Он махнул рукой, хмелея:

— Пущай будет дочь! Какой убыток? Теперь на кажную живую душу земли поровну дают!

Отвернувшись, Ефим не слушал… Сдавил руками голову, затих, плечи мелко вздрагивали. Он лежал весь день и вечер, не проронив ни звука. Потом попросил дядю привести к нему Аринку. Пошептался в темноте с сестрой и снова замолк.

Ночью Вася Пятиалтынный пришел по привычке наведаться, но Ефима не застал.

Глава двенадцатая

Шумели клены и березы в ночных аллеях, выбеленных первым снегом. За темным оврагом стонала под натиском ветра дубовая роща. Над прудом качал ветвями, осыпая звонкое серебро инея, старый барский сад.

Хрустальной зыбью подернулась вода, отражая стройный бельведер и пышную колоннаду богатого дома. Когда-то из тех громадных окон лился ровный свет, слышались звуки рояля, и все казалось таким легким и безмятежным. Но сейчас в комнатах стояла плотная тишина, пахло густо осевшей пылью, разлитым керосином и мышами.

Агроном Витковский, плотный мужчина, с песочной бородкой и закрученными в колечки усами, вышел на веранду. Его выпуклые глаза смотрели на пруд. Он прислушивался к необъятному разнообразию звуков, рожденных суровой завьюженной природой.

Издали порывом ветра донесло конское ржание… Витковский, оглянувшись на дорогу, замер. Он безотчетно волновался каждую ночь. Ждал чего-то, не выпуская из рук двустволки.

«Нет, вероятно, проехали стороной, — решил агроном, не слыша больше конского ржания и приближающегося топота. — Ох, измучился я здесь… Ни минуты покоя! Хоть бы выгоняли меня отсюда, что ли! Рано ли поздно это случится!»

Он собирался уже вернуться в дом, когда возле стены метнулась человеческая тень… Витковский тороплива поднял двустволку.

— Кто там? — окликнул глухим от волнения голосом. Наступила зловещая тишина. Ветер унесся в поле, и только на обледенелых ступенях веранды бились какие-то остатки от недавнего листопада.

Затем из сумрака ночи почти спокойно прогудел низкий баритон:

— Это вы, Григорий Варламович?

Агроном вздрогнул… Он сразу узнал этот баритон, но не смел поверить! Не опуская ружья, стоял в полнейшей растерянности… Тогда на веранду быстро поднялся человек, и Витковский чуть не вскрикнул, увидав перед собой Гагарина.

— Почему бы вам не отозваться? — с некоторым изумлением произнес Гагарин.

— Руки-ноги отнялись… Серафим Платонович… — Витковский пятился к двери. — Пожалуйте в комнаты, здесь нельзя… Ах, боже мой! Да ведь слух-то был..

Гагарин, не отвечая, открыл дверь в жарко натопленную комнату. В темноте прошел через зал, сбросил на попавшийся стул пальто и шапку.

— Спустите шторы, Григорий Варламович, и зажгите свет!

— Сию минуту…

Когда свет керосиновой лампы упал на обветренное лицо и крупную фигуру Гагарина, управляющий снова ахнул и стал расспрашивать о чудесном спасении,

Гагарин поморщился.

— Вы удивлены, почему я не на том свете вместе с работниками моего штаба? — заговорил он, раскуривая папиросу и красноватыми от бессонницы глазами отыскивая на столе пепельницу. — Уверяю вас—простая случайность! Я отправился в передовую цепь, где началась паника. Бил из орудий бронепоезд. Смотрю, взял в «вилку» дом фабриканта Домогацкого… Ну, возвращаться уже не было смысла. Возникший пожар довершил произведенные разрушения.

— А слух… ваша фуражка…

Гагарин сухо рассмеялся. Видимо, история с фуражкой столько же забавляла его, сколько морочила головы остальным людям.

— Давайте не тратить времени попусту, Григорий Варламович, — промолвил он мягче и тише. — Скажите, удалось ли уехать моей жене?

Витковский оглянулся выпученными глазами, словно не доверял и стенам.

— Ваша жена благополучно доставлена в Курск. Там никто ее не знает, кроме моей семьи. Чисто сделано, Серафим Платонович, не извольте беспокоиться. Для меня это долг дружбы и совести.

— Благодарю сердечно, — Гагарин вздохнул. — Я рассчитывал на вас и не ошибся. Да поможет нам бог в грядущих испытаниях!

Они помолчали. Ветер налетел и ударил в ставни, громыхнул оторванным листом железа, голодным волком завыл в трубе… Гагарин и Витковский, вздрогнув, переглянулись.

Товарищи по службе в армии, теперь они стали друзьями по несчастью. Оба лишились чинов и родовых поместий. Имение Витковского в соседнем уезде мужики сровняли с землей, а землю распахали, как римляне в древнем Карфагене. Но у Гагарина еще теплилась надежда вернуться в насиженное гнездо. Потому-то, действуя через третьих лиц, он прошлой весной устроил агронома управляющим своей усадьбой.

— Здесь мне оставаться нельзя. — Гагарин взял новую папиросу, и голос его вдруг сделался резким и упругим, накаляясь от злости, точно предупреждая возможное возражение. — Нет, я не боюсь смерти! Я просто не имею права, как офицер и дворянин, жить в лесу с бандитами!

— Очень жаль, Серафим Платонович, что не могу предложить вам место поверенного в моем — светлой памяти — хозяйстве, — пошутил Витковский.

Гагарин бросил в пепельницу дымящуюся папиросу.

— Русская боевая рать сливается маленькими ручейками в большие полноводные реки и моря! Страшным штормом идет на Совдепию адмирал Колчак — верховный правитель России! Генерал Юденич скоро возьмет ослабленный голодом и разрухой Петроград! А сюда двинемся мы — доблестное офицерство с Деникиным во главе! Нам помогут казаки и горцы…

— …и немцы! — вставил Витковский.

— О немцах забудем, — раздраженно засопел Гагарин и, добавил — У них в Германии сейчас не лучше нашего…

— Революция?

Гагарин промолчал. Выдержав паузу, стукнул тонкой ладонью по столу.

— Нам помогут союзники! Помогут открыто — десантами! Прошло время мелких подачек деньгами и оружием! Дредноуты Англии, Франции и Америки привезут нам, я думаю, побольше, чем их дипломаты в карманах!

По мере того как Гагарин развивал план совместных усилий интервенции и белогвардейцев, у Витковского бледнело лицо и выпученные глаза растерянно косили на окна.

«Принесло его на погибель, — все больше волновался агроном. — Окружат сейчас красноармейцы дом, выволокут обоих на снег и расстреляют…»

Он вдруг ощутил, сидя с Гагариным, до чего мало общего осталось между ними! Один дрожал за свое покойное место, за пригодившуюся специальность, за кусок хлеба для семьи; другой, захлебываясь злостью, готовился купать в русской крови отнятую мужиками землю, терзать ее огнем и сталью Антанты!

— Где ваша лошадь, Серафим Платонович? — спросил Витковский, воспользовавшись моментом, пока воинственный полковник раскуривал очередную папиросу. — Надеюсь, вы не пешком… Я уберу в конюшню и задам корму.

— Уберите, Григорий Варламович, — бесстрастно отозвался Гагарин и прошелся по комнате, — она на повороте дороги, в ольховнике.

— Если вам нужен свежий конь, то возьмите у меня Гольчика, — предложил Витковский с тайной мыслью поскорее избавиться от опасного гостя.

— Не стоит менять кукушку на ястреба. Такого коня, как убитый подо мной биркинский Турман, не найти!

— Кто же убил Турмана?

— Степан Жердев. К сожалению, я промахнулся тогда, стреляя по его машине из лесной сторожки.

Оставшись один, Гагарин отвалился на спинку стула и закрыл глаза. Он был недоволен разговором с Витковским. Человек этот, известный ему с наилучшей стороны, поражал мрачной диковатостью. Видно, измельчал в одиночестве, изверился и поблек.

Гагарину не хотелось сознаваться, что и сам он смертельно устал. Он вынул из ящика стола бумагу, оторвал узенькую полоску, написал: «Жив! Целую. Серафим».

Это — жене, находившейся в полном неведении… Письмо в три слова! Губы его передернуло. Черт возьми! Пришел домой вором, увидеть жену невозможно! Смерть подкарауливает на каждом шагу!

«Много нагрешили, надо полагать, в нашем роду… Иначе не выпал бы мне столь тяжкий жребий!»

Гагарин вспомнил, как привез сюда сразу же после свадьбы прелестную Софью Нарцисовну, как она немножко скучала по Петербургу, по родным… И Серафим Платонович, чтобы доставить удовольствие супруге, купил соседнее имение у помещика Чупрова для ее матери Клары фон Дункель и братишки Алика. Сидя вот в этой гостиной, молодожены были счастливы, им казалось тогда, что княжеские корни уходят еще глубже и прочнее в недра российских лесов и полей.