Вечером в тот день, как увезли его, Кузнецовы, родня его, сидели за ужином. Вдруг отварились двери, и входит купец. «Хлеб соль!» сказал купец. Кузнецовы вздрогнули, и ложки выпали у них из рук: это, значит, он был; они по голосу его узнали. «Не бойтесь, это я! — говорит он. — Пришел проведать вас и успокоить, что не пропал я. Хоша Мартемьян Михайлович и ведет в Москву Пугача, да не того, кого бы хотел. Я, — говорит, — по милости божией, не пропаду. Ну, прощайте! Живите по добру, по-здорову!» Сказал это, да и был таков. Только что Кузнецовы опамятовались, сию ж минуту выбежали на двор, чтобы воротить его и толком поговорить, а его и след простыл, — Митькой Звали! Слышно только, как по улице покатила повозка, да колокольчик зазвенел. Кузнецовы — за ворота и видят: дом их офрунчивают солдаты. Что за оказия? Оказия, батенька! Случилась эта оказия вот по какому поводу.
В тот же самый вечер часами двумя раньше сидел у атамана в гостях купец. Пришел другой купец, помолился образу, поклонился атаману, взглянул на первого купца и онемел! Два часа совсем без языка был. Тем временем первый купец встал, раскланялся с атаманом и ушел, как ни в чем не бывало. Часа через два у второго купца я>зык ‘кой-как, кой-как и поворотился.
— Кто это был у тебя? — спросил он атамана.
— Купец! — говорит атаман.
— Не купец, а это сам Пугач! — говорит второй купец.
Он, значит, признал его сразу и от испугу онемел. Тут и атаман догадался, — сию ж минуту взял у солдатского командира солдат и кинулся к Кузнецовым, да не застал его. Офрунтил дом, да без толку: шиш взяли. Слышал
только, как колокольчик заливался по дороге к Чувашскому умету. Не такой, значит, он человек был, этот, по-вашему, Пугач, одно слово: штукарь! в одно ухо влезет — в другое вылезет!
38
— Покойный родитель мой состоял при Петре Федоровиче енералом и носил через плечо голубую ленту, — говорил мне Филипп Иванович Павлов, житель Рубежного форпоста. — Жалован был от него суконным, из аглицкого сукна, кафтанном, малинового цвета, обшитым по борту, по полам и по подолу широким, в ладонь ширины, золотым позументом. После отца кафтан этот донашивал я, — насилу доносил: уж больно сукно-то было добротное, таких нынче нет.
— До объявки себя царем, — (говорил Павлов, — он чаще всего издерживался у Толкачевых, под видом якобы работник, а на самом деле какой работник, только отвод один дела, выжидал удобного времени, чтобы дело свое начать. Когда явился в город с армией, стал на фатеру к Толкачевым. Тут соседи Толкачевых и признали его. «Смотрите-ка, смотрите-ка! Какое чудо! Право чудо! — толковали меж собой соседи. — Ну, кто мог подумать, что это царь был?»
С этого времени и началась война, и длилась она до самой женитьбы его. До женитьбы он воевал счастливо: все, значит, города ему сдавались. А как женился, так и отрубило!
На вопрос мой, каким образом Пугачев женился, — Филипп Иванович отвечал:
— Подгадил кто-то! Поговаривали про |Толкачевых, якобы они присоветовали ему жениться. Есть когда взаправду они присоветовали, — заметил Павлов, — то великий грех на душу взяли, незамолимый: от живой жены жениться не подобает. Да и его-то, батюшку, в искушение ввели; чай, спокаялся и он, да поздно: «снявши голову, над волосами не плачут», — старые люди так говаривали. После его женитьбы казаки наши стали уклоняться от него: значит,усумнились в дем. Осталась при нем самая малость казаков. Правда, собирал он рати много, да все из крестьян: что толку-то? С такою ратью ничего не поделаешь, хоть бы и совеем ее не было. (Разбил его князь Голицын под Татищевой, и с той поры пошел он наутек, — нигде удачи не имел. Напоследок попался в руки царицы, первой своей супружницы.
А был он, родитель сказывал, был он воин настоящий, за редкость таких: и храбый, и проворный и сильный, просто богатырь! В гору лошадь обгонял! А раз, под Оленбурхом, сам своей персоной один батареей управлял, всех двенадцать орудий было, а он успевал и заправлять, и наводить, и палить, и в то же время полковникам и енералам своим приказанья отдавал. Вот он молодчина какой был! А деньги, порох и всякие снаряды из авропии получал: значит, сугласнички его высылали ему. И был он грамотный.
При этих словах я заметил, что по всем сведениям, какие мы имеем, самозванец Пугачев был безграмотный. Но Павлов возразил:
— Как не знать ему грамоты? Он немец был!! 1
39
.. Удалился он из Питера на кораблях, —говорил Семен Маркович Стольников, восьмидесятилетний старик, житель Генварцевского фор-
1 Фразу «как не знать ему грамоты? Он немец был», я не от одного Павлова слышал, а от многих и многих стариков. (Примеч. И. И. Желеднова.) поста, — и был в разных иностранных землях, а напоследок объявился на Лике.
— Шел со своею ратью из Яицкого городка к Олеябурху, Самарской стороной, — продолжал старик, — а Мартемьян Михайлович Бородин с своим отрядом пробирался туда же Бухарской стороной. С форпостов Петр Федорович забирал всех казаков в свою рать. В Генварцеве останавливался ночевать у нас в доме, родителя моего пожаловал в енаралы. В Берде остановился и всю разграбил. Весь товар из лавок перешел в руки к нашим казакам. И было пьянство в Берде от всего света, просто разливанное море. Из Берды казаки наши, то-ись генварцевские, вернулись и привезли — с собой мешки. Бабы спрашивают: что у них в мешках? А казаки говорят: «портянки!» Бабы полюбопытничали, развязали мешки и ахнули: мешки битком набиты были штофом, левантином, парчей и всяким шелковьем! Из этих самых портянок бабы наделали себе и сарафанов, и фуфаек, и разного одеянья. Вот какие были портянки!
— Жутко приходилось Олеябурху, — говорил старик. — Мартемьян Михайлович и все, кто там в осаде сидел, ели лошадину, и ту да честь. Едва ли бы Оленбурх удержался, есть когда сам он не испортил дело свое безвременной женитьбой. Лишь только государыня узнала, что он женился на Устинье Петровне, точае же и послала самого вернейшего ей енарала, князя Голицына, приказала, чтобы непременно разбил его. И Голицын постарался, разбил его под Татищевой. С той поры он и пошел скитаться. Напоследок с Уденей сами же казаки представили его в город, а оттуда к государыне в Питер препроводили. Государыня заключила его в монастырь; там он и дни свои скончал.
На вопрос (мой: «кого же казнили?» Семен Маркович отвечал, как обыкновенно и другие отвечали, вот что: «бог весть (кого, только не его! Знамо, подыскали такого человека».
40
—.. Когда он подступал под наш город, — говорил восьмидесятишестилетний старик, житель Илецкого городка, Василий Степанович Рыбинсков, — атаман Портнов подготовил команду, чтобы не впускать его в наш город и не кориться ему. Сначала казаки послушались атамана, — человек-то он был хороший, казаки любили его, и по его приказу подпилили сваи под мостом, чтобы нельзя было по нем пройти. А он, не будь дурен, заехал с яицкими казаками вверх от города и вплавь перебрались через Яик на нашу сторону. Атаман Портнов, Лазарь Иваныч, и команда в триста человек стоят у моста и ждут, думают, что он тут на них пойдет, а он задами вступил в город и взял его. Команда оробела и преклонилась ему. Лазарь Иваныч и тут вздумал супротивничать, и потому самому Петр Федорович велел казнить его, и повесили Лазаря Иваньгча!. А есаул Жеребятников успел ускакать в Оленбурх и тем самым избавился казни.
— Родитель мой, — продолжал рассказчик, — состоял при Петре Федоровиче, но не долгое время. Из-под Татищевой, когда князь Голицын разбил их, отец мой бежал домой; а после при допросах отрекся, показал, — что состоял при нем из-под неволи, смотря на других; а когда-де уверовал, что он не царь, тотчас же-де и бежал от него. Этим самым показанием отец мой и спас себя, остался без наказания. А других прочих из нашей братии куда как крепко жарили плетьми, кто до конца держал его сторону и считал его за царя, а иных смертию казнили.