Уже было темно и по-весеннему пахло оттаявшей землей. На улице было пустынно и тихо, только издали прилетали неясные звуки от завода, словно там ворошили железо. Земля была черная. Местами в освещении косых лучей, падавших из окон домов, блестели лужи, похожие на тусклую медь. Чувствовалась близость мая. Ольга шла медленно, думая о жизни. Собственно, будто ничего не произошло. Все, как было, так и осталось. Только стало возможно без опаски говорить правду. Но все ли это?.. В душе возникало неясное ожидание чего-то нового. Почему-то вдруг вспомнился Добрушин Павел Лукоянович. Где-то он? Жив ли?.. Захотелось видеть его, говорить с ним. Этот образ точно осветил ее сердце. Думалось, что если бы он был тут, то жизнь пошла бы действительно по-новому.

ГЛАВА XII

Лето прошло в тревоге. Чаще и чаще ревели гудки на заводе во внеурочный час.

В одну из осенних ночей что-то грохнуло вдали. Испуганно дрогнули в окнах стекла. Ольга наскоро оделась и вышла на улицу. Николая дома не было.

Со стороны завода слышались редкие выстрелы. Бледнозеленоватой звездой в черное небо взлетала ракета. Сквозь косматое облако выглянул серебряный серп луны и облил тусклым светом деревья соседнего сада; они тревожно зашумели полуголыми ветвями. В центре города снова треснуло несколько выстрелов.

Ольга еще несколько времени простояла, зорко всматриваясь в темь ночи и прислушиваясь. Но молчала ночь. Только чуть пошумливал сырой, холодный ветер.

Всю эту ночь Ольга долго не могла сомкнуть глаз. Не спал, должно быть, и Стафей Ермилыч. Ольга слышала, как он ворочался, покряхтывал, вздыхал, кашлял. Думалось, что с Николаем произошло что-то. Она несколько раз вставала, подходила к окну и всматривалась в потемки осенней ночи. Часы пробили уже четыре. Вспомнился недавний разговор с Николаем о том, что он желает вступить в Красную гвардию.

За последнее время Николай изменился. Он стал разговорчивый и даже ласковый. Раз добродушно напомнил ей о своей ревности к отцу.

— Ты не говорила ему?

— Нет.

— То-то. Сдуру я в ту пору это сказал.

Николай пришел утром и принес с собой винтовку. Стафей Ермилыч, с любопытством смотря на ружье, спросил:

— Это что?

— Ружье,— Николай улыбнулся.

— Я вижу. Зачем оно у тебя?

— Нужно... Расскажу все.

За чаем Николай рассказал, что сегодня ночью арестовали весь комитет. Разоружили меньшевиков и эсеров-красногвардейцев.

— И ты?

— Я ходил заложников брал. Маклакова купца забрали.

— А-а!.. Так его и надо, пса!..— воскликнул Стафей Ермилыч.

— Сына бы тоже надо,— сказала Ольга.

— Нет его, скрылся — удрал.

После чая Николай, усталый, сразу свалился в постель. Ольга как-то по-особенному оберегала сон его, ходила тихонько, на цыпочках. А после полудня осторожно его разбудила.

— Коля, три часа, ты велел разбудить.

Николай встал, торопливо оделся и, захватив с собой винтовку, пошел. Ольга взяла его за лацканы пальто и озабоченно проговорила:

— Смотри, береги себя, Коля.

— Ну-ну, не беспокойся,— рассеянно ответил он.

В этот день к Сазоновым прибежала Степанида. Она заботливо спросила:

— Живы, здоровы?

И с довольной усмешкой сказала:

— Посмотрела бы ты, какой переполох в нашей обители святой! Попа Михаила арестовали. Он только проповедь сказал, что антихристы пришли, великий пост назначил. Зазвонили, как в пост, и молитвы великопостные начали читать. Явились красногвардейцы и тут же с амвона его и взяли. Увели... О, что было-о! Васса в обморок упала, в притворе церкви свалилась. Не было у меня воды. Вылить бы ведро холодной, сразу бы очухалась...

Весна 1918 года принесла грозные события. Заговорили о восстании чехословаков. Рабочие поспешно вооружались. На железнодорожной станции торопливо бегали паровозы, возле мастерских, стуча молотками, рабочие сооружали из железных угольных вагонов-арб бронепоезда. Часто орали тревожные гудки завода. В их грозном реве был слышен настойчивый призыв.

У Ольги почему-то исчезли теперь боязнь и думы о завтрашнем дне. Пусть ощущается недостаток в хлебе, пусть ее ботинки продырявились и купить их негде и не на что — эта нужда ей казалась легкой. Ей не жаль было прежних магазинов с обилием товаров. Все равно эти товары были не для нее. Она только могла с завистью смотреть на них.

Николай теперь реже стал бывать дома — он жил в казарме отряда. На нем появилась серая шинель, на голове — шапка с нашитой наискось красной лентой. Эту ленту ему нашила Ольга. Нашила и, улыбаясь, примерила на себя.

— Хорошо? — спросила она мужа и по-военному прошлась по комнате.

Она забыла все обиды, нанесенные ей Николаем, и теперь жила новой жизнью, полной больших, но радостных забот. Правда, порой он бывал к ней невнимателен и даже суров, но она думала, что ему теперь не до нее.

Раз пришла Степанида и сказала, что у них в монастыре снова появился отец Михаил.

— Опустили чорта. Ну, зато проучили, должно быть. Ласковый стал. И начальство монастырское тоже. Такое стало покладистое. Казначея разговорилась со мной. А будто я не чую, что от нее волком пахнет.

Помолчав, Степанида сказала с тревогой в голосе:

— Они к чему-то готовятся. Прошлый раз ночью, сказывали, будто привезли чего-то на четырех лошадях и упрятали под церковь. Все делали тайком, никто и не знает, что они привезли. Хитры, проклятые.

Николай пришел озабоченный, серьезный и сообщил:

— Ходить теперь мне будет некогда... Пока что разместились в монастыре... Ну... если внезапно исчезну, .значит, послали на фронт. Так и знайте.

Старик заплакал. Он перекрестил сына на прощанье.

— Иди, Коля. Благословляю... Крепче стойте. За свое дело воюем. И я завтра тоже пойду на фронт. Работать пойду. Хоть и стар, но все-таки что-нибудь и сделаю... Заменю мало-мальски кого-нибудь.

— А мне можно прийти к тебе? — робко спросила Ольга, когда вышла во двор проводить мужа. Она обняла его и поцеловала. Она чувствовала себя виноватой перед ним. Он теперь казался ей другим человеком: его темные глаза, когда-то холодные и упрямые, теперь светились мягко и ласково. Она пожалела, почему это чувство не возникло в ней прежде. Ей даже хотелось сказать ему: «Ты прости меня, я тебя не понимала».

— Береги себя, Коля, слышишь...— тихо сказала Ольга.

— Я знаю это,— сказал он рассеянно, думая о чем-то.

Она еще раз обняла его.

— Ну, иди, бог с тобой, раз это надо.

Николай вскинул на плечо винтовку и пошел крупным шагом.

Через день Ольга испекла пирог и, завязав его в платок, пошла в монастырь к Николаю. По улице скорым шагом шел отряд красногвардейцев. Она остановилась, провожая его взглядом. B передней шеренге шел знакомый ей Яша Кулагин. Увидев Ольгу, он улыбнулся и, сняв картуз, махнул им.

Ольга помахала ему рукой, подумала: «И Яша тоже...»

Спустилась с горки к речке, за которой стоял на холме монастырь, высунув большой купол церкви из густой сосновой рощи. Небо было чистое, голубое. Издали время от времени долетали странные звуки, похожие на далекие раскаты грома. Направо, за заводом, стояли горы синие, молчаливые. В душе Ольги было тихо и настороженно. Каждый далекий, чуть слышный удар сотрясал ее сердце.

Монастырский двор поразил Ольгу необычным видом. Монахинь нигде не было видно. По двору ходили красногвардейцы.

У церковных коновязей стояли оседланные лошади.

Тут Ольга встретила Степаниду. Она была чем-то напугана.

— К Николаю пришла?.. Здесь он. На колокольне... А наши сестры все сбежали. Рабочие удрали в лес, на покосы. Я пошла к казначее, а ее и след простыл, и келья пустая, куда все девалось.

Николай был на колокольне. Увидев Ольгу, он крикнул:

— Отдай Степаниде Андреевне... Мне нельзя... Иди домой.

— Ты под вечерок приходи...—сказала Степанида.— Вечером как-то лучше, больше свободных. Хорошие ребята здесь. Надо мной все подтрунивают. А не обижают. Буду здесь жить, пока можно. Куда я пойду.