— Какие там счеты? — резко перебил Цзян Ши-жун, следя за выражением лиц пришедших. Но услышав во дворе еще голоса, переменил тон.

— Не знаю я, что ли, что проводят земельную реформу? Дело это хорошее, справедливое. У меня земли, конечно, больше, чем у других. Самому мне ее обработать не под силу. Вот и решил я пожертвовать свою землю. Будем вместе обрабатывать ее, вместе собирать рис, вместе есть его.

Услышав, что помещик собирается пожертвовать землю, Ван Синь-тянь, захлебываясь от радости, закричал:

— А документы?

— Все уже давно приготовлено. — Цзян Ши-жун поспешно открыл ящик и вынул оттуда пакет. — Я как раз собирался отнести их в Крестьянский союз. Вы пришли очень кстати. Вот тут купчие на пятьдесят три му и три фына. Земля неплохая. Вы молоды, работать умеете, и лишняя земля не будет вам в тягость. Тут и твои пять му, Ван Синь-тянь. Отдай все Крестьянскому союзу. А мало будет, передай от моего имени: Цзян Ши-жун не откажется и добавить. Как никак я староста — должен показывать пример.

— Ты что? Дурачком прикидываешься? — набросился было на помещика Го Фу-гуй.

Но не успел он договорить, как Сан Синь-тянь выхватил из рук Цзяна пакет с документами и бросился бежать, а за ним и все остальные. Стоявшие во дворе, в воротах, завидев бегущего Ван Синь-тяня, тоже кинулись к выходу, хотя и не знали, в чем дело.

Слышались тревожные голоса:

— Что случилось?

Но все продолжали бежать, натыкаясь друг на друга. Тогда Чэн Жэнь забежал вперед и крикнул:

— Что вы делаете? Что случилось?

Все остановились. Ван Синь-тянь, не помня себя от радости, высоко подняв руку, показал документы. Словно петух после драки, он не мог произнести ни звука.

— Все в порядке, документы у нас в руках, — объяснил стоявший подле него арендатор. — Помещик их отдал при первых же наших словах. — В его голосе слышались и страх и радость.

Вэнь Цай, Ян Лян и другие члены бригады, думая, что арендаторы ничего не добились, стали расспрашивать, как было дело. Ван Синь-тянь крепко прижимал пакет к груди.

— Так вы помещику ничего и не выложили? — сказал с упреком Вэнь Цай. — А документы на остальную землю?

Арендаторы смотрели на него растерянно, чувствуя, что не все ладно, что сделали они не так, как договаривались.

— Мы должны предъявить ему счет. Нам не нужны его пожертвования. Земля и без того наша. О каком пожертвовании смеет он говорить? Мы требуем не его землю, а свою собственную. А вы не рассчитались, схватили документы — и бежать! Это не дело. Люди могут сказать, что мы действуем неправильно. Верно я говорю? — сказал Ян Лян.

— А ведь в самом деле, — согласились арендаторы, — мы пришли со своим счетом, а он предупредил нас, замазал нам рот.

— Все этот Ван Синь-тянь натворил. Мальчишка! Он побежал — и мы за ним. Пошли обратно!

— А Го Фу-гуй? Где же он? Домой пошел? — спохватился кто-то. — Нет, видно, остался там, у Цзяна. — Никто не помнил, вышел ли он вместе со всеми.

— Идем!

И они еще решительнее двинулись к дому помещика.

Когда Го Фу-гуй увидел, что все бросились бежать за Ван Синь-тянем, он испуганно крикнул:

— А наш счет? Куда же вы бежите?

Но никто не слушал его. Из внутренней комнаты выбежала жена помещика, Рваная Туфля, и, окинув злобным взглядом Го Фу-гуя, обрушилась на мужа:

— Да ведь это шайка разбойников! Вырвали документы и бежать!

— Кого это ты ругаешь? Это мы-то шайка разбойников? — остановился Го Фу-гуй, собравшийся было уйти.

Растрепанная, с мертвенно бледным маленьким лицом и лиловой бородавкой между бровей, с короткой верхней губой над неровными зубами, среди которых резко выделялись две золотые коронки, она, не отвечая Го Фу-гую, обошла его, сторонясь, словно кучи помета, и закричала, брызгая слюной:

— Все отдал им! Падаль ты этакая! Разве ты свою землю не купил? Разве ты ее отнял у кого-нибудь? Не умеешь с людьми разговаривать! Все общее, все общее!.. Вот и останешься без всего! Еще и общих жен заведут! Да, общих жен — и проснешься на утро рогоносцем!

— Заткни свою вонючую глотку! — выругался Цзян Ши-жун. Он знал, что жену не унять взглядом, когда она разойдется.

— А тебе чего нужно? — резко обратился он к Го Фугую. — Твои десять му я уже пожертвовал. Чего же ты не уходишь?

— Мы еще не рассчитались с тобой!

Го Фу-гуй твердо помнил, о чем договаривались арендаторы. Но сейчас, когда он остался один на один с помещиком, да еще в присутствии этой сварливой бабы, язык у него словно прилип к гортани.

«Стукнуть бы ее хорошенько!» — думал он, но рука не подымалась. А уйти — означало сдаться, показать свою слабость. Он не боялся Цзян Ши-жуна, а все же ему было очень не по себе.

Но тут вернулись арендаторы. У него словно гора с плеч свалилась, и он радостно закричал:

— Ван Синь-тянь!

Но тот, как бы не замечая его, прошел мимо, швырнул документы на стол и громко заявил:

— Мы не нуждаемся в твоих пожертвованиях. Мы требуем обратно свое собственное! — и посмотрел на Го Фугуя, как бы говоря: теперь все в наших руках!

Го Фу-гуй выпрямился.

— Слушай, ты, Цзян, — начал он сурово. — Не будем вспоминать далекое прошлое. Начнем с того времени, как пришли японцы. Когда в нашем районе появились партизаны, арендная плата была снижена, а мы продолжали платить тебе, сколько твоей душе было угодно. И за каждый дань переплачивали вдвое. А еще повинности, да в хозяйстве у тебя работали. За десять лет процент на процент, как ты говоришь, сколько ты нам задолжал? А заработная плата? Ты вечно командовал: сделай то, сделай другое. Прикинь и за это!

— Что же, Цзян, мы на тебя даром работали эти годы? — поддержали оратора из задних рядов.

Тем временем во двор помещика сбежались другие крестьяне: в деревне стало известно, что Цзяну предъявляют счет. Они заглядывали в окна и, видя, что Цзян упирается, кричали, чтобы подбодрить арендаторов:

— Ах, сукин сын, когда ты был старостой, ты обирал нас, как хотел; использовал наши руки, как хотел; посылал нас на каторжные работы в Таншань и Техуншань. Сколько там погибло наших? За них ты заплатишь своей жизнью!

Поддержка односельчан придала арендаторам смелости, и даже старики, словно вторя монаху, читающему сутру[43], присоединились к общему хору.

Один из них набросился на Цзяна:

— А помнишь, в позапрошлом году, под Новый год, ты пришел ко мне с полицейским и унес все горшки, потому что я задолжал тебе за аренду? Разве я преступник? В Новый год у нас даже жидкой каши не в чем было сварить. И стар и мал — все глаза выплакали.

Со двора неслись угрозы:

— Забить его до смерти! Мерзавец! Расстрелять!

Рваная Туфля со страху убежала в другую комнату.

Несмотря на всю свою злобу, Цзян Ши-жун не посмел дать отпор. В уме замелькали мысли:

«Ну и негодяи! Видно, пришел мне конец. А может быть, как говорится, «лихой молодец из беды вывернется?» — Но он уже не смел надеяться: «Мало ли было примеров? Что сделали с Чэнь У?»

Он побежал в соседнюю комнату, принес еще один пакет в красной обертке, поклонился арендаторам до земли и, точно на похоронах, стал причитать:

— Добрые отцы и деды! Я, Цзян Ши-жун, прошу прощенья у всех односельчан и у каждого в отдельности. Прошу помиловать меня. Каюсь, я много задолжал вам всем. Теперь мне нечем расплатиться с вами. Только и могу, что вернуть землю. Вот все документы — еще на сто двадцать семь му. Прошу вас, помилуйте меня! Я обещаю впредь подчиняться Крестьянскому союзу. — Он снова низко поклонился арендаторам.

Не зная, что делать дальше, арендаторы взяли документы и собрались уходить.

— Мы все подсчитаем, — сказали они на прощанье, — лишнее вернем, а если не хватит, придется тебе доплатить.

— Идем! — раздался чей-то голос. И продолжая на ходу обсуждать происшедшее и ругать помещика, они с шумом и топотом покинули его дом, — ка этот раз довольные собой.