не все. Любое, самое малое открытие, как правильно заметил Шумский, вызывает «цепную реакцию» других открытий. Не случайно вокруг Березовки появилось буквально целое семейство колчеданов.

«Ну, что ж, будем налегать на медь, не забывая ни о никеле, ни о железе», — решил для себя Георгий Каменицкий.