— Эй! Не нарушай правил! Ведь сказано, лакомиться нельзя! Теперь это наше, бедняцкое!

— Ха, подумаешь! Какая беда — съесть паданец из помещичьего сада, — оправдывался провинившийся.

Нашлись охотники потешиться над старым сторожем.

— Что ты там бормочешь, дядя Бао-тан? Как разделим сад помещика, пропала твоя чашка риса!

— А ведь верно! У сторожа доля завидная. В саду спокойно и прохладно. Приятно на старости лет сидеть целыми днями, покуривая трубку. Захочется пить, только протяни руку. Выбирай, что приглянулось. Не видать тебе больше такого счастья, дядя Бао-тан!

— Ха-ха! — вдруг развязался язык у старика. — Такого счастья с меня хватит. Десятки лет я уже живу на покое. Но если мне, старому бобылю, уделят два му земли, я готов помучиться, А если и жену дадут в придачу, так еще того лучше. Ха-ха!

— Давно уже поговаривают, что ты породнился с духами плодовых деревьев. Ведь сколько на деревне красавиц, а ты никогда на них не заглядывался, не засылал свах. Духи тебя, наверно, заколдовали. Недаром говорят, что старики им любы.

Шутка вызвала взрыв смеха, смеялись по всему саду, всех охватило веселье.

Одну за другой опорожняли корзины. Горы фруктов росли. Солнце стояло уже над верхушками деревьев, в саду больше не чувствовалось прохлады. Люди снимали куртки и работали полуобнаженные, отирая пот полотенцем. Но никто не жаловался на жару.

В группе Жэнь Тянь-хуа не смеялись и не болтали: там взвешивали, записывали, считали и складывали все собранное в большие корзины.

Помещица, жена Ли, после завтрака вышла в сад. Гладко причесанная, в простой, чистой кофте, она расплывалась в улыбке, приниженно здороваясь с каждым.

Но никто не обращал на нее внимания, и даже Ли Бао-тан сделал вид, что не замечает ее, хотя лицо его сразу стало таким же старым и бесстрастным, как прежде.

Она смиренно подошла к Жэнь Тянь-хуа и, заискивающе улыбаясь, сказала:

— Наш сад теперь невелик, всего лишь одиннадцать с половиной му. Дядя Бао-тан знает его лучше, чем я. Ах! ведь муж прокучивал каждый год по несколько му.

— Иди домой, — посоветовал ей один из работников сыроварни, взвешивавший фрукты, — Чего ты волнуешься, если ты вправду бедная. Бедняки спят спокойно. Небось, успели продать немало.

— Пускай ее поглазеет, — вставил Жэнь Тянь-хуа.

— Ах, у нас столько нехваток! Даже за весенние работы еще не расплатились — жалобно протянула она.

Но тут кто-то из сборщиков закричал соседу:

— Эй, кто там рассказывал, что помещик Ли был мастер выращивать только груши? Взгляните: что твой хулубин! И белая, и нежная, и сочная!

— Ха-ха! — раздался с соседнего дерева незлобивый смешок.

Помещица отошла в сторонку и села. Она смотрела на деревья, на красные плоды. Все это было ее собственностью. Если кто-нибудь, бывало, прошмыгнет под деревом, ей стоило лишь бросить взгляд, и к ней подходили с заискивающими объяснениями. Как же это случилось, что теперь никто не признает ее, что в ее саду так много народу, что все лазают по ее деревьям, топчут ее землю, а она здесь чужая, точно попрошайка, которой никто не бросит и яблока?

Скрывая ненависть, она смотрела, как веселятся люди, даже не глядя в ее сторону. Она злобно думала: и эта старая скотина Ли Бао-тан против меня. Подлый пес! Сколько лет я его кормила! Вот уж верно, что люди познаются в беде! Искать сочувствия ей было не у кого.

Жена Ли не была труслива. Еще в прошлом году, когда рассчитались с семьей ее матери, она почувствовала приближение шквала и поняла, что падение ее дома — вопрос недалекого будущего. Все ее помыслы сосредоточились на том, как укрыться от этой бури. Не веря, что новое останется навсегда, она решила действовать хитростью и прежде всего задобрить крестьян щедростью; она часто дарила беднякам старую одежду, давала взаймы немного зерна, вдруг стала замечать своих батраков, болтала с ними, лучше кормила их. Появляясь на улице, помещица с напускным добродушием заводила беседу с активистами, звала их к себе выпить вина. Она взяла на себя всю домашнюю работу, даже частенько относила в поле обед батракам, помогала им полоть, молотить. В деревне говорили про нее, что она женщина неплохая, ругали только ее мужа, помещика Ли. Она постоянно жаловалась, что дела у них плохи, что в этом году снова придется продавать землю. Кое-кто верил этим причитаниям, жалел ее. Но теперь она видела, что беды не избежать и что ей остается только, стиснув зубы, притаиться и переждать, пока пронесется шквал. Разве она когда-нибудь давала волю своей ненависти? А они? Сколько ей пришлось пережить! Каким унижениям она подвергалась, стараясь женской покорностью пробудить в них великодушие! Крестьяне забирались все глубже, а помещица, испытывая лютую злобу к «грабителям», медленно шла по саду, останавливаясь, озираясь вокруг, не в силах уйти со своей земли.

В полдень все ушли обедать. В саду воцарилась тишина. Помещица снова прошлась по саду, осматривая зеленую листву, которая сразу потускнела, лишившись ярких плодов. Сняты были все фрукты, даже несозревшие. Она обошла красный холмик. Как она была счастлива здесь когда-то! Но теперь все было ей ненавистно. «Вон под деревом сторож сидит, охраняет!»

Обойдя сад кругом, она приблизилась к роднику, принадлежавшему теперь старому Гу Юну. Старик не стал изменять течения и никогда не преграждал воду. Пробиваясь с журчанием из-под опрокинутого котелка, ручеек извилистой лентой кружил по фруктовому саду, орошая двадцать или тридцать му земли. «Как я жалела, что мы продали эту землю, — вспоминала жена Ли, — и как жалею теперь, что не продали и остальной!»

В саду Гу Юна было безлюдно. Согнулись под тяжестью плодов ветви деревьев. Перезрелые уже спадали. Гу Юй скупился и на удобрения и на рабочие руки. Груш росло немного, больше было яблонь, и яблоки поражали своей величиной.

Помещица со злобной радостью подумала о том, что у Гу Юна тоже отобрали сад. Если продавать фрукты помещиков, так забрать у всех. Если делить землю, так уж всю, никого не щадя.

Взрыв женского смеха прервал ее размышления. На другом берегу среди деревьев мелькнуло что-то светло-голубое. Кто бы это мог быть? — припоминала помещица. Она подошла к самой воде; сломанная ива перекинулась через ручей и придавила своей тяжестью грушу на другом берегу. Дерево наполовину засохло, но одна из его ветвей была усеяна грушами. И она вспомнила, чей сад раскинулся по ту сторону ручья. «Ага, это Хэйни!»

Хэйни в голубой кофте и белых штанах, словно дятел, прилепилась к дереву. Плоды, как яркие звезды, один за другим, падали из ее рук в корзину, висевшую на ветке. Листва почти закрывала ее, и казалось, что она сидит в большой зеленой клетке. Время от времени она соскальзывала с лестницы, приставленной к дереву, зайцем подскакивала к ней младшая невестка, забирала корзину, а Дани кричала:

— Чего ты расшалилась, Хэйни!

Девушка в самом деле чувствовала себя выпущенной на волю узницей.

Дядя-бедняк, с которым она советовалась, снова предостерег ее:

— Вся деревня ненавидит моего брата Цянь Вэнь-гуя, нам нужно поменьше привлекать к себе внимание, пореже выходить за ворота. А тебе, девушка, следует особенно остерегаться, не слушать его, а то пропадешь.

Хэйни твердо решила не идти к Чэн Жэню, а родным пригрозила:

— Если станете меня принуждать, я пожалуюсь Чжан Юй-миню.

Родные продолжали настаивать на своем, не давая девушке ни минуты покоя. И когда ей уже казалось, что выхода нет, небо вдруг прояснилось: старый У бил в гонг и выкликал, чьи сады переходят в руки Крестьянского союза, и ни одно ухо, плотно прижавшееся к щелям ворот, не уловило имени Цянь Вэнь-гуя. Домочадцы Цяня поняли, что на этот раз беда миновала, переглянулись и от радости засмеялись. Цянь Вэнь-гуй, тревожно расхаживавший по двору, разлегся на кане, лениво обмахиваясь веером из черной вощеной бумаги. Тетка суетливо забегала по двору, от радости не зная, за что взяться. Молодых женщин послали в сад, а Цянь Ли отправился искать рабочих и мулов. От мысли, что дядя перестанет насиловать ее волю, почувствовала облегчение и Хэйни. Не напрасно ее двоюродный брат пошел в Восьмую армию! И она украдкой шепнула дочери Гу Юна: