— Я потому тебе разговором надоедаю, Степан Тимофеевич, чтобы после не было какой недомолвки. Это старое правило рыбаков — договариваться на берегу. Ты мне всегда был по душе, бог свидетель, и хочется верить твоим словам. Глядишь, ан и дела не подведут. Бери меня к себе в коммуну, может, пригожусь и пользу принесу. Не помешал ведь во время августовской заварухи.

Степан поднялся, чуть не выронив от неожиданности стакан из рук. Радостная улыбка осветила его широкое мужественное лицо.

— Дядя Кондрат, всегда ты приходишь вовремя! — С чувством пожал он мозолистую руку старика. — Вот уж спасибо! Поддержал!

— Неизвестно, кто кого поддержал, — многозначительно промолвил Кондрат и крикнул Насте: — А ну, молодайка, налей по этому случаю еще стаканчик!

— И мне, — попросил Осип, откидывая с левого глаза чуб.

И тут кириковские гости признались, что разговор о коммуне был между ними дома, а сюда они ехали с готовым решением.

— Моя жена первая потянула, — рассказывал Осип. — Она тебя, Степан, считает своим спасителем. «С этим человеком, говорит, не пропадешь! Он самого Ленина видел!» Послушал я ее, потолковали с дядей Кондратом: за что в деревне цепляться? Опять друг другу глотки рвать? Кто сильней — тот и сыт, и пьян, и нос в табаке, остальным — черная корочка? Для того ли революция? Нет, надо иную точку в жизни искать! Незнакомое это слово — коммуна, а сдается мне — правильная в нем сила заложена! Даже дуб в одиночестве засыхает, а в лесу живет целые века!

Степан посмотрел на Настю, и та улыбнулась ему, будто ничего другого она и не ожидала и не беспокоилась. В комнате почему-то стало светлее, лица собеседников казались праздничными, в глазах у всех искрилась радость.

Из Жердевки пришла неузнаваемо похудевшая и состарившаяся за время болезни Матрена. Прежнее добродушие солдатки теперь сменилось подозрительностью к каждому человеку. Отозвав Степана в сторону, Матрена зашептала:

— Слыхал, осиновские кулаки собираются вступать в коммуну? Тут, Степушка, одна хитрость! Барская земля да лес — им на зависть!

— Кулаков не допустим, — успокоил женщину Степан.

Солдатка понимающе кивнула головой, однако тотчас схватила его за рукав, прерывисто дыша.

— А меня, слышь, не попрекнут детями? Скажут: на работу — одна, а за стол — целая орда!

— Эх, тетка Матрена! — светлые глаза Степана мечтательно затуманились. — У меня ведь тоже семья! Будем богаты — всем хватит, а для бедности незачем и огород городить.

«Про детей Огрехова сказать бы, — подумала солдатка, но со двора донесся голос Николки, вернувшегося из города, и Степан отошел к окну. — Да уж так и быть, после скажу».

Николка, остановившись у каретного сарая, выпрягал лошадей и громко разговаривал с кем-то, неловко выбиравшимся из саней. Подойдя к мужу, Настя глянула в окно и ахнула.

— Степа, узнаешь?

— Гранкин!

Яков Гранкин вошел в дом, гремя коваными обрубками. Быстро окинул присутствующих злобным взглядом, точно ожидая встретить здесь заклятых врагов, но при виде знакомых лиц успокоился. Сбросил с остриженной головы шапку.

— Здоровеньки были! С новосельем, что ли?

— Угадал! — весело поднялся навстречу ему Степан. — Садись, Яков Фролыч, с нами чаевничать.

— Спасибочко. Мне рассказал Николка про вашу думку. Да и раньше по городу слух шел. Разно болтали насчет, значит, этой самой коммуны… А я скажу: верную линию берешь, Степан! И, случаем, если против меня нет возражений…

Он закашлялся, отпил из поданного Настей стакана глоток чаю. Долго и тяжело дышал.

Степан подошел к нему, тронул за плечо.

— Скажи откровенно, дружище: выписался или просто сбежал из госпиталя?

— Умереть, Степан, везде можно… не обязательно при медиках.

— Ну, тогда ложись! Настя, покорми его и следи, чтобы не вставал!. Такими вещами не шутят. Вон тетка Матрена не захотела лечиться — и до сих пор скрипит.

Гранкин вдруг хихикнул.

— Ой, Степан… хоть бы ты-то не поддавался этой глупости! «Ложись, ложись»… — Он снова залился тихим смешком. — Ежели меня штыками не угомонили, так разве слово подействует?

И, усевшись за стол, начал жадно поедать все, что успела Настя приготовить.

Вечером в окнах бывшего гагаринского дома зажглись огни. Всюду слышались голоса, оживление. По комнатам бегали дети, играя с пушистым и косолапым, как медвежонок, бурым щенком, принесенным откуда-то Николкой.

Взрослые сидели в зале. За столом разместился президиум первого собрания коммунаров — Осип, Настя и дядя Кондрат. Склонившись над листом бумаги, Степан набрасывал тезисы предстоящего доклада. Он уже поднялся, чтобы начать его, когда за дверью шаркнули шаги и раздался легкий стук.

— Постой, — сказал Кондрат, прислушиваясь, — кого-то еще бог несет.

И действительно, дверь раскрылась, на пороге остановился, жмурясь от света, пастух Лукьян.

— Вечер добрый! Не помешал честной компании? — Лукьян поклонился и отряхнул с усов и бороды остатки инея.

— Просим, просим, — ответили собравшиеся. — Садись, гостем будешь!

— А может, я гостем-то не хочу? Сказывают, время пришло хозяином быть!

Степан посмотрел на обиженное лицо старика, спохватился:

— Прости, Лукьян Кузьмич. Не сразу догадались.

— Ишь, какие недогадливые! — сказал пастух, снимая зипун. — Думаете, я на всю жизнь нанялся под жердевское стадо?

Он уселся на мягкий диван, согревая дыханием озябшие руки, и приготовился слушать Степана.

Глава двадцать первая

— Товарищи, — начал Степан, и все увидели, что он волнуется больше обыкновенного. — Сегодня мы еще раз убедились, как враги народа цепляются за нашу трудовую землю. Теперь уже ясно: Витковский пристроен сюда самим Гагариным, а Клепиков придал ему «законную» силу.

Гранкин даже привстал на свои обрубки.

— За гриву не удержались, так на хвосте не усидят! — крикнул он насмешливо.

Степан продолжал:

— В такое время надо строить новую жизнь не вразнобой, а сообща. Наша сила — в единении. Непобедимость наша — в согласии и дружбе.

Степан взял со стола листки, густо заполненные строчками. Смелое лицо его озарилось.

— Многие из нас считали всегда подушный раздел земли высшим благом хлебороба. Но к чему, товарищи, ведет эта мера? К распылению деревни, к росту кулака. А вот послушайте, что говорит вождь пролетарской революции Ленин:

«Дележка хороша была только для начала. Она должна была показать, что земля отходит от помещиков, что она переходит к крестьянам. Но этого недостаточно. Выход только в общественной обработке земли».

Люди слушали, не спуская глаз с Жердева. Они поняли, что Степан вынашивал идею организации коммуны, вдохновленный мудрыми словами Ильича. Ленин думал о простом человеке, о его счастливом будущем. Не шелохнувшись, вникали они в каждое слово вождя. Читал Степан свободно, не торопясь. Делал паузы, чтобы люди глубже и прочнее усвоили ленинскую мысль. В комнате стояла тишина, нарушаемая лишь голосом докладчика. Чай давно остыл в недопитых стаканах. Самокрутки потухли.

На окнах таяли снежинки, стекая капельками вниз и отражая в себе холодное мерцание звезд. Во дворе пропел петух — бодрый вестник житейского благополучия. Степан читал:

«Советская власть решила отпустить в особый фонд 1 миллиард рублей для поднятия сельского хозяйства. Всем существующим и вновь создающимся коммунам будет оказываться денежная и техническая помощь». Собрание оживилось. Кто-то радостно хлопнул в ладоши, другие подхватили. Всем захотелось говорить.

Люди вставали, двигались. Перебивая друг друга, засыпали вопросами Степана. Где, когда, перед кем выступал Владимир Ильич с этой речью? Оказывается, Ленин говорил о коммуне совсем недавно с делегатами комитетов бедноты Московской области. Еще болели его раны, а он уже звал народ к новым победам.

— Аи да Степан, Тимофеевич, уважил! — заговорил дядя Кондрат. — Думалось мне, что ты дело затеваешь на «ура». Испробуем, дескать, иную житуху, может, посчастливится. Аи повернулось вона как! То есть по государственной линии наша коммуна идет! Сколько, слышь, денег-то отпущено?