Наступающий рассвет обнажал картину грандиозного крушения. Люди изумлялись, показывая на середину моста:

— Рельсы-то скрутило кренделями…

— Сила на силу, как говорят, нашла! Баш на баш — не вышел номер ваш!

Все больше чувствовалась за шумливой деловитостью людей возрастающая нервозность. Что несет им, усталым я голодным, хмурое, с клочьями сиреневого тумана в степи утро? Не лучше ли скрыться, пока не поздно, исчезнуть средь зарослей гостеприимной рощи? Цель достигнута— врагу скоро не залечить нанесенной раны…

Но ни один человек не выказал слабости, не смутил друзей. И вовсе улетучились недостойные мысли, когда из выемки со стороны Орла показался белый дымок и темно-зеленые башни бронепоезда.

Настя повернулась к отряду:

— По местам!

Неприятельский поезд замедлил ход, остановился. Вероятно, деникинцы не ожидали увидеть такого зрелища. В приоткрытых люках мерцали линзы биноклей, щупали мост, береговые камни, следы на снегу. Ахнул первый выстрел шестидюймовки. Снаряд ударил в южную постовую будку, и ледяное зеркало ручья отразило темный сполох летящего к небу балласта.

— О-хо-хо… — застонал Чайник. Тимофей подполз, окликнул:

— Тарас, жив ты? — Тронул рукой и содрогнулся, ощутив что-то мокрое, дымящееся под разодранной сермягой. — Осколком, должно, хватило…

— Да вот… — Чайник попытался встать, крутнул головой. — В осколке много ли толку? Его дело петушиное: кукарекнул… а там хоть не рассветай.

Он мелко затрясся, будто смеясь, и упал ничком. Смерть облюбовала его спозаранку.

Заметив расположение партизан, деникинцы открыли огонь из всех амбразур. Бронепоезд медленно продвигался вперед. Снаряды рвались в камнях обороны, хоронили мертвого и живого, накрывая пыльным саваном известняка.

Лишь теперь Настя поняла, каким безумием с ее стороны было держать людей у железной дороги в ожидании карательных действий врага. Любовь к Степану, который сражался где-то под Орлом, желание помочь ему, помочь Красной Армии в тяжелой битве за Родину приглушили трезвый голос рассудка и поставили маленький отряд на край гибели.

Даже бегство сейчас, из этих каменных расщелин, казалось немыслимым. Огонь противника прижал бойцов к студеной земле, отрезал пути отхода и спасения.

— Папаша, что делать? — спрашивала Настя оглушенного и растерянного Тимофея. — Надо попытаться… хоть на короткое время заставить бронепоезд замолчать. Иначе он не выпустит нас отсюда живыми. Да и пехота может окружить… Эх, артиллеристов бы к тем пушкам, что на платформах!

Она пригнулась от близкого взрыва и снова окликнула свекра:

— Ты, слышал, пленный Илюха назвал себя наводчиком… Можно ли довериться?

Тимофей встретил, прямой, полный отчаянной дерзости взгляд невестки и сразу смекнул, куда она метит.

— Пожалуй, не сдался бы так просто настоящий вражина. Я знаю в Каменке двор Илюхи — беднота, — ответил старик…

— Значит, попытаемся… Берите с Красовым этого пушкаря — и на мост! Туда, пока что не стреляют…

Она смотрела в след уползавшему Тимофею, нервно сжимая винтовку. Жалкой и почти безнадежной представилась ей в тот момент попытка отвратить неминуемую беду. Слишком неравный пришлось выдерживать бой.

«А разве Степану легче? — думала Настя. — Разве не свистят пули и снаряды над его головой, не кружит днем и ночью разлучница — смерть?»

Тимофей и Красов вскоре очутились на мосту. За ними, сутулясь между раскиданными вагонами, широко вышагивал Илья Зубцов. Они достигли крайней платформы и разом присели у орудийного щита.

Затаив дыхание, Настя следила за их непонятной работой. Каждая минута ожидания превращалась в вечность. А мужики зачем-то двигали колеса орудия, возились с прицельным приспособлением, тащили от вагонов ящики.

Вражеский снаряд попал в мостовой рельс, осколками расщепил борт платформы, и трое батарейцев свалились на лафет… Но вдруг длинностволое «Канэ» лизнуло воздух оранжевым языком. На северной крутизне обрыва, возле самой выемки, высоко взметнуло шпалы, груды песку. Второй снаряд геройских партизан угодил в середину бронепоезда, и все увидели, как бурое пламя взорванных боеприпасов сверкнуло из люков. Амбразуры смолкли.

— Аи да мужики! — радостно закричал Гранкин. — Влепили!

Однако Настя, пользуясь затишьем, уже отдавала приказ: отступать в Гагаринскую рощу!

Глава тридцать девятая

Битва под Орлом принимала все более затяжной и упорный характер. С каждым днем возрастал натиск советских войск, ожесточались контратаки белых. Раненых не успевали подбирать — к ним тотчас протягивал острые когти свирепый мороз. Никто не хоронил убитых — они лежали, скрюченные на снегу, в ожидании вьюги, которая отпоет и сравняет их, различных при жизни, в сыпучей ледяной могиле.

Дрались за деревни и хутора, за бугры и лощины. Зачастую устилали трупами дно бесплодного оврага или каменистое русло высохшего ручья, где земля не стоила ни гроша. Но люди, зверея от крови, от бешеного напряжения, с диким ревом и пальбой кромсали в пороховом дыму человеческое мясо и гибли, не ведая пощады.

Смерть притупила восприятие: страшные картины не поражали глаз, не отзывались холодом и дрожью в сердце. Примелькалась машина войны. Там летела, обгоняя ветер, кавалерия. Здесь пехота форсировала реку, чтобы дать волю штыкам на противоположном берегу. Оглушенные канонадой, артиллеристы надрывались у неостывших орудий, меняя огневые позиции.

Фронт ломался с невероятной быстротой. Это уже не был единый боевой рубеж, как в начале действий Ударной группы. Возникали самые причудливые формы уступов, зигзагов, клиньев, закруглений… Генеральное сражение по существу разбилось на сотни отдельных схваток, что пылали яростными кострами на семидесятиверстном пространстве. И военачальники терялись, не в силах уследить за сложными событиями, принять необходимые решения. Инициатива перешла к солдатам, связанным общей целью: истребить врага!

Орджоникидзе, сообщая Ленину о доблести и героизме Ударной группы, просил срочно подкрепление в десять тысяч человек, а через неделю — еще столько же.

Командир «цветного» корпуса Кутепов с необычной растерянностью доносил Май-Маевскому:

Ударная группа, развеяв наступательный дух белогвардейцев, дала возможность пополниться и привести себя в порядок соседям справа и слева — 13-й и 14-й армиям. Еще недавно слабые, обескровленные, они теперь придвигали свои хорошо, экипированные соединения к Орлу и Дмитровску.

17 октября на участок Ударной группы прибыла эстонская. дивизия составив резерв действующих бригад.

Нет, не придется Деникину слушать малиновый звон сорока сороков Москвы! Не торной оказалась туда дорожка! Колюч, неприветлив ветер северной стороны!

Быть может, лишь сейчас он понял, что это — предел его мятежного полета, граница славы, начало верного конца! Он продолжал упрямиться и завязал бои на подступах к Ельцу, проник в Тульскую губернию и взял Новосиль… Но обмануть большевиков не смог. Не отвлеклись они от главного дела! Пробиваясь на Оку, гнали отчаянные толпы доброволии по обеим берегам реки.

Бригада червонного казачества смелой атакой с фланга опрокинула корниловский полк и заняла деревню Кривчиково. Бросив две полевые батареи, полковой обоз и раненых, белые откатились на хутор Легощь.

Заметив у орудийного лафета седого офицера с раздробленной ногой, Безбородко резко осадил коня.

— Почему спокинули вас командиры? Чи вы не служили им, як скажени? — спросил кубанец.

Худое, с запавшими щеками лицо офицера перекосилось болью. Кусая сухие, иссиня-черные губы, он простонал:

— Будь проклята во веки эта война! Мы служили негодяям, что продали нас вместе с Россией за франки, доллары и фунты…