Времени у наших приятелей было довольно. Поэтому они заглянули еще в оранжереи. Нет слов, чтобы описать красоту и многочисленность апельсинных деревьев и других растений, которые наполняют их; среди них есть такие, которые выдержали сотню зим.

Акант, видя возле себя лишь трех своих приятелей (ибо их провожатый удалился), не удержался и прочел несколько строф, относительно которых его друзья припомнили, что уже видели их в поэме, по манере, сильно напоминающей его музу.

Как, неужели мы на юге?
Вечнозеленую листву
Здесь подчинить не могут вьюги
Зимы суровой торжеству.
Жасмин, цвети, благоухая.
Тебе не страшен ветер злой.
Моя Аминта дорогая
С тобою схожа белизной.
Что сладостнее тешит взоры?
Какой блаженней аромат?
Я все владенья нежной Флоры
Отдам за апельсинный сад.
Плод с кожурой лоснистой, твердой.
Нас чистым золотом дарит.
Такие же сияли гордо
В саду блаженных Гесперид.[4]
А в этом солнцу вместе рады
Осенний плод и цвет весны,
Здесь пышной зрелости услады
С надеждой юной сплетены.
И здесь вокруг дерев не мощных, не ветвистых,
Но опьяняюще-душистых
Играет легкий ветерок.
Пускай огромный дуб, раскидист и высок,
Лишить нас солнца может,
И тень огромных рук своих
Он на арпан[5] земли наложит,
Куда ему до них!

Пробудившийся аппетит принудил их покинуть это прелестное место, но в продолжение всего обеда они только и говорили, что обо всем виденном ими и о монархе, для которого здесь было собрано столько прекрасных вещей. Воздав хвалу его великим добродетелям, ясности его разума, героической доблести и уменью повелевать, — словом, наговорившись о нем вдосталь, друзья вернулись к своей первоначальной теме и сошлись на том, что только один Юпитер способен беспрерывно управлять делами мира сего. Человеку же необходима некоторая передышка: Александр Великий распутничал; Август играл на сцене; Сципион и Лелий[6] развлекались иногда тем, что метали плоские камешки в воду; наш государь находит утеху в сооружении дворцов — занятии, вполне достойном монарха. В некотором смысле он даже способствует общему благу, ибо дает подданным возможность принять участие в удовольствиях государя и с восхищением взирать на то, что создано не для них. Множество прекрасных садов и роскошных зданий приносит славу их родине. А как восхищаются всем этим иностранцы! Как будут восторгаться наши собственные потомки, любуясь шедеврами всех родов искусства!

Размышления четырех наших друзей кончились вместе с их обедом. Они вернулись во дворец и осмотрели его убранство, которое я не стану здесь описывать, ибо оно одно составило бы целый, том. Среди прочих красот их внимание особенно привлекли постель короля, гобелены и кресла в королевском кабинете. Стены здесь обтянуты китайской тканью, рисунок которой заключает в себе всю религию этой страны. Так как поблизости не оказалось брамина[7], наши друзья ничего во всем этом не поняли.

Из дворца они проследовали в сады и попросили провожатого оставить их одних в гроте, пока не спадет жара; они велели принести им стулья; их пропуска были подписаны столь влиятельным лицом, что всякое их желание исполнялось; дошло до того, что, дабы сделать место, где они находились, более прохладным, приказано было пустить там фонтаны. Грот этот устроен так: он имеет у входа три аркады и соответственно три решетчатые двери. Посреди одной из аркад находится изображение солнца, лучи которого служат затворами для дверей. Трудно придумать нечто более изящное и искусное. А наверху, над аркадами, красуются три барельефа.

На первом — светлый бог у самых врат заката.
Лучи, которыми и пышно и богато
Врата раскрашены — как сноп блестящих стрел,
Ваятель мастерски изобразить сумел.
По сторонам плывут Амуры на дельфинах.
Они, резвясь, шаля на их широких спинах,
К Фетиде[8] божеству прокладывают путь,
Чтоб гостю милому скорее отдохнуть.
Зефиры стаями над волнами порхают,
То появляются Тритоны, то ныряют.
Такие чудеса скрывает этот грот,
Что кругом голова у всякого пойдет.
В нем украшения — какая радость взорам! —
Заставят первенство признать то за скульптором,
То за искусником, что воссоздать здесь мог
Всё, чем прославился морских богов чертог.
На сводах и полу мозаика цветная:
Те камешки, что нам дарит волна морская,
И те, что прячутся в глубоких недрах гор,
Пестро сплетаются в диковинный узор.
На каждой из шести больших опор — по маске
И страшной и смешной, как чудище из сказки.
Какой-то странною изваяны мечтой,
Над нишею они застыли чередой,
А в нише с двух сторон, выпячивая губы,
Сирена и тритон победно дуют в трубы,
Чтоб дальше удалось пустить усилью их
Струю воды из труб — из раковин витых.
У маски изо рта с журчанием потока
Вода течет в бассейн, поставленный высоко,
И в нижний падает, уже как пелена,
И из него бежит, прозрачна и ясна.
Она звенит, поет, и ровен блеск зеркальный,
И эта пелена нам кажется хрустальной,
И наш восторг из ста восторгов состоит.
Когда же нет воды, когда фонтан закрыт,
Коралл и перламутр, ракушки, сталактиты,
Окаменелости, что струями омыты,
И так причудливо сверкают и горят,
Становятся еще пленительней на взгляд.
Под аркой в глубине таинственного грота
Мы видим мраморы искуснейшей работы.
Там гений этих скал, над урною склонен,
В убежище своем вкушает долгий сон.
Из урны бьет поток, и под уклон стекая,
Весь этот грот поит волна его живая.
Лишь в малой степени мой стих передает
Все то, чем славится дворец журчащих вод,
А прочих совершенств он, жалкий, не изложит.
Но ты, чья благодать мой дух усилить может,
Бог света и стихов, Феб, окрыли меня,
Ведь о тебе сейчас хочу поведать я.
Как солнце, утомясь, конец пути завидя,
Для отдыха от дел спускается к Фетиде,
Так и Людовик наш приходит в этот грот,
Чтоб сбросить хоть на миг тяжелый груз забот.
Когда б мой слабый дар был этого достоин,
Король предстал бы здесь как победитель-воин:
Чужие племена у ног его лежат;
Он мечет молнии — враги его дрожат.
Но пусть в других стихах, у музы величавой
Людовик, бог войны, гремит победной славой,
Пусть ею весь Парнас священный потрясен —
Мной будет он воспет, как светлый Аполлон.
Феб отдыхает здесь, под сводами пещеры,
У нереид. Они — как юные Венеры.
Но прелесть этих нимф, не доходя сейчас
До сердца Фебова, чарует только глаз.
Фетиду любит он. Куда им до Фетиды!
Ухаживать за ним стремятся нереиды:
Вот на руку ему Дорида льет струю,
И чашу Клелия подставила свою.
Дельфира подошла омыть ему колена,
И с вазой расписной за ней стоит Климена.
Она вздыхает, ждет, но равнодушен бог.
Один зефир — увы! — подхватит этот вздох.
Порою вспыхнет вдруг лицо ее тревожно
(Насколько покраснеть для статуи возможно).
Я, правда, не скульптор, но тщусь по мере сил,
Чтоб мой читатель все в уме вообразил.
Да, на прелестниц Феб глядит невозмутимо.
Душа его полна единственной, любимой.
Он жаждет одного: забывши обо всем —
О власти, о делах — остаться с ней вдвоем.
Достойно описать чей стих имел бы право
Изящество его осанки величавой,
Столь удивительной и непостижной нам,
Что мы издревле ей курили фимиам?
И кони Фебовы здесь отдых свой вкушают.
Амброзию они, усталые, вдыхают:
Их дышащих ноздрей мы ощущаем дрожь —
Да, совершеннее искусства не найдешь.
Есть в гроте, по концам, две ниши углубленных
С двумя прелестными фигурами влюбленных.
Одна из них — юнец пленительный Акид.
Все волшебство любви его свирель таит.
Он, стоя у скалы, мелодией своею
Как будто приманить стремится Галатею.[9]
Манит не только звук, манит и красота…
Какая нега здесь повсюду разлита!
Вслед за певцом любви стараются и птицы
Искусства своего переступить границы.
Хоть из пружин стальных, покорных току вод,
Здесь сделан соловей, он все-таки поет,
И нимфа скорбная, не знающая смеха,
На песни и слова ответит в гроте Эхо.
Легко звенит свирель и с нею в лад ручей,
И подпевает им согласно соловей.
Две люстры каменных здесь с потолка свисают
И жидким хрусталем, как пламенем, сверкают:
Огонь в них заменен прозрачною струей,
Причудлива игра с послушною водой:
Вот с яшмовой плиты взлетел фонтан-ракета,
Чтоб жемчугом опасть, росою, полной света.
И этот яростный неукротимый взлет
Густыми брызгами по лепке сводов бьет:
Не так стремительно летят из ружей пули.
Свинцом напор воды мы сжали и стянули,
И с ревом ярости бежит она из труб.
Он может оглушить, зато зевакам люб.
Со всех сторон летят, рассеиваясь, струи
И каждому дарят так щедро поцелуи,
Что сторонись иль нет, жаль платья иль не жаль,
А вымочит тебя расплавленный хрусталь.
И в хаосе они еще пышней играют —
Бегут, встречаются, друг друга обгоняют,
Теряются в камнях, кипят меж скал седых,
Сочатся каплями с крутых откосов их.
Нигде от их игры нам не найти спасенья.
Смогу ли описать я этих вод кипенье?
И если б даже твердь мой стих, как гром, потряс,
Всей этой красоты не передаст мой глас.
вернуться

4

Геспериды — в античной мифологии — нимфы, обитавшие в садах на островах блаженных и хранившие чудесные золотые яблоки.

вернуться

5

Арпан — старинная французская мера площади, равнявшаяся в зависимости от местности 0.042—0.051 гектара.

вернуться

6

Сципион и Лелий — один из наиболее знаменитых представителей римского рода Корнелиев Сципионов — Публий Корнелий Сципион Африканский младший (род. около 185 г. до н. э., ум. в 129 г. до н. э.) и его современник и друг консул Кай Лелий Мудрый (ум. в 140 г. до н. э.).

вернуться

7

Брамин — здесь в значении «восточного жреца» вообще.

вернуться

8

Фетида — одна из морских богинь античной мифологии.

вернуться

9

Акид и Галатея — сын лесного бога Пана и нереида (морская нимфа), мифологические любовники.