— Надоела я, верно, тебе, мама?..— тихо, с легким упреком, сказала Ольга.

— Не надоела. Думаешь, мне легко свое родное дитя отдать в чужие люди?.. Не легко! Да ты подумай-ка, жизнь-то наша какая... Я всю жизнь маялась и тебе туда же? Ну, куда ты сейчас? В прислуги?.. А больше-то куда. Да и в прислуги-то теперь не скоро попадешь... Завод встает, и управители все разъезжаются. Да и не сладка жизнь в прислугах... А тут на месте будешь. Сама себе хозяйка... Свекровушки не будет. Сама большая, сама маленькая... Экое счастье! Да и люди-то хорошие. Старый-то Ермилыч на славе и раньше и сейчас, как справный мужик.

— Мама!..

— Беда только — не на что ни начать ни кончить,— не слушая дочь, продолжала Лукерья...— Ну, никто, как бог.

— Мама!..— с тоской повторила Ольга.

— Ну, чего ты?..

— Я же его не знаю, что он за человек?

— Дура... А кто из нас выходит зазнамо?.. Я тоже не знала твоего отца. Пришли, посмотрела, приглянулся... Редко наша сестра выходит за того, с кем гуляет да любится. А ты не брыкайся... И я рада буду, тебя к месту пристрою. Я-то как-нибудь проживу и одна. Одна голова не бедна, а бедна, так одна. Лег — свернулся, встал — встряхнулся. Весь ты тут, человек. Ну, так я пошла. Давай здесь, готовься.

Ольга осталась одна. Казалось, ни разу она не испытывала такой тоски, как сейчас. Вот придут сегодня, будут смотреть ее, как лошадь. Если понравится, возьмут, уведут к себе. И она покорно должна пойти. А какой он? Может быть, противный.

Вошла тетка Степанида. Заглянула в кухню, где Ольга возилась с самоваром, и весело сказала:

— Много ли вас, не надо ли нас. Здравствуйте!

Увидев заплаканное лицо племянницы, она удивленно спросила:

— Чего это ты?..

Ольга молча припала к ее груди и заплакала.

— Чего хоть ты, о чем ревешь-то? — усаживая Ольгу на лавку, спрашивала Степанида.

Ольга бессвязно рассказала о предстоящем сватовстве. Степанида слушала, нахмурив брови, но скоро лицо ее прояснилось.

— А я думала, бог знает что,— со смехом сказала она.— О чем хоть ты ревешь-то?.. Да если парень хороший, так и говорить ничего не остается. Иди с богом и все тут. Вот тебе, слава тебе, господи! У нас ведь тоже глаза во лбу, посмотрим. Не подстать будет, так и скажем, чтобы заворачивал оглобли, и все тут... Давай-ка я тебе помогу.— Степанида сбросила с себя ватную кофту, засучила рукава и проворно принялась за уборку в комнате.— Ну, если придется по душе зять, уж я развернусь. Выпью за ваше здоровье.

Ольге стало легче. Она вычистила самовар, достала свое кубовое платье и стала одеваться. Степанида ей помогала, разглаживала складки, застегивала.

— Эх, Олютка, Олютка,— вздохнув, проговорила она.— Давно ли вот экая была, а теперь замуж поспела... Не заметишь, как ребенчишка няньчить станешь. Жизнь-то как летит... Несется, что твой конь ретивый... И, осмотрев Ольгу с ног до головы, с гордостью проговорила:— Дешево не отдадим.

Пришла Лукерья. Принесла колбасы и конфет.

— Ой, батюшки светы, идут уж,—испуганно воскликнула она, взглянув в окно, и захлопотала. Ольга сорвала с гвоздя ватную кофту и, накинув ее на плечи, быстро выбежала во двор. Не прошло и секунды, как она была в садике. Ольга слышала, как скрипнули ворота, кто-то остановился возле крылечка и стал шумно отбивать с ног пыль. Потом послышался голос Степаниды:

— Милости просим.

Все стихло. Ольга сидела на скамье и машинально чертила сухой веткой землю.

«Пойти бы сейчас в сени и послушать, о чем они говорят»,— думала она.

Не выдержав томительного ожидания, Ольга пошла во двор. Во дворе никого не было. Она прошла в сени, подкралась к дверям и прислушалась. Сразу узнала голос Стафея Ермилыча:

— Да мы ее, Лукерья Андреевна, в одной рубашонке возьмем. Ничего нам не надо и ничего я не требую от вас. А ты брось свою бедность мне доказывать... Знаем, к кому пришли...

Мать что-то ответила ему, но слов ее Ольга не могла расслышать.

— Да где же она, мое золотко?..— снова послышался голос Стафея Ермилыча.— Ну-ка, сходите за ней.

Ольга бесшумно скользнула во двор, вышла на улицу, остановилась у ворот. На крыльце показалась Степанида.

— Ольга, пойдем-ка, тебя зовет мать... Да не дичи. Жених-то славный, Олютка. Прямо вот! — Она взяла Ольгу под руку, и они вошли в избу. За столом сидела мать, против нее Стафей Ермилыч, а рядом с ним молодой человек. Почти черные волосы на его голове беспорядочно рассыпались, из под густых полукруглых бровей глядели темные глаза. Лицо было смуглое, прямоносое, с подкрученными усиками. Ольга поклонилась гостям. Стафей Ермилыч поспешно подошел к ней. Он был в кумачевой рубашке и широких плисовых шароварах, запрятанных в голенища начищенных сапог.

— Ну-ка, здравствуй, мое золотко... Что же это ты?.. Я к тебе в гости пришел, а ты и убежала. Ну-ка, пойдем и тебе покажу моего сынишку, Кольку. Вот он.

Он подвел ее к молодому человеку. Тот встал и, улыбаясь, протянул ей руку.

— Ну-ка, садись давай со мной рядышком,— говорил Стафей Ермилыч. И провел ее за стол.— Вот так-то. Посидим рядком да поговорим ладком.

Ольге как-то стало веселей возле Стафея Ермилыча. Степанида поставила на стол самовар и загремела посудой. На столе появились тарелки с нарезанной колбасой, с дешевыми конфетами, завернутыми в яркокрасные бумажки.

— Уж не обессудьте,— виновато говорила Лукерья,— чем богаты, тем и рады.

— Нас простите, что мы к вам нежданно-незванно затесались. Вот самое хорошее для меня угощение — вот это мое золотко, рядышком сидит со мной.— Стафей Ермилыч похлопал по плечу Ольгу.— Ну-ка, Коля, распорядись-ка там.

Николай Сазонов прошел к вешалке, достал черную бутылку и с некоторым смущением поставил ее на стол.

Ольга украдкой следила за каждым его движением. Ей понравился его темносиний костюм, вышитая шелковая рубашка, понравилось, как он прошелся по комнате легкой походкой. Понравилась скромная, простая улыбка, его взгляд, добрый, открытый.

— Ну, так будем знакомы спервоначала,— наливая три рюмки, сказал Стафей Ермилыч.— Лукерья Андреевна, держи-ка, Степанида Андреевна...

— Без меня дело обойдется, кушайте на здоровье; мне ведь не полагается.

— Почему?

— Монашка она,— пояснила Лукерья.

— И у и святы отцы запоем пили. Вон, говорят, Никола угодник почем зря хлестал.

— Ну, я монашка-то так... — берясь за рюмку, сказала Степанида и плутовато улыбнулась.

— А вы что сыночку-то не нальете?

— Он не пьет... А впрочем, кто его знает, без меня> может, за ухо льет... Николай, хочешь?

— Нет, папаша, оставь.

— Ольга, налей чаю Николаю Стафеичу.

Ольга налила чаю и пододвинула к нему сухари, бутылку и колбасу.

— Э-э, милая, ты что это ему все под нос суешь, а нам-то? — шутливо заметил Стафей Ермилыч.

Ольга густо покраснела.

Когда рюмки обошли по третьему разу, за столом стало шумней, веселей. На щеках Лукерьи заиграл румянец. Она выпрямилась и с гордостью поглядывала на дочь. Стафей Ермилыч рассыпал шутки.

После чая мать незаметно вызвала Ольгу в кухню.

— Ну-ка, сядь сюда, доченька,— сказала она полушепотом.

Ольга смущенная села.

— Вот что я тебе скажу. Стафей Ермилыч пришел тебя сватать за Николая Стафеича... Ты скажи нам... Как ты на это дело смотришь? Неволить я тебя не буду. Ты уж, слава тебе господи, на ногах. Можешь распорядиться собой... Ну?..

Ольга сидела, склонив голову. Она оторвала от платья ниточку и, взяв ее зубами, обрывала помаленьку. В кухню вошел Стафей Ермилыч и подсел к ней.

— Ну? Мы ждем... Вот Стафей Ермилыч ждет...

— Да, я жду, мое золотко... Ну, скажи прямо, моя милая.

Ольга молчала... Ей понравился Николай. У нее напрашивалось желание сказать «да», но смущение и какая-то боязнь за будущее сковывали ее язык.

— Ну, золотко мое. Успокой меня, старика. Осчастливь, моя радость. У меня все надежды, все помыслы тянут к тебе... Колька у меня хороший парень, не балованный. Одно у него баловство — книжки... Если только ты... скажешь, что «да»... Так я гору сворочу. Волос с тебя не упадет. Я... я всех тогда счастливее на свете буду.