Вылетели мы с лётчиком в прекрасную, безоблачную погоду и сразу же набрали высоту 1200 метров. Так мы летели около 20 минут.

Вдруг вижу, что под нами настилается туман. Это около Очакова. Туман густеет, и минут через десять мы оказываемся выше густого, непроницаемого тумана. Машина наша не оборудована для слепого полёта, а без бортового визира не было возможности узнать ветер.

Я была официально командиром корабля; мне предстояло принимать решение. Быстро оглядевшись, я учитываю, что за концом туманного облака — далеко на горизонте — видна река Буг. Решаю ломать маршрут и идти с Очакова не на Херсон, так как весь путь в тумане, а на Николаев. В нескольких километрах до Березанского лимана мы медленно начинаем терять высоту. Лётчик передаёт мне записку, в которой пишет, что мотор испортился настолько серьёзно, что не поддаётся ни увеличению, ни уменьшению оборотов, высота падает. Предстоит на полной скорости врезаться в землю, так как газ вышел из управления. Он решает совсем выключить мотор, а я должна быстро найти посадочную площадку — куда садиться. Площадку намечаю. С выключенным мотором планируем на пашню. Благополучно приземляемся. Оказалось, что отъединилась газовая тяга. Лётчик чинит мотор, а я оберегаю самолёт от сбежавшихся ребятишек из деревни Тузлы: все хотят пощупать машину. Ремонт окончен. С помощью крестьян вытаскиваем самолёт на край поля, запускаем мотор и вылетаем, просидев на вынужденной посадке 40 минут.

Продолжаем полёт через Николаев на Херсон. В Херсоне на аэродроме садимся, чтобы долить горючее. Только в 6 часов вечера получаем бензин. Но лететь на Сиваш уже поздно. Приходится ночевать на Херсонском аэродроме. Город от аэродрома в 4Уг километрах. Уйти от самолёта нельзя. Темно. Освещения нет. Устанавливаем дежурство: один сидит в самолёте, а другой спит на куче соломы. Так меняемся каждые два часа.

Светает. Оба усталые, голодные, прозябшие. Стучат зубы от бессонной ночи и сырости. Дождь перестал, но всё обложено туманом. Лётчик готовит самолёт, а я иду на вокзал за водой и снова шлю тебе открытку. В 9 часов утра, когда туман поднялся, вылетаем дальше. Облачность низкая — 400 метров. Идём на высоте 300–350 метров до Геническа. Картина такая: сначала болото, потом пески, затем овраги, снова пески, но уже вперемежку с мелкими соснами, и, наконец, Гнилое море — Сиваш. На всём этом большом полёте не было ни одной точки, где можно было бы сесть в случае аварии. Высота малая, так что всё время на волоске. Около Геническа снова садимся, доливаем горючее и пускаемся в обратный путь над той же неприветливой землёй. Одно неверное движение лётчика или малейшее невнимание с моей стороны — и мы могли бы погибнуть. В Херсоне снова доливаем бензин, и, наконец, последний участок — на Одессу. Голодны оба. Питаемся только шоколадом из мобилизационного запаса, да к тому же не спали ночью. По дороге на Одессу облачность ещё спускается и прижимает нас к земле. Идём в тумане на бреющем полёте, да при этом ещё не зная ветра и без оборудования слепого полёта. Сильнейшее напряжение у лётчика и у меня. Он следит, как бы в тумане не врезаться в бугор, а я с замиранием сердца ориентируюсь по мгновенно мелькающим деревушкам. Видимость 2 километра — дальше уже ничего не видно. Очень тяжело. Порою по 20 километров приходится идти бреющим полётом над водными пространствами лиманов. Пересекли пять лиманов, ни на минуту не ослабляя внимания и мобилизовав своё шестое лётное чувство; мы летим два часа. Внезапно туман поднимается, мы набираем высоту до 200 метров и подходим к Одессе. Неожиданно появляемся над аэродромом. Полётов нет. Посадка не выложена. Мы делаем четыре круга над аэродромом и видим, что закопошился, забегал народ, тащит полотнища, выкладывают «Т» (посадку). Благополучно в 16 часов 10 минут садимся на аэродроме.

Это был настоящий праздник. Народ валит нас встречать, все радостные, счастливые. Кто ужасается, как мы дошли, а кто кричит: «А мы вас уже оплакивали!» Все счастливы, по — товарищески счастливы, что мы целы и невредимы, и даже на целой машине. Счастливые и измученные, вылезаем мы из самолёта. Лица у обоих воспалённые, обветренные, забрызганные маслом и бензином, руки чёрные — не умывались два дня. Еле передвигая ноги от усталости, но не чувствуя своего веса от радости, мы идём. Прежде всего — скинуть лётную одежду, умыться и есть, скорее есть! Начальник штаба подсел к нам в столовой, сердился, что задержали нам отпуск горючего в Херсоне. Меня отвезли на автомобиле домой. Сейчас 7 часов. Завтра выходной день. Однако, увидев дома ваши письма, не могу удержаться, чтобы не написать тебе!..

В Одессе летать буду ещё один последний раз и всего два часа, но тоже в трудных условиях. За эти два дня чувствую себя выросшей, ибо, испытав так близко опасность смерти, невольно делаешься взрослой. В сотый раз приходится убеждаться, какое великое дело техника и знание. Только благодаря этому мы живы. На этом кончаю. Сейчас лягу и представляю себе, как долго просплю…»

«Одесса, 15 октября 1933 года.

…Меня огорчает, что вы обо мне беспокоитесь. Это зря. Ничего со мной не будет. По Одесскому району полёты закончила, совершив вчера самый рискованный облёт с начальником лётной школы. Дело было трудное, но справились мы с ним ловко, так что, опустившись на свой аэродром, были очень веселы и довольны, чувствовали себя именинниками. А когда стаскивали друг с друга парашюты, то дискутировали на тему о том, помогли бы они нам или нет. И решили, что нет. Торжествуем, что выполнили настоящее задание, что привезли ценнейшие материалы».

«Одесса, 10 ноября 1933 года.

…Сегодня последний день в школе пилотов, так как завтра уезжаю в Севастополь. Настроение хорошее, но грустно покидать школу. Я очень привыкла к этой школе и к людям. Среди них много хороших людей, и все они очень тепло и хорошо ко мне относятся. С ними за этот месяц так много пережито, а это был нелёгкий месяц. Я уверена, что о дружном коллективе школы пилотов у меня останется память надолго.

Да, такова моя работа: новые люди — трудно привыкать к ним, а сдружившись с ними, трудно расставаться.

Через день опять будут новые люди, новые впечатления и настроения. Это закаляет нервы и парализует душевные переживания. Их не должно быть при такой работе».

«Севастополь, 17 ноября 1933 года.

…Сейчас сижу на военной пристани и ожидаю катера, чтобы ехать в бухту.

Великолепное южное утро. Совершенно чистое небо не приобрело ещё своей яркости, так как солнце только что взошло. Но море уже синее, такое синее, какое бывает только в Крыму. Маленькие гребешки волн делают его удивительно красивым, будто оно всё трепещет. На рейде стоят величественные крейсеры. К пристани непрерывно пристают катера и развозят командный состав на работу в бухты и на крейсеры. Сама пристань очень красива: наверху большая белая колоннада, а к морю спускается широкая каменная лестница, которая у моря заканчивается львами, как будто рычащими на волны. Солнце быстоо поднимается над горизонтом и начинает греть. Буду ждать катера полчаса и по этому великолепному морю поеду в авиабригаду.

Завтра или послезавтра вылечу в свой перелёт. Мне уже выделили хороший самолёт и хорошего лётчика, так что можно ожидать, что перелёт сойдёт хорошо. Правда, устану очень, наверно, так как долго пробуду в воздухе, но зато это будет для меня очень полезно. Здесь, в Севастополе, я узнала хорошего морского штурмана и почерпнула много полезного для своей работы, так как над морем и на гидросамолёте я ещё не летала. Он говорит, что слышал обо мне. Должна сказать, что отношение ко мне во всех частях, где приходится работать, удивительно хорошее».

«Геленджик, 19 ноября 1933 года.

…Сегодня прилетели в Геленджик. Полёт был трудный и утомительный, но «всё хорошо, что хорошо кончается».

…Вылетели в хорошую погоду, но около Судака нас встретила низкая облачность, а далее, к Керченскому проливу, — туман, так что мы были вынуждены уйти в море. Это от штурмана требует большого напряжения, так как полёт над открытым морем нелёгок. Облетев туман, вышли к Новороссийску, но здесь нас начало сильно трепать норд — остом, так что еле — еле можно было управлять самолётом. Его бросало из стороны в сторону; кроме того, каждую минуту попадались воздушные ямы. Всего были в воздухе три с половиной часа, но эти часы стоили нам большого напряжения. Благополучно сели в Геленджике. После посадки около получаса ожидали в самолёте «а воде, пока нам подали шлюпку и мы выбрались на сушу. Встретили нас хорошо. Завтра вылетаю в Батуми».