Он заметил, что Пепик иногда отдыхает, опершись на лопату, а также ворошит ею кучу мусора и отбросов. Вот молодой чех поднял что-то и спрятал в карман.

Ефрейтор побежал к подвалу. Почувствовав лапу Гиля на своем плече, Пепик быстро обернулся. Гиль злорадно смотрел на него из-под косматых бровей и протягивал руку.

— Давай сюда, — холодно сказал он, — да побыстрее.

Пепик не понял.

— Я вас не понимаю, — сказал он, взглянув на Гиля сквозь очки своими невинными голубыми глазами. Тот схватил его за куртку и бешено заорал:

— Все прикидываешься дурачком, студент, но меня не проведешь! Вынимай все из карманов, да поживее, пока я тебя не треснул. И не гляди на меня так по-дурацки, скотина!

Ребята, работавшие рядом, подняли головы и уставились на них. Рорбах и Бент тоже перестали разговаривать и оглянулись на Гиля.

Пепик понял. Виновато улыбнувшись, он достал из кармана склянку. Гиль вырвал ее у него из рук и сердито уставился на этикетку. Читал он долго и ничего не мог понять, лицо его побагровело, выпяченная нижняя челюсть отвисла. Он швырнул склянку на кирпичи, сунул руки в карманы, повернулся спиной к Пепику и быстро зашагал обратно к будке.

Кованда, наблюдавший эту сцену, стоя на другой стороне улицы, приложил руки ко рту и громко крикнул: «Вейс!!»

Гиль замер как громом пораженный. С минуту он стоял недвижим. Глаза у него была прикрыты, на скулах вздулись желваки, пальцы в карманах так вцепились в подкладку, что чуть не разорвали ее. Не оборачиваясь, он распахнул дверь будки и, войдя, с шумом захлопнул ее за собой.

Пепик грустно взглянул на разбитую склянку.

— Жаль, — вздохнул он, — хорошая была настойка, она помогла бы моим бронхам.

— Не горюй! — крикнул ему из подвала Гонзик. — Вот тебе еще три. Здесь, видно, помещалась аптека, я нашел коробочку с виноградным сахаром, на ней написано «Освежает и укрепляет». Подходящий рецепт для вермахта!

После обеда, состоявшего из горячей капустной похлебки, Гиль выбрал десять человек и отвел их на новый участок работ тремя кварталами дальше. В эту группу попали и Карел с Гонзиком.

Четырехэтажный дом, весь в трещинах и покосившийся, нависал над улицей и грозил обвалом. Его подпирали бревнами и балками, скрепляли железными листами, старались спасти. Трамваи, прежде проезжавшие мимо, теперь сиротливо стояли на углу, и это огорчало старожилов.

В доме работали голландцы. Старшим у них был старый Рийк — маленький старикан с густыми седыми усами, закрывавшими почти весь рот. Он вечно жевал сигарету или вишневый мундштук. Когда Гиль ушел, Рийк обменялся рукопожатием со всеми чехами и сказал на ломаном немецком языке:

— Kameraden Tschechen, ich Polier, Arbeit langsam, Deutschland kaputt, nichts essen, nichts schlafen, Tschechoslowakei — Neederlanden Kameraden[24].

В одной из комнат Гонзик добрался до книжного шкафа и провел час, листая толстые тома: там были медицинские книги и беллетристика.

— Вот эту книгу я возьму почитать, — сказал он, стряхивая пыль и глину с толстого томика в кожаном переплете. И он бережно раскрыл «Жан-Кристофа» Ромена Роллана. С улицы донесся предостерегающий свист Карела.

— Гонза, — окликнул он. — Машина идет, берегись!

Гонзик отложил книгу и выскочил из комнаты. Верхом нагруженный грузовик привез длинные балки. Ребята сгрузили их на дороге, и машина уехала.

Гонзик оглянулся на Рийка. Старик сидел на крыше, похожий на щетинистого кота, и, перегнувшись через карниз, глядел вниз. На крыше работало четверо голландцев — они разбирали кровлю, на которой уже не осталось ни одной черепицы. Балки обледенели, приходилось отрывать их топорами и крючьями.

— Polier, wohin?[25] — крикнул Гонзик Рийку и показал на груду балок. Старик, не вынимая мундштука изо рта, махнул рукой.

— Hier, — откликнулся он и показал наверх. — Dach machen, zum Teufel![26]

— Gut[27], — кивнул Гонзик. — Ребята, надо эти балки поднять на чердак.

Ребята принялись таскать балки по шаткой лестнице и складывать их под крышей, почти разобранной голландцами. Нагнувшись за последней балкой, Гонзик вдруг услышал, как стоящий рядом Карел громко вскрикнул, и в этот миг сорвавшаяся с крыши метровая балка ударила Гонзика по голове. В глазах у юноши зарябило, он он упал навзничь и, стукнувшись головой о тротуар, потерял сознание. Из разбитой головы струйкой потекла кровь, образуя длинную лужицу.

Старый Рийк, отбросив мундштук вместе с сигаретой, кинулся вниз по лестнице. Когда он подбежал к Гонзику, Карел, положив окровавленную голову товарища к себе на колени, осторожно расстегивал ему воротник куртки. Старый Рийк на минуту замер от испуга, потом, громко сетуя по-голландски, помчался к телефонной будке.

Машина Скорой помощи прибыла минут через пять.

Карел и Фера подняли Гонзика и понесли к машине. В эту минуту сознание вернулось к нему, он недоуменно огляделся.

— Что случилось? — спросил он слабым голосом и вдруг заметил, что куртка и штаны у него в крови. В машину он влез сам и тяжело опустился на сиденье рядом с койкой. Карел бросил в машину его шапку и захлопнул дверцу. «Schnell, schnell!»[28] — крикнул он шоферу. Тот, не торопясь, включил мотор. Санитар сел рядом с шофером.

Когда мотор заработал, шофер снисходительно усмехнулся.

— Nicht so schlimm[29], — сказал он и дал газ. Машина тронулась. Старый Рийк помахал отъезжающим и остался стоять на дороге, утирая шапкой слезы и не выпуская из рук балку, соскользнувшую с крыши. Когда он успел поднять ее — никто не заметил.

В машине было тепло. Гонзик оперся о кожаную спинку сиденья, но через минуту ему пришлось наклониться вперед: он почувствовал, что кровь течет ему за воротник. Санитар оглянулся на Гонзика и весело улыбнулся ему в окошечко. Шофер одной рукой закурил сигарету и, проезжая перекресток, дал сигнал. Мотор тихо гудел, машина осторожно ехала по людным улицам города.

У ворот городской больницы шофер затормозил и пошел к привратнику. Разговаривали они довольно долго, даже смеялись чему-то, потом шофер вернулся на свое место, знаками дал понять Гонзику, что в больнице для него нет места, и включил стартер.

До больницы в Форбахе было больше получаса езды. Рана Гонзика кровоточила. Гонзик вытирал кровь сперва платком, потом ладонью и тыльной стороной руки, а ладонь вытирал о брюки. Боли он не чувствовал, только очень хотелось спать. Нетвердой рукой он поднес ко рту сигарету, хотя перед самым его носом висела табличка «Rauchen verboten»[30].

В больнице пол и стены были выложены белым кафелем. Всюду ходили монахини-сестры в белых накрахмаленных чепцах. Поддерживаемый санитаром, Гонзик прошел по коридору до двери с надписью «Перевязочная»; только там санитар отбросил сигарету. Их приняла старая сестра и сквозь очки в металлической оправе взглядом знатока осмотрела рану. Обессиленный Гонзик опустился на стул, который ему подставила сестра, и закрыл глаза. В ушах у него шумело, и он слышал лишь обрывки разговора.

— Почему вы его не перевязали? — кричала сестра густым мужским голосом. Санитар что-то бормотал, о пленных, но сестра закричала, что человек есть человек, обругала санитара «кретином и ослом», выгнала за дверь и пообещала подать на него рапорт. Потом пришел санитар Луи, высокий, костлявый француз, с черной сигаретой в углу рта. На поясном ремне он направил широкую бритву и выбрил Гонзику голову. В операционной пациента раздели и положили на стол.

— Считайте, — сказала миловидная сестра и приложила ему ко рту каучуковую трубку. — Дышите глубже.