— Коммуну?.. — неуверенно переспросил Тимофей. А Ильинишна только рукой повела, будто желая и не смея отогнать эту новость, грозившую ей разлукой с сыном.

— Да, папаша! Создадим коллективное хозяйство тружеников, которые вчера работали на бритяков и Гагариных, а завтра станут работать на себя.,

Он с увлечением говорил, какая великолепная земля предоставляется в распоряжение коммунаров! Какой лес! И сад, и дом, и надворные постройки! Для начала во всяком случае этого достаточно.

Тимофей слушал и соглашался: куда там! Барская вольница, есть к чему руки приложить… Но шуточное ли дело — бросить родное гнездо, податься на чужбину!

К вечеру около избы стали собираться жердевцы. Всем хотелось взглянуть на Степана, занимавшего такой высокий пост, и на его выросшую семью. Ребятишки вертелись перед окнами, бабы ныряли в сени. Мужики долго откашливались за дверью, словно испрашивая позволения, степенно входили в избу.

— Не помешаю? — краснея от смущения, задержался на пороге новый председателъ сельсовета Роман Сидоров, высокий, с богатой пепельно-сизой бородой.

— Милости просим, — Ильинишна встала с лавки, уступая место.

Но Роман, поздоровавшись, остался из Почтения к уездному начальству на ногах.

Прибежал Чайник.

— С новиной вас — раз, с филлиповкой — преддверием рождества — два, с прибавкой семьи — три, — зачастил Чайник, помчавшись по избе и успевая на ходу выпить из кружки квасу, выхватить с загнетки на прикурку уголек и осмотреть барашек Степановой шапки.

— Ты все тот же балабол, Тарас! — усмехнулся Тимофей.

— По Тараске салазки, по Ермошке гармошка, по дураку шлык! Я не один — эх-ма! Таких еще целая тюрьма!

Пришел Алеха Нетудыхата, черный, будто вымазанный дегтем, а четыре его сына, тоже черные, приземистые, задержались с девками в сенях. Пришли братья Адоньевы: хромой Архип и краснощекий, точно женщина, Проняка.

Все это был народ осторожный, имущий, хотя и не богатый, трудом добывший себе маленькое крестьянское счастье и не рисковавший им понапрасну. Степан не помнил, чтобы кто-нибудь из них выступал на собрании. Они всегда стояли в толпе и прислушивались к другим. И на город не ходили, отсиживаясь в хлебах.

Мужики разобрали привезенные Степаном газеты. Со смехом и удивлением рассматривали нарисованного буржуя, у которого вместо брюха — куль золота.

Беседа шла медленно, издалека, с перекуром.

Степан обрадовался мужикам. Он как раз думал, что хорошо бы потолковать о коммуне с жердевцами, не собирая специального схода.

Глава четырнадцатая

Распахнув дверь на веранду, Гагарин крикнул:

— Стой! Руки вверх!

— Сдаюсь, полковник… не делайте мне второй пробоины в груди, — глухо и насмешливо ответил слабый голос.

— Кто вы такой? — удивился Гагарин, почувствовав что-то неприятное в словах пришельца.

Тот молча оттолкнул руку с браунингом, направленным в него, шагнул через порог. И здесь, в освещенной комнате, пошатнулся… Под расстегнутой гимнастеркой виднелись бугристо накрученные полотенца, уродующие фигуру незваного гостя.

Гагарин высоко поднял брови.

— Ефим?

— Виноват… не по форме… да что поделаешь? Беда одного рака красит! — криво ухмыльнулся Ефим и вдруг озлился. — Там у вас какая-то балда вздумала из ружья палить… Жаль, если я в потемках обмишулился — был бы покойник!

Он не оглядывался и потому не видел, что бледный, перепуганный Витковский едва держал двустволку в дрожащих руках.

У Гагарина отлегло от сердца. Хорошо, что тревога кончена и можно не менять намеченного плана.

«Ох, нанесло же их на мою голову, — думал Витковский, медленно приходя в себя. — Слава богу, работников нет… Долго ли до беды?

Закрыв дверь на ключ, он приготовил чай, и все расположились за столом. Ефим полулежал в кресле, потный, обросший жесткой рыжей бородой. Дышал с хрипом, грудь тяжело поднималась и опускалась.

— Вам не повезло больше всех, — с участием заговорил Гагарин, желая найти дозволенную обстоятельствами форму для беседы.

Но Ефим принял это за намек на его отношения с Настей… и ничего не ответил.

Молчание продолжалось довольно долго. Гагарин снисходительно поглядывал на этого оборотня, который умел столько времени ладить и с левыми эсерами и с коммунистами. В иной обстановке он, наверное, предал бы и Гагарина, поднявшись на его труп, как на очередную ступеньку своей темной карьеры. Такие люди способны на все.

— О вашем приезде, полковник, я узнал от сестры, — хрипло сказал Ефим. — Виноват… помешал, конечно… У каждого свои дела! Но мне очень не хотелось пускать себе пулю в лоб! А положение — сами видите…

Он отдышался, не поднимая глаз. Это была его манера говорить: он точно боялся нечаянно выдать собеседнику затаенные мысли.

«Плохо, что меня видели. — Гагарин отодвинул стакан, нетерпеливо забарабанил по столу пальцами. — Теперь надо спешить!»

— Ясно, и ваша жизнь на мушке, — продолжал Ефим, — но я думал, что поможете… За одно дело страдаем! Иначе… — и рука его тронула висевший на бедре тяжелый маузер.

— Что же, я вполне понимаю, — мягко подхватил Гагарин, окончательно выяснив причину нежданного визита. — Отчаиваться незачем. Будьте, как всегда, молодцом. Разумеется, нужно длительное лечение, покой…

— На дьявола мне ваш покой! — крикнул Ефим, подавшись вперед. — Такого добра хватало и у дяди на омшанике!

Он перевел дух. Добавил совсем тихо, цедя сквозь зубы слова:

— Неужели все пропало? Куда податься? Где еще нужны такие, как я? Скажите, полковник.

Опять наступила длительная пауза. К чаю не притрагивались; над ним кудрявился и таял легкий пар. В окна с нарастающим шумом хлестала ледяная крупа. Неподвижно сидели на потолке мухи, приготовившись к зимней спячке. Ефим ждал кривясь. Его раздражало молчание Гагарина.

«Сразу видна барская натура! Любит поломаться!»— У Ефима сузились глаза, на бледной щеке прыгал мускул.

Наконец Гагарин спросил:

— Можете держаться в седле без посторонней помощи?

— Если я держусь на ногах…

— Вот и хорошо, — прервал Гагарин. — Берите мою лошадь и уезжайте. Немедленно! Смею вас заверить — борьба только начинается! Нам принадлежит и тяжесть походов, и сладость побед!

Он зажегся, стал говорить о результатах восстания и доказывать, что коммунисты понесли больше потерь, нежели мятежники. Уничтожен гарнизон. Перебиты почти все уездные комиссары!

— Наше выступление — лишь эпизод в общей борьбе! Здесь, понятно, не решалась участь России! Однако совокупность таких эпизодов в разных концах страны парализует деятельность Советов и в конечном итоге облегчит нам генеральное наступление!

Гагарин сказал, что надо взять под свое руководство многие тысячи разбежавшихся по лесам кулаков, дезертиров и замешанных в мятеже случайных людей. Внушить им надежду на скорую перемену… В заключение вспомнил о Клепикове и посоветовал, если представится случай, вызволить из беды недавнего соратника. До сих пор, действуя через одного губернского юриста, удавалось лишь откладывать заседание трибунала.

— Отправляйтесь в Орел, — и Гагарин написал твердым почерком несколько слов на оставшемся от письма клочке бумаги. — Вот адрес к моему другу, крупному военному работнику. У него найдете приют и помощь..

Ефим встал.

— Меня дядя лечил самогонкой, — прохрипел он с надрывом. — Но ваши, полковник, слова будут покрепче!.. Голова кругом пошла! Так, говорите, человек поможет… а?

— Непременно! Человек долга и чести! — Спасибо…

Ефим подошел к двери и, не оглядываясь, спросил:

— Не знаете ли, Степан в Жердевке остался ночевать?

— Не знаю, — холодно отозвался Гагарин. — Да вам что за дело?

— Нужно…

Ветер яростно метался по усадьбе, кружил снежинки и вздымал гриву коня. Ефим тронул поводья… Жеребец повел ушами, скосил на седока свирепый глаз и помчался мимо пруда по гулкой наезженной дороге.

Глава пятнадцатая

Настя закутала Машу потеплее и вынесла на волю. Собравшиеся под окнами бабы и девки тотчас обступили молодую мать. Послышались шепотки, вздохи удивления, откровенно завистливые и льстивые голоса. В пристальных взглядах, ощупывавших Настю с головы до ног, мелькали восхищение и упрек, сочувствие и отчужденность, праздное любопытство и насмешка.