В 1919 году мне пришлось выехать в командировку в Останкинский район.

Я сказала детям, что еду на три дня, а задержалась на целую неделю. Когда вернулась домой, Ромы я не застала.

— Он поехал тебя искать, мамочка, — сказала Марина.

Я заволновалась. Где будет искать меня мальчик? Район он, правда, знал, но в районе множество сёл и деревень, а на дворе зима, одежда на нём не ахти какая тёплая… Как быть?.. Долго волноваться не пришлось: через час Рома вернулся.

— Я испугался за Марину, — объяснил он своё возвращение: — нельзя же ей дома оставаться одной!.. А я мог и не вернуться сегодня — мало ли сколько сёл пришлось бы мне обойти! Ты ведь была бы недовольна, мамочка, правда?

Я расцеловала сына. В это время Марина быстро зашептала брату:

— Рома, давай же угощать маму!

Рома снял со стола салфетку, прикрывавшую какой‑то предмет. Я увидела две глубокие тарелки, полные сладостей.

— Откуда это?

— Мы с Мариной были на детском утреннике, — ответил Рома, — там устроили ёлку с подарками. Нам подарили эти гостинцы. Мы их не стали есть одни…

— Теперь мы все втроём будем есть, мамочка! — перебила Марина.

— Когда был утренник?

— Три дня тому назад…

Три дня на столе стояли сладости, которых мы все давно не видели! И три дня мои дети не трогали их, дожидаясь меня!.. «Славные у меня ребята!» — подумала я и, чтобы не огорчить их, отведала из каждой тарелки по прянику и конфетке.

Вспоминаю ещё один эпизод. Это было зимой 1920 года. Роме было двенадцать лет. Внимательно присматриваясь к работе электромонтёров, он научился проводить электричество, чинить пробки и звонки. Он это делал с удовольствием. В школе Рома провёл звонки в комнаты, где жили школьные няни. Постепенно он так напрактиковался, что стал работать, как настоящий монтёр.

Однажды штатный электромонтёр нашего дома заболел. Между тем в доме понадобилось срочно наладить кое — какую арматуру. Управдом, с моего разрешения, обратился к моему сыну. Рома охотно, быстро и хорошо выполнил заказ. Неожиданно в домоуправлении ему вручили довольно большое вознаграждение за его работу. Это был первый заработок Ромы.

Ничего не говоря мне о полученных деньгах, Рома попросил разрешения уйти ненадолго из дома по делу. Вернулся он часа через два, перезябший, но радостно возбуждённый и с порога передней крикнул нам с Мариной: «Принимайте дрова!»

Он привёз целый воз отличных берёзовых дров, что было очень кстати. Кроме того, он с торжествующим видом положил на стол два килограмма гречневой крупы. По тому времени это было целое богатство.

Когда дрова были уложены, я затопила железную печурку и приготовила вкусный ужин.

Марина весь вечер с уважением и гордостью смотрела на брата. В её глазах он за один день сразу вырос: сумел заработать деньги, как большой, причём истратил их не на одного себя, а на всю нашу семью.

Марине шёл уже восьмой год, и я решила серьёзно обучать её музыке.

Я привела её в Пушкинскую музыкальную школу на конкурс. Марина Очень спокойно говорила о предстоящем экзамене и так же спокойно, нисколько не смущаясь, спела там романс Чайковского «Ах, уймись ты, буря».

Пела она хорошо и выдержала конкурс. Два раза в неделю Марина стала посещать музыкальную школу. Музыка давалась ей легко. Но больше, чем игру иа рояле, она полюбила теоретические предметы — музыкальный диктант и сольфеджио. Предметы эти были новыми для Марины: в раннем детстве, занимаясь с дочерью, отец не обучал её музыкальной теории.

Между тем к нам подкралось большое горе: попал под мотоцикл отец. Неосторожно сойдя с трамвая, он был сбит проезжавшим мимо мотоциклом. В бессознательном состоянии его отвезли в больницу. Я навещала его через день и однажды привела к нему Рому и Марину. Через три недели отец умер. Марина тяжело переживала его смерть.

Об этом своём первом большом горе она писала в дневнике восемь лет спустя:

«Когда я узнала, что папа умер, я мысленно перенеслась в раннее детство, на широкий диван, в царство царевен — черепах и лягушек, но понять сознательно, что случилось, я не могла. Не могла также понять ничего я и тогда, когда стояла в церкви больницы. Папа лежал в гробу такой весёлый и всё улыбался. Я отошла от гроба и думала: зачем все плачут о нём, ведь он улыбается?.. Дальше поммю кладбище. Гроб опустили. А я всё думала, что папа сейчас встанет и скажет: «Ну, братцы мои, что же это вы!..» Но вот гроб стали засыпать землёй, а я всё думала: ну, скоро он встанет… Ведь он так смотрел на меня из гроба, будто подмигивал мне, что, мол, «уж и шутку же мы над ними подшутили!..» Но засыпали холм и все пошли домой, а я всё оборачивалась и смотрела: где же папа?»

СРЕДИ ПРИРОДЫ

Весной меня назначили заведующей подмосковной детской колонией. Рому и Марину я взяла с собой.

В колонии жило сто пятьдесят мальчиков — сирот солдат, погибших «а фронте. Марина сразу нашла своё место в мальчишеской среде. Целые дни она проводила на воздухе, впервые пользуясь открывшимися перед ней широкими просторами. Вместе с другими детьми она полола на огородах и помогала собирать в стога душистое сено.

Совсем близко от нашего дома была густая дубовая роща. В ней водились белки. Каждая замеченная детьми белка вызывала восторг. Осенью ребята собирали жолуди; их поджаривали и толкли на кофе.

В дневнике Марина писала об этом времени:

«Каждый кустик густого леса был мне мил и близок, каждый пень помнил мои ласки, и голубое небо не раз манило к себе и не раз слышало моё пение. Всё это были мои друзья: и птички, что так мило щебетали, и эти высокие деревья. Они осыпали нас сухими листьями, когда мы проходили под ними».

Рома в то время пристрастился к переплётному делу. Сначала он вместе с другими переплетал книги, клеил настольные игры. Потом он склеил маленькую модель самолёта. Забрался на чердак и сбросил её оттуда. Самолёт спланировал в воздухе и опустился на землю. Роме это занятие пришлось по вкусу. Он стал строить самолёты из прутиков, оклеивал крылья глянцевой бумагой. Когда самолёты были готовы, Рома затеял игру: он, стоя у окна на втором этаже, пускал самолёты в воздух, а мальчики и Марина ловили их у земли и снова приносили ему наверх.

Это было первое знакомство Марины с «самолётами». Сначала летающие модели произвели на неё некоторое впечатление, но потом Марина равнодушно смотрела на Ромины самолёты, и нельзя сказать, чтобы искусство брата вызвало у неё интерес к авиации.

К этому времени относится один эпизод в жизни Марины. Сам по себе эпизод этот незначителен, но я хочу рассказать о нём: мне кажется, что именно тогда начали формироваться в моей дочери сильная воля, уменье держать себя в руках, пренебрежение к физической боли.

Я заметила, что у Марины растут новые зубы, а старые, молочные, не выпадают. Попробовали раскачать молоч ные клыки — ничего из этого не получилось. Я повезла Марину к зубному врачу. По дороге сказала:

— Может быть, Мариночка, будет больно, когда доктор станет рвать зубы, но придётся потерпеть — это будет недолго. Если ты начнёшь капризничать, он рассердится и не станет тебя лечить. Сидеть надо неподвижно.

Дело оказалось сложнее, чем я предполагала. Врач объяснил, что молочные зубы, которые надо удалить, очень крепкие, что у них длинные корни и что иногда так бывает у детей. Тем не менее новым зубам надо освободить место, а потому придётся всё‑таки рвать.

— Будет больно, — сказал доктор Марине.

Она улыбнулась.

Я вышла в коридор и напряжённо прислушалась к тому, что происходило в кабинете. Была полная тишина. Потом дверь отворилась и показался врач. За ним вышла медицинская сестра; она показала мне два длинных крепких клыка. Марина в это время полоскала рот, и видно было, как дрожит её рука и как плещется в стакане вода.

Прополоскав рот, Марина вышла в приёмную. Я погладила её по голове, и она улыбнулась мне. Губы её слегка дрогнули. Глаза были сухими и ясными.