Полученные деньги сразу навели Мишеля на мысль о покупке медовой коврижки и бутылки красного вина. Таким образом, он хотя бы частично оправдается перед Тэо и Фернаном. Пир можно организовать у Буваров, на новой их квартире. Мишель постарался прийти раньше приглашенных — Тэо и Фернана. Он торжествующе вытащил из кармана шинели бутылку, положил на стол коврижку. Сперва Жером посмотрел на него косо — может, Мишель принес вино и коврижку в подарок. Это ему было неприятно. И так уж обидно, что они ничем не могли по-настоящему помочь парнишке… Мишель изобразил все дело так: ему захотелось угостить приятелей, поделиться с ними подарком заводских товарищей, вот он и подумал, что лучше всего собраться у Жерома, тут они будут себя чувствовать как у родных.

— Правильно сделал, — ответил Бувар. — В общем это твой дом. — Но сказал он это как-то рассеянно. Его поразил рассказ Мишеля о письме и денежном переводе; по лицу было видно, какое это произвело на него впечатление.

— Ты уверен, что послала именно ячейка? — переспросил он, как будто боялся ослышаться.

— Я же грамотный. Прочтите сами.

Жером схватил письмо своей заскорузлой рукой.

— Правда, — сказал он. — Молодцы!

Он весь сиял, быстро пробегая глазами письмо, словно знал его уже наизусть и мог пропускать целые фразы. Потом, не выдержав, сказал жене:

— Леона, ты понимаешь? Товарищи с Ситроэна — вот это товарищи! — Он снова перечитал письмо, внимательно разглядел подпись Жанена и его адрес. Мишель не понимал, что происходит с Жеромом, почему в его глазах светится гордость — гордость за далеких парижских товарищей, чей путь внезапно скрестился с его путем. Мишель был несколько удивлен и даже обеспокоен его радостным волнением: «Чего доброго, заговорит о переводе при товарищах — и пиши пропало!..» Ведь Мишель решил ничего не говорить Фернану и Тэо, пусть думают, что их пригласили Бувары. Конечно, это не обещанный банкет, но все лучше, чем ничего; сойдет для начала, для первого знакомства.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Рядовой член партии

Пока Жером был занят несколько необычными своими рассуждениями о любви, плану Мишеля ничто не угрожало. Фернан и Тэо, как миленькие, поверили, что их пригласили Бувары. Они церемонились, как настоящие гости, едва ли они держались бы так чинно, если бы знали правду.

Но вот Жером перестал говорить о чувствах. Он заранее обдумал свое поучение, решив начать его как бы между прочим и сказать, что любовь не шутка, а высокое чувство и нужно всегда его уважать, в каком бы положении человек ни находился. Изложив все это, он многозначительно посмотрел на Леону. Она поняла: родительский долг выполнен…

— Эх, хорошо бы поскорее распроститься с казармой! — вздохнув, заметил вдруг Тэо, желая, очевидно, переменить разговор.

— Еще бы! — подхватил Фернан. — А вот если увеличат срок, то выйдет, что мы еще и половины не отбарабанили.

— Ну, это еще вилами по воде писано, — сказал Тэо для собственного успокоения.

— А я слыхал, — вставил Мишель, — что вопрос о сроке зависит от двух обстоятельств: много ли еще пришлют к нам американцев и восстановят ли немцы свою армию.

— Как это так? — спросил Жером.

— Все зависит от того, будем ли мы достаточно защищены. Если во Франции будут стоять американские войска, а между нами и русскими окажется немецкая армия, тогда нам не понадобится увеличивать срок военной службы — так некоторые говорят…

— Вот брехуны! — возмутился Жером.

— Да… — протянул Тэо. — Мне кажется, всё как раз наоборот. Если восстановят немецкую армию, придется держать ухо востро, и тогда срок военной службы увеличат.

— Имейте в виду, — оправдывался Мишель, — это не мое мнение. Такие ходят слухи.

— Такие слухи распускают умышленно, — сказал Жером. — Хотят очки вам; втереть: не беспокойтесь, мол, и благожелательно относитесь к перевооружению Германии и к американцам, которых шлют к нам.

— Правильно, — поддержал его Фернан. — Вот усидите, мы обязательно подпадем под увеличение срока.

— Это уж другой вопрос, — ответил Жером. И, возвращаясь к своей мысли, добавил: — А пока что вам всё показывают шиворот-навыворот. Чем больше нашлют американских солдат во Францию, чем больше будет пушек в Германии, тем дольше вам придется тянуть солдатскую лямку. Вот как. Всё между собой связано. За всем этим кроется один и тот же обман.

Он чуть было не сказал: «одна и та же политика», но воздержался — пожалуй, кто-нибудь из парнишек насторожится: «Ага, начинаются «политические разговоры». Лучше сказать «обман» — это безопаснее, а смысл тот же. Всматриваясь в лица своих гостей, не задел ли он кого, не поторопился ли (в этом случае он готов был отступить и подойти к вопросу издалека), Бувар, однако, спросил:

— А вы не думаете, что как раз американцы требуют увеличения срока военной службы?

Леона тоже пристально смотрела на солдат. Она всегда немного волновалась, когда Жером при ней затевал разговоры с чужими людьми, не зная хорошенько их убеждений. Правда, в этих случаях он говорит осторожно, осмотрительно, сознавая важность того, что делает. Но одержит ли он победу, сумеет ли убедить этих молодых солдат? Или же после их ухода почувствует разочарование из-за того, что не достиг своей цели, и будет недоволен собой. Леона хорошо знала, какую он испытывает горечь, когда разговор ни к чему не приводит, и неудивительно, что она принимала близко к сердцу эту беседу.

Но Фернан сказал:

— Я именно так и думаю. Раз все политические партии Франции против — стало быть, нажим идет со стороны.

— Откуда ты это взял? — спрашивает Жером, потирая свой толстый нос, чтобы скрыть улыбку.

— У нас, например, в Шуази…

— Ты что, из Шуази? Из Шуази-ле-Руа? — изумился Жером и бросил взгляд на Леону.

— Да, а что? — спрашивает Фернан.

— Значит, ты знаешь Мориса?

Фернан удивился: какого Мориса? Но тут же понял, что ни о каком другом Морисе не могло быть речи.

— Тореза? Конечно, знаю. Ну… как все.

Из вопроса Жерома Фернан и Тэо сделали вывод, что он коммунист. По правде говоря, оба об этом догадывались. И ясно еще одно: Жером не скрывает, что он коммунист. Он говорит об этом при всех, чрезвычайно просто. А то ведь попадаются такие коммунисты, которые, вроде членов других партий, надевают или снимают свои значки в зависимости от того, где находятся.

— Вот это да! И ты часто видел его?

— Довольно часто.

— Вот это да! Замечательно!

— А знаешь, кто еще живет в Шуази? — вмешалась Леона. — Учительница, которая взяла к себе дочку Жоржетты.

— Верно. Может быть, ты знаком с нею? — сказал Жером Фернану. — Жаль, не знаю ее фамилии. Леона, спроси-ка у Жоржетты.

— Сегодня как раз пришло письмо от девочки, — сказала Леона.

— Что же она пишет? — быстро спросил Жером, — очевидно, судьба Жинетты интересовала его не меньше политики. — Как она там?

— Пишет, что ей хорошо, но все-таки… — тихо сказала Леона, думая о своих дочерях. Наступило молчание. Фернан воспользовался этим и продолжил свою мысль:

— Так вот, отец писал, что в Шуази две недели тому назад муниципальный совет собрался в полном составе и вынес требование, чтобы до рождества освободили из армии всех, кто призывался в сорок девятом году. В муниципальный совет входят тринадцать коммунистов, кажется, десять РПФ, три-четыре социалиста и МРП. Так вот, раз все французские партии против увеличения срока, мне и кажется, что это извне нажимают.

— Что ж, в твоем мнении есть доля правды, — ответил Жером. — Я не хочу сказать, что в других партиях сплошь мерзавцы, но не забывай: все их руководители, как в правительстве, так и в палате, были за увеличение срока службы… Одни только коммунисты были против. А остальные… стоит американцам сказать слово, как их дружки немедленно отвечают: «О-кэй!»

— Во всех этих политических махинациях не разберешься, — сердито буркнул Тэо. — А расплачиваемся мы!

— Что для янки увеличение срока службы? — сказал Мишель. — В армии у них хорошее жалованье — по тридцать, по сорок тысяч в месяц; об офицерах и говорить нечего. Для янки это вроде каникул.