— Здравствуйте, товарищ Хламовский, — задержал я в своей руке его трясущуюся ладонь.

Он был бледен, как полотно, нижняя губа мелко дрожала. Горлом он делал глотательное движение, словно силясь проглотить подступающий комок. Но вот Хламовский овладел собой и даже улыбнулся:

— Очень приятно познакомиться!

…Вечером мы встретились. Он, конечно, понимал свое положение и откровенно сказал:

— К чему эта комедия с песнями? Лучше скажите: когда собираться на виселицу?

Я ответил, что это будет зависеть от него. Напишет песню — поживет, а откажется — может рыть себе могилу сейчас же.

И он трясущимися руками записал мне в блокнот слова популярной «Катюши».

Все эти «песни» мы по своему «обработали» в главном партизанском штабе. Осторожно извлекли из блокнота листочки, переписали их заново, удалили из них «неугодные» нам слова и тем исказили данные о партизанских отрядах. «Обработанные» таким образом песенки мы аккуратно пришпилили в блокнот — комар носа не подточит. И я отправился с зашитым в ватник «песенником» в шпионскую ставку фон Эгарда.

В ставке меня принял какой-то майор. Передал блокнотик для расшифровки и принялся расспрашивать о моих впечатлениях, о боевой жизни партизан в Карпатах. Внезапно зазвонил телефон. Майор взял трубку и помрачнел. Не успел он положить ее, как двое дюжих молодчиков завернули мне руки и поволокли в подвал…

Ах, как жаль, что мы не взяли сразу же Хламовского!

Несомненно, это он успел предупредить. А наши проморгали, плохо следили за ним.

А может я ошибаюсь?

Нет, не должно быть!

…Опять шаги. Кончаю, на сегодня хватит…

Петля в сарае…

…1943…

Недавно немного поцарапало. Лежу в партизанском лазарете.

Времени свободного уйма. Пользуюсь случаем и возобновляю свой дневник. Многое, очень многое припоминаю с трудом — некоторые детали память уже растеряла. Правда, не обо всем из моей новой профессии и писать можно. Я расстался с музыкой, оставил дирижерство и сделался… разведчиком.

Сейчас становится смешно, когда вспомнишь, как это случилось…

Зима. Полк выдохся на марше. Ребята едва добрались до теплых хат, как тут же свалились замертво. Изморились. Командир полка вызвал меня и приказал с двумя музыкантами нести дозор у перелеска, что в километре от деревни.

Заняли мы пост, сидим. Кругом тишина. Дремлют деревья. Месяц будто запутался в ветках сухой березы, висит над головой, подсматривает…

Вдруг слышу: справа снег поскрипывает. Толкаю бойца. Тот недоуменно пожимает плечами: мол, никого, как будто, нет. Прислушиваюсь снова — кто-то идет. Поднялся и осторожно направляюсь в сторону подозрительного шороха. И вдруг вижу: из кустов вышел человек и торопится в сторону деревни.

— Руки вверх! — кричу ему.

— Ты что, с ума спятил? — спокойно отвечает он мне по-русски. — «Руки вверх…» Так свои своих перестреляем, немцам никого не оставим…

— Руки вверх! — уже не так уверенно повторил я.

— Вот болван попался! — выругался он и смело направился прямо на меня. — Я те вот вмажу промеж глаз, будешь у меня знать!

Я оробел. Стою и не знаю, что делать. Не успел опомниться, как он метнулся на меня и одним ударом свалил в снег. С ужасом почувствовал я железные пальцы на своем горле.

Отчаянность положения мигом отрезвила меня. Я изо всей силы ударил ему коленом в низ живота. Он на секунду выпустил меня… И мы закружились в снегу.

Тем временем подбежали свои.

За поимку крупного шпиона командование объявило нам благодарность.

Спустя несколько недель мне удалось привести еще одного «языка» — немецкого офицера, — и я был награжден орденом Красной Звезды. С тех пор меня уже никто в полку не окликал шутливым «капельдудка», а все почтительно величали «специалистом по языкам».

Вскоре мне предложили принять взвод пешей разведки.

В 1942 году, когда я был уже начальником разведки полка, меня вызвали в штадив.

— Вы знаете нашу Спортсменку? — спросил меня человек в штатском.

Я утвердительно кивнул.

Это была сотрудница разведотдела штаба дивизии. Звали ее почему-то Спортсменкой. Мне дважды пришлось переводить ее через передний край. Вот и все, что, собственно, я знал о ней. Да, пожалуй, и едва ли кто другой знал о ней больше. Даже у всегда сдержанных разведчиков она слыла молчуньей.

— Понимаете, товарищ Блохин, нас интересуют данные о немецких частях, стоящих поблизости. Не найдется у вас человека из Кургановки. Ее бы там пристроить…

Я ответил, что такого разведчика у нас нет. Но есть один мальчик Саша, позавчера пришел с той стороны. Принес нам полевую сумку немецкого офицера. Говорит, русский военнопленный послал. А в медсанбате лежит раненый солдат нашего полка, как раз из Кургановки. Сразу опознал мальчишку. Так что нет никаких сомнений в надежности маленького проводника.

— То, что у вас таких сомнений нет, нас еще не убеждает, товарищ Блохин, — иронически заметил человек в штатском. — В таком деле надо действовать наверняка, не доверяться первому попавшемуся.

Мое предложение было отвергнуто.

Но у меня закралось сомнение…

«В последнее время противник безошибочно накрывает огнем наши батареи, постоянно обстреливает командные и наблюдательные пункты. И из каких? — из дальнобойных орудий. Прямо «в яблочко» кладет. Не успеем сменить позицию — уже засек… Не Спортсменка ли этому виной?»

…Темной дождливой ночью мы сидели в блиндаже — Спортсменка, старшина Моргунов, человек в штатском и я. Еще раз уточнили маршрут, сверили часы. Пора.

Впереди Моргунов, за ним Спортсменка, я — последним. Человек в штатском остался в блиндаже. Миновали проволочные заграждения, прикрывавшие подход к обороне со стороны болота, начался низкорослый кустарник, а дальше — топь…

Через два часа на небольшой полянке сделали привал. Спрашиваю спутницу, не устала ли.

— Что вы! — шепчет она мне на ухо. — В таком деле не устают.

Продолжаем путь.

…Вот мы и на той стороне. Впереди еле различимы силуэты домов спящей Кургановки. Спортсменка точным движением скинула плащ-палатку, передала ее мне и, не по-женски крепко пожав руку, свернула с тропы вправо, к огородам. Мы провожали ее глазами.

От ближайшего куста вдруг отделилась тень и направилась в нашу сторону. Моргунов вскинул автомат.

Спортсменка удалялась от нас, тень приближалась… Вот она совсем рядом. Это был Саша. Я обхватил его обеими руками, отпустил и легонько подтолкнул в спину.

Он пошел по следу Спортсменки.

Прошло десять дней. Настал срок возвращения разведчицы. Мы опять сидели с Моргуновым на болотной поляне и ждали.

Но она не пришла.

Не вернулась она и на следующий день. Не было и Саши.

И только спустя неделю Спортсменка перешла наш передний край без предупреждения.

А несколькими часами позже, запыхавшийся, возбужденный, прибежал Саша.

— Спортсменка пришла не одна, — заикаясь от волнения, проговорил он. И зачастил, как из пулемета, видно боясь, что его перебьют: — Кого-то привела с собой… По дороге целовались…

Саша рассказал и многое другое. В Кургановке у Спортсменки оказались знакомые.

«А человек в штатском требовал проводника?..» — невольно подумал я.

Разведчица уверенно пересекла огороды и постучалась в дом… к полицаю Хлыстову. Из-за дверей ее окликнули. Она назвала какую-то цифру, и дверь отворилась.

У меня похолодела спина. «Вот оно что!»

В доме ее уже ждал какой-то человек в военном, но без погон. С ним они в ту же ночь уехали. Куда — он, Саша, не знает. Появилась Спортсменка только через две недели.

Оказалось, что как раз в этом-то доме и жил тот военнопленный, от которого принес полевую сумку Саша. Как я понял из его рассказа, это был не военнопленный, а наш солдат, тяжело раненный в сорок первом при отступлении. Ему разворотило нижнюю челюсть и перебило язык, а иногда, как выразился Саша, и «падучая болезнь» нападала. Он остался в селе. «Из сердобольства» этого калеку «приютил» у себя бывший крепенький середняк, а ныне полицай Хлыстов, нарек его Митряем и сделал из него рабочую скотину.