А задумал вот что неутомимый собиратель земли русской:
— Упредить союз ливонцев с Литвой надо. Как и православную веру защитить от Рима. Ударим по супротивнику не кулаком в боевой рукавице, а пошлем в него три равные стрелы с разных сторон. От всех не прикроешься. А там, где прикроется мой родич главным своим войском, — там и быть решающей битве.
И, обращаясь к князю Даниилу, сказал так строго, чтобы каждый из бояр понял и не вздумал местничать — судиться — со Щеней:
— Тверской рати стоять подле Москвы. Быть ей моей последней силой и большим полком в войне. Тебе, боярин Даниил Васильевич, — ее воеводой. Главным воеводой московского войска. Пойдешь с Тверью туда, куда Литва своим войском ударит…
Великий князь московский встал. Встали за ним с лавок бояре и, кланяясь, стали расходиться. Многим из них в который уже раз приходилось заступать на воеводство. То была большая честь.
Иван III подозвал к себе Щеню:
— Скажи сотнику Новгородцу мое похвальное слово. И после обедни пусть будет у меня. Хочу знать, как дочь моя Елена княжит…
Ведрошь струилась среди луговины, спокойная и глубокая. Ее пустынные воды искрились под лучами восходящего солнца. От утренней росы слезился прибрежный кустарник. Ноги коней скользили в мокрой траве.
Воевода легко выехал на песчаный косогор и огляделся. За его спиной, придерживая всхрапывающих коней, застыли полукругом следовавшие за ним воеводы московского войска. Чтоб взглядом охватить ширь Митькова поля, Щеня привстал на стременах.
Сзади уходил вдоль реки вековой дубняк с густым подлеском на опушке. Лес от Ведроши подступал к большой Московской дороге. За нею угадывался Днепр, довольно широкий, в болотистых берегах. Князь Даниил знал — брода в здешних местах не было. Вправо простиралось обширное Митьково поле, перерезанное пополам небольшой речушкой. Оно, давно не знавшее плуга пахаря (какой уж год по этим смоленским местам бушевало пламя войны), поросло невысоким кустарником.
Поле хорошо просматривалось с небольших древних курганов, возвышавшихся там, где Днепр делал крутой изгиб. Через дорогу от них виднелись обвалившиеся земляные валы безымянной славянской крепостицы, невесть кем и когда разрушенной. Дальше, верстах в пяти, находился укрепленный русский деревянный городок Дорогобуж, совсем еще недавно принадлежавший великому князю литовскому Александру, будущему королю польскому.
— Лучшего места для битвы нет, — уверенно сказал подъехавший боярин Юрий Захарьевич Кошкин.
— До самой Ужи нет? — спросил Щеня.
— Мои разведчики хаживали за Ведрошь, забегали и за Ужу — поле одно такое на рубеже, годное для большой битвы. Ты не сомневайся в том, Даниил Васильевич.
Щеня молча кивнул. Еще раз охватив воеводским оком Митьково поле, твердо уже сказал:
— Здесь будем биться! А супротивника встретим за Ведрошью…
Тронув коня, князь поскакал вдоль реки к Московской дороге. За ним понеслись его спутники. У моста, переброшенного через Ведрошь, уже стояли сторожи. Увидев среди подскакавших всадников главного воеводу, бородатые ратники склонили в знак приветствия головы. Старший, сотник-смолянин, подбежав к князю, доложил:
— Ворогов не видели. А сотник твой Кузьма Новгородец с охотниками ушел конным по дороге к рубежу.
— Добро. Сами-то смотрите в оба…
Воевода выехал на довольно широкий мост. Кованые копыта коня отбивали каждый шаг по плотно пригнанным сосновым плахам, иссушенным под солнцем. Под мостом неторопливо бежала Ведрошь, кружась в водовороте у свай.
— Глубока! Всаднику, если за коня держаться покрепче, вплавь можно перебраться. Иначе броня-то враз утащит ко дну, — сказал кто-то из сопровождавших.
— То хорошо, — заметил в ответ Щеня. Про себя подумал: «Дерево моста сухое, жаркий огонь возьмет его быстро — только чтоб не помешали».
…Развернув коней, поскакали назад по успевшей порасти травой дороге к Дорогобужу, занятому полком боярина Юрия Кошкина. В город уже входила тверская рать воеводы Даниила Васильевича Щени. Московское войско собиралось и единый кулак, чтобы у стен смоленского городка сразиться с польско-литовским войском, которое вел к пограничному городку князь Константин Иванович Острожский.
Побывав на Митьковом поле у Ведроши, старший московский воевода составил план действий в предстоящем сражении. Щеня всегда был верен себе — он не признавал пассивного ведения боя при численном превосходстве противника. Выдающийся полководец Москвы, ее князей Ивана III Васильевича и Василия III Ивановича (деда и отца царя Ивана Грозного) — собирателей русской земли, — побеждал потому, что никогда не считал решающим залогом успеха только одну силу. Щеня помнил всегда, что есть еще и умение, что называется военной хитростью. Исповедовал он ее и в малом бою, и в большом сражении. Не зря о нем по Москве говорили: «Ох уж и хитер сей воевода из рода бояр Патрикеевых. Потому-то его великие князья и почитают…»
Князь Даниил не знал еще о численности, составе и вооружении войска главного александровского воеводы гетмана Константина Острожского. То ему расскажет посланный в разведку сотник Кузьма Новгородец. Но имел Щеня от перебежчиков точные сведения: главные силы противника пойдут по большой Московской дороге на Дорогобуж, который прикрывала рать боярина Кошкина.
Тревожную весть гонцы Юрия Захарьевича быстро донесли до Москвы. Поэтому и послал воеводу Щеню так поспешно к Дорогобужу великий князь Иван Васильевич, вверив любимому полководцу главные силы свои. Он знал, что быть большому сражению. Поэтому и берег на такой случай главный резерв московского войска — тверскую рать.
Возвратившись с Митькова поля, Щеня в чудом уцелевшей воеводской избе дорогобужского острога собрал военный совет из ближних ему людей. Разговор вели за крепкой стражей — вражеские лазутчики тоже не дремали. Только скрыв замыслы на предстоящее сражение, можно было уверенно ожидать успеха.
Военачальники съезжались в подновленный острог один за другим. Спешивались у крыльца. Отдав поводья слугам, разминали ноги и шли в избу мимо молчаливого десятника, придирчиво следившего, чтобы среди приглашенных не оказалось лишнего человека из числа любопытных боярских детей. Князь Даниил был суров во всем и крут на расправу с ослушниками — своевольничать никому не позволял, чего не делал и сам под строгим великокняжеским оком.
Участники военного совета входили в избу, снимали шлемы, с достоинством кланялись старшему воеводе, крестились на иконы в красном углу и не торопясь рассаживались по лавкам. Садились строго по чину, не толкаясь. Иначе быть кровной обиде, быть долгому местничеству.
На широком дубовом столе было пусто. Лишь стоявший посреди бронзовый подсвечник освещал ярко горевшими свечами дневной полумрак избы. Перед Щеней лежал большой лист пергамента с умело вычерченной картой Смоленской земли. Умные, с лукавой хитринкой глаза воеводы смотрели на входивших спокойно. Люди догадывались — решение на предстоящее сражение он уже и продумал, и затвердил.
На дальнем углу стола стояла чернильница, что носили на шее, с воткнутыми в нее остро отточенными перьями. Здесь же, поудобнее, примостился войсковой писец. Изготовился — ему писать донесение великому князю московскому.
Ближе всех к Даниилу Васильевичу уселся боярин Кошкин. Юрий Захарьевич был древнего и знатного рода Кошкиных, что составляло его главную в жизни гордость. Командовал он многотысячной ратью, посланной Иваном III воевать на запад. Под его начальством решительным приступом несколько недель назад взяли Дорогобуж, город-крепость на большой Московской дороге, что вела к древнему русскому Смоленску. С подходом тверской рати — большого полка князя Щени — его полк стал исполнять обязанности сторожевого. Был боярин Кошкин воеводой опытным и заслуженным. И не раз скрещивались а совместной ратной службе его пути-дороги с патрикеевским Щеней.
Рядом с Юрием Захарьевичем Кошкиным уселся его младший брат — Яков Кошкин, Храбрым считался воеводой, хотя на первых ролях, как старший, еще не ходил, но славу к древнему боярскому роду, роду русских воевод, прибавлял.