Муж пожал ей руку и с великой нежностью прошептал:

— Это невозможно по причинам, которых я не могу тебе назвать.

— Тогда я тоже не могу тебя любить! — внезапно воскликнула Психея. Она сразу же пожалела об этом, тем более что слова, произнесенные ею, не соответствовали истинным ее мыслям. Но что поделать — сказанного слова не воротишь! Тщетно пыталась она загладить свою оплошность ласками: у ее мужа так сжалось сердце, что некоторое время он не мог вымолвить ни слова. Наконец, он прервал молчание вздохом, на который она сразу ответила таким же вздохом, но только слегка неуверенным. Ей припомнились слова оракула. Как примирить их со страстной нежностью, чувствовавшейся во всех словах и жестах ее супруга? Станет ли тот, кто отравляет, испепеляет, тот, для кого мука другого существа — лишь забава, — станет ли он вздыхать из-за случайно вырвавшегося слова? Это казалось нашей героине совершенно невероятным; и в самом деле, такая нежность со стороны чудовища была бы чем-то неслыханным. Вздохи сменились слезами, слезы — жалобами. Все это было весьма приятно нашей красавице; но так как он говорил слишком трогательные слова, она не могла этого долго выдержать и сначала зажала ему рот рукою, а затем своими устами и поцелуем, более убедительным, чем все речи в мире, уверила его в том, что, оставайся он невидимкой и каким угодно чудовищем, она все равно не перестанет его любить. Так закончилось их приключение в гроте, а за ним последовал ряд других в том же духе.

Наша героиня не забыла того, что сказал ее супруг. Мечты нередко увлекали ее в самые удаленные уголки прелестного парка, где она так отдавалась своим грезам, что ночь застигала ее раньше, чем она успевала добраться до дому. В таких случаях муж спешил к ней на своей окутанной сумраком колеснице и, усадив супругу рядом с собой, катал ее по саду под журчанье фонтанов. И снова сады оглашались уверениями, клятвами, страстными речами, порою прерываемыми поцелуем — не одним из тех, какими обмениваются муж и жена (что может быть более пресным?), но поцелуем влюбленных, у которых все радости еще впереди.

И все же для полного счастья Психее чего-то недоставало. Вы догадываетесь, что я имею в виду прихоть ее мужа, его упорное желание оставаться незримым. Человечество так и не нашло объяснения этому. Чем объяснялось такое странное решение? Уроды часто любят показывать свои лица, в этом нет ничего удивительного; но когда человек привлекательной наружности утаивает свои черты, в этом есть что-то неестественное, поистине чудовищное. Пытаясь разгадать эту тайну, вот какое я нашел объяснение в одной рукописи, с которой недавно познакомился.

Однажды по своему обыкновению наши любовники беседовали, и юная супруга, все время думавшая, как бы ей ухитриться увидеть собственного мужа, не упустила случая завести с ним об этом речь. Разговаривая о том, о сем, она, наконец, навела речь на диковины их дворца. После того как красавица закончила перечисление того, что ей здесь особенно понравилось, оказалось, что, по ее мнению, главного-то и недостает. Мужу было вполне ясно, на что она намекает, но так как споры между любящими нередко приводят к благим результатам, он попросил ее выразиться яснее и растолковать ему, чего же это столь важного здесь не хватает. Ведь он приказал феям, чтобы ни в чем не было недостатка.

— Причем здесь феи? — воскликнула красавица. — Хочешь ли ты, чтобы я была вполне счастлива? Я могу указать тебе совсем простой способ, как этого достигнуть. Надо только… Но я уже столько раз тебе это говорила, хоть и без всякой пользы… Стоит ли еще раз повторять то же самое?

— Нет, нет, не бойся наскучить мне, — подхватил муж. — Я хочу, чтобы ты поступила со мной, как поступают с богами: им приятно, чтобы их сто раз просили об одном и том же. А кто тебе сказал, что я не той же породы, что они?

Наша героиня, расхрабрившись после этих слов, ответила ему:

— Раз уж ты разрешаешь мне это, я скажу, что весь твой дворец, все его убранство, все твои сады не возместят мне ни одной минуты твоего отсутствия, а ты хочешь сделать его вечным, ибо я не могу считать, что ты со мной, если я тебя не вижу. Я прикасаюсь к тебе, — продолжала она, — и чувствую, что у тебя есть рот, нос, глаза, лицо — все на своем месте, и, как мне представляется, все это прилажено так, что лучше и не бывает; но я не могу быть в этом уверенной, пока телесное присутствие, о котором ты говоришь, остается для меня только духовным.

— Духовным? — воскликнул супруг.

— Объясни мне хотя бы причины твоего упорства, — перебила его Психея.

— Я не могу перечислить тебе все причины, — продолжал супруг, — но чтобы хоть отчасти удовлетворить тебя, скажу: оцени сама наше положение, и ты должна будешь признать, что для нас обоих лучше, чтобы все осталось как есть. Прежде всего, уверена ли ты, что как только все твои желания будут удовлетворены, ты не почувствуешь скуку? Сами боги частенько скучают и вынуждены от времени до времени придумывать себе желания и тревоги. Как видишь, от полного удовлетворения желаний до лютой тоски — один шаг! Что касается меня, то видеть, как ты терзаешься любопытством, доставляет мне огромное удовольствие, особенно потому, что твое воображение не рисует себе какого-нибудь «чудовища», я хочу сказать, потому что ты не представляешь себе меня в каком-либо не особенно приятном образе. И чтобы указать тебе более непосредственную причину, скажу: ты не можешь не ощущать во мне чего-то сверхъестественного. А это значит, что я либо бог, либо демон, либо, наконец, волшебник. Если ты считаешь, что я демон, ты должна находить меня отвратительным, если я бог, ты должна перестать любить меня или по крайней мере перестать любить с прежним пылом, ибо редко бывает, что богов любят так же страстно, как людей. Что касается третьей возможности, то бывают приятные волшебники, и я могу оказаться одним из таких; впрочем, может быть, что я демон, бог и волшебник в одном лице. Поэтому самое лучшее для тебя пребывать в неуверенности, чтобы у тебя всегда было чего желать. До этого секрета еще никто не додумался. Поверь мне, и пусть меж нами все остается, как было: я знаю, я ведь должен знать, что такое любовь.

Психея удовлетворилась этими рассуждениями или сделала вид, что удовлетворилась.

Тем временем она придумывала тысячи забав и развлечений. Цветники были опустошены, лужайки вытоптаны: все это сделали нимфы, которые нередко затевали танцы или потешные бои, разделясь на два лагеря, различавшиеся между собой, подобно рыцарским орденам, цветочными бантами. Враждующие стороны набрасывались на все, что Флора предоставляла в их распоряжение, после чего победительницы сооружали трофей и плясали вокруг него, увенчанные гвоздикой и розами.

Иной раз Психея развлекалась перекличкою соловьев или наблюдала с берега поединки лебедей, турниры и состязания рыб. Самое большое удовольствие доставляло ей ловить этих животных на приманку, а затем снова отпускать их в воду. Нимфы следовали ее примеру. Каждый вечер они заключали между собой пари, кто больше поймает рыб. Самая удачливая рыбачка получала от нашей героини (какой-нибудь фант, самая неловкая присуждалась к штрафу: например, составить букет или гирлянду из цветов для каждой из своих подруг. Эти зрелища завершались закатом солнца.

Оно за играми следило,
Но, пряча днем горящий лик,
Его являло им в тот миг,
Когда под вечер заходило.

Но каким являл себя царственный владыка Феб! Увенчанный золотисто-пурпурной диадемой, он представал во всей пышности и великолепии, на какие способен повелитель небесных светил.

Дворец также был местом развлечений, порою сводившихся к простым играм, но нередко превращавшихся и в более затейливые забавы. Психея была теперь уже не девочка. Ей рассказывали о любовных похождениях богов и о том, какие облики принимали они, побуждаемые этой — и благотворной и роковой — страстью. Всеведение фей позволило им выполнить на гобеленах даже гибель Трои, хотя последняя в то время еще не пала. Психея заставила их объяснить ей смысл вышивок. Таковы чудеса, творимые волшебством.