— Знаешь, — сказал Иван, — мне твои сыщицкие дела надоели. Как ни приду, все ты мне о преступниках рассказываешь. Я же тебе про свои монтерские дела не говорю. Я сегодня на двадцати шести столбах изоляторы сменил. В полдень какой-то дурак на подстанции рубильник включил, а я не знал. Еще бы чуть-чуть — и ты бы на меня сегодня в морге смотрел. Я же тебе про то не рассказываю. Давай лучше о приятном о чем-нибудь. Вот ты, например, в горах бывал когда-нибудь? Вот, например, в Чимгане или в Хумсане?

— Там не бывал, — сказал Михаил, — а под Самаркандом, в Ургуте, был. Года за два до того, как мы с тобой встретились, я в научной экспедиции работал, рейку носил. Знаешь, один в трубку смотрит на треноге, а я с рейкой хожу. И напали на нас ночью басмачи, шайка Кур-Султана. Может, слышал?

— Нет, не слышал. Басмачи — это по твоей части. А ты про Эдисона слышал?

— Слышал, слышал… Пять человек убили. Я забился в канаву и лежал ничком. Они прямо возле мертвых ужинать собрались. В нашем котле стали шурпу варить, мясо у нас было, и рис был тут же. А посолили они шурпу нашей солью, у одного из ученых в мешке нашли. А это не соль была, а реактив какой-то химический. Горькая, видно, шурпа получилась. Они ее всю в ту канаву и выплеснули на меня. Вот с тех пор я лысый. Тоже не хотел вспоминать про это, да ты со своими горами привязался. Горы… Но знаешь, что интересно? Боль ту ты представить себе, конечно, не можешь, а вот что я звука тогда не подал, этому только одно свидетельство — что я перед тобой живой.

— Да… — сказал Иван. — Чувствовал я, что история у тебя особенная. Потому пять лет и не спрашивал.

Иван невольно провел рукой по своим пышным соломенным кудрям.

4

Исчезновение Кудрата было замечено только утром, часов в восемь. Утром мать подумала, что он спозаранку побежал купаться. Обычно он спал во дворе, его постель была расстелена и подушка помята. В этот день была его очередь продавать молоко, и когда ведра были уже приготовлены, затянуты кисеей и пришел его напарник Эсон, а Кудрата все не было, мать всполошилась. Она и представить себе не могла то, что случилось ночью с ее сыном. Да и кто бы мог подумать, что тринадцатилетний мальчик ночью, когда все спали, ушел из дому! Сначала Кудрата ругали, потом поняли — что-то случилось. Побежали на берег Анхора: может быть, утонул. Быстрая мутная вода неслась в крутых берегах. Если здесь утонет человек, через час или через два тело его выловят далеко вниз по течению. И все-таки взрослые баграми ощупывали дно, ныряли. Учитель Касым проверил два моста, думая, что тело мальчика могло зацепиться за сваи. Отец Кудрата ушел на работу еще тогда, когда надеялись, что сын задержался с приятелями.

Больше всех был встревожен Садык. Он предчувствовал, что дело здесь не в Анхоре, но сказать об этом никому не решился.

Горе горем, а дела делами. Молоко надо было продать, и они пошли в город вчетвером. Почему-то никому не хотелось кричать во все горло «кисля-пресний малякё». Они ходили долго и, наверно, не продали бы все молоко, если бы не пастеровский пункт. Ребята не обратили внимания на Саидмурада, который выходил оттуда, потому что думали только о своем друге.

Домой они вернулись после обеда, однако новостей никаких не было. Бухгалтер Таджибеков сказал, что он уже сообщил о случившемся, и милиция обещала принять меры, и что он, Таджибеков, надеется на лучшее.

Отца своего Садык дома не застал.

— Опять в гости пошел, — сказала мать. — Когда у него плохое настроение, никогда дома не сидит. И ты в отца. Неужели один вечер дома побыть не можешь! Смотри, будет с тобой, как с Кудратом. Я этого не переживу.

5

Учитель Касым был в гостях у того человека, имя которого он ни за что не хотел называть в милиции. Его звали Сабирходжа. Говорили, что старику за девяносто лет, а может быть, ровно девяносто, и учитель думал, что вот это — единственный из его знакомых, кто родился в год смерти Пушкина и, может быть, даже жил одновременно с ним на земле год или два. И еще учитель Касым думал, что этот старик жил на земле в одно время со Львом Толстым и что они могли бы встретиться. Ему даже казалось, что старик чем-то похож на Толстого, хотя похожего было мало, разве что седая борода и густые седые брови.

К сожалению, об этих своих мыслях учитель не мог рассказать старику. Тот плохо слышал, и объяснить что-нибудь такое вот сложное про Пушкина и Толстого, про свои мысли было очень трудно, почти невозможно: ведь о таких мыслях не будешь кричать во всю глотку.

Старик плохо слышал и потому больше говорил сам. Когда он начинал говорить о физических открытиях великого Бируни, или о календаре Улугбека, или о стихах Навои, или о чем-нибудь другом, столь же далеком и великом, учителю Касыму казалось, что старик знал этих людей лично, встречался с ними, слушал их речь. Старик так много знал обо всем и говорил об этом так спокойно.

Они сидели на ковре в глубине низкой веранды вдвоем, ибо дети и внуки старика никогда не мешали ему беседовать с гостями.

— Если бы я был моложе, — неожиданно сказал старик, — я бы попросился в твою школу, Касымджан. Если бы меня не взяли учителем, я пошел бы сторожем: ничего нет прекраснее, когда ты учишь молодых и знаешь, что учишь не зря, что для них мудрость мира не останется драгоценным камнем, который человек ко умеет обработать, чтобы он засверкал своими гранями, не останется камнем, который они не смогут показать другим, потому что эти другие не поймут, что видят перед собой. Я знал людей, которые могли бы украсить собрание самых мудрых мужей этого мира. Но таких в Ташкенте было двое, и еще трое — в Самарканде, и еще, может быть, двое — в Бухаре, и, чтобы поговорить друг с другом, им приходилось ехать так долго, что многие мысли терялись по дороге. Тебе, Касымджан, — продолжал старик, — недолго ждать, и ты увидишь, что твои ученики будут строить паровозы и эти… как их… автомобили. Может быть, они будут строить даже самолеты. Они будут не чернорабочими, а творцами. У русских есть одно слово (старик почти не знал русского языка, и поэтому странно было, что он знает это слово), у русских есть слово, которым называют самых лучших людей, тех, которые несут людям свет, и это слово очень похоже на узбекское слово «интилгян», что значит «стремящийся».

— Интеллигент? — подсказал учитель Касым.

— Разве ты не видишь, как похожи эти слова: интилгян — интеллигент? В нашем народе всегда было много интилгян и очень мало интеллигентов, а без этих людей народ всегда остается народом рабов.

Учитель Касым слушал старика, боясь проронить слово. В эти минуты он почти забывал о своих горестях и неприятностях, о разговоре с Таджибековым и со следователем. Но он вдруг вспомнил. И старик, видимо, как-то догадался.

— На твоем лице тревога, — сказал он, — тревога и боль. Это значит, что ты вспомнил о плохих людях. Так?

Учитель кивнул.

— Если это так, у меня есть для тебя один совет. Только один. Не очень хороший, потому что единственный. Если от плохих людей можно отойти хотя бы на время, отойди от них. Отойди, и чтобы никто не знал, куда ты отошел. Пусть на пять дней, пусть на десять, но отойди. Не потому, что за пять дней плохие люди исправятся, а потому, что у злых людей так много забот, что через пять дней они могут забыть про тебя.

«Откуда он все знает? Почему он читает мои мысли? — думал учитель Касым. — Уехать. Конечно, надо уехать. Но куда же я уеду?»

И старик как будто догадался об этом.

— Сын моей дочери живет в кишлаке недалеко от Ташкента. Поезжай к нему. Он тоже учитель, и тебе будет там хорошо. Только сделай так, чтобы никто не тревожил тебя там. И не благодари меня. Беседы с тобой продлевают мою жизнь, особенно когда в глазах твоих нет тоски.

Лучшим советом нам кажется тот, который совпадает с нашими собственными мыслями. И конечно, не следовало учителю Касыму в те дни покидать Ташкент. Но такой уж он был человек, что сторонился плохих людей — не из трусости вовсе, а только из брезгливости. Кроме того, он и вправду верил, что у плохих людей всегда много забот и они забудут про него.