Внизу в ущелье торжествовали разбойники. Правда, их радость была недолгой. С удивлением они обнаружили, что не только перебили всех охранников и слуг, но и разбили все амфоры с драгоценным оливковым маслом, которые и являлись тем грузом, который глупый, а теперь уже и вполне мертвый хозяин собирался доставить в Энурез. Грабители рассеянно бродили между масляных луж. Некоторые из них удивленно чесали в затылке. Среди них был и предводитель разбойников, выделявшийся на фоне всех остальных роскошным зеленым шелковым халатом и усыпанной поддельными стразами абордажной саблей. Вид у главаря был расстроенный.
Конан улыбнулся и вовзратился к своему верблюду, который уже успел удобно расположиться в тенечке под склоном. Караван приказал долго жить, и сейчас Конан должен был идти один. Выбравшись из ущелья, Конан с удивлением обнаружил, что впереди не было никакой дороги, и только лишь голая пустыня расстилалась перед ним. Но у Конана с собой был внушительный запас воды и провианта, и он смело двинулся в путь.
Сначала трудности перехода по пустыне не казались ему слушком большими. Однако, когда на исходе первого дня от жары издох с виду такой живучий верблюд, движение сильно замедлилось, и вероятность благоприятного завершения его путешествия сильно уменьшилась. Но он продолжал двигаться вперед.
Так прошло еще два дня монотонного пути, в течение которых Конан беспокойно озирался и гадал, что ждет его дальше.
На четвертое утро наступил четвертый день его путешествия по пустыне. Пейзаж навевал тоску. Воды почти совсем не осталось. Надеяться приходилось только на чудо. Конан поднялся на очередную дюну и увидел мираж. По счету – уже седьмой. Мираж был великолепен – глубокое синее озерцо в центре апельсиновой рощицы приковало взгляд Конана. На берегу озерца, практически скрытая от глаз апельсиновыми деревьями, возвышалась небольшая тростниковая хижина с крышей из пальмовых листьев. Конан поспешил навстречу чудесному виденью и с радостью убедился, что это не мираж.
Он ступил под сень деревьев и жадно припал губами к живительной прохладной воде. Он пил и пил, фыркая, как лошадь, пока живот не раздулся, и язык вновь не приобрел способность говорить. А когда, утолив жажду, он обернулся, то увидел на пороге хижины красавицу такой изысканной красоты, что у него не хватило слов ее описать. Роскошная фигура девушки, ее черные смеющиеся глаза, коралловые губы и зовущий взгляд тут же пробудили в Конане дикого зверя. Не в силах подавить животные, спящие до сего момента где-то внутри инстинкты, он рывком поднялся с колен и бросился к девушке.
– Так, ладно. И на сегодня тоже хватит с творчеством. Честно говоря, испытываю какой-то легкий дискомфорт. Уже совсем испытываю много дискомфорта. Внутри. Поэтому пойду кататься на велосипеде.
Конан шел по заснеженной голой тундре. Видимость без телескопа была не дальше трех метров. Его могучая, завернутая в оленьи и собачьи шкуры фигура, дышала мощью и первобытными инстинктами. Заткнутый за пояс огромный боевой нож не оставлял никакого сомнения каждому встречному или попутному путнику, что перед ним настоящий свирепый воин, достойный уважения. На покрытом многочисленными шрамами лице ярко горели глаза, которые, казалось, на многие километры вокруг освещали белоснежный туманный пейзаж. Но прохожих не было – они здесь просто не выживали. И некому было оценить силу и неистовство взгляда Конана.
Он шел против ветра. Его голова пряталась под тяжелым капюшоном, из-под которого торчали только нос с глазами, освещавшими путь. Его путешествие длилось уже две недели и целиком проходило по этим безлюдным местам. Пищей ему служили случайно встреченные на пути лютые волки и дикие собаки Динго, которых он догонял и разрывал зубами прямо сходу. Конан был прирожденным северянином. Так что ему не составляло большого труда выследить и убить одинокое животное или даже целую стаю. Воды в виде снега кругом было предостаточно, зверья в те доисторические времена водилось в избытке, поэтому он спокойно – когда пришел назначенный час – двинулся в путь, не опасаясь умереть от голода или от жажды.
Конан окинул взглядом окрестности. В путешествиях он всегда опирался на свой опыт, знание местности и свои прирожденные дикие инстинкты, и сейчас они безошибочно подсказывали ему, что конца его пути по тундре нет – и не предвидится. Насколько он знал, впереди его ждали еще сотни лиг унылого скучного серого пути сквозь снежную пургу и мглистые туманы. Он пожал плечами. Поглубже втянул голову в плечи и вспомнил свое совсем недавнее прошлое.
Он вспомнил, как пиратствовал на Штормовом море, которое находилось внутри огромного континента и соединялось с океаном множеством полноводных рек, где под его началом сотни свирепых пиратов наводили ужас на прибрежные города. Добыча вперемешку с кровью лилась рекой, жаркие красавицы всегда готовы были разделить с ним ложе, а расшитая золотом сафьяновая одежда и красивый именной палаш, принятый им из рук самого маршала Тухачевского, никому не позволяли усомниться в его – Конана – уникальном статусе. Здесь – посреди ледяной пустыни – он особенно нуждался в женской ласке и утешении. Монотонный и однообразный пейзаж, сейчас окружавший его, напоминал ему какое-то гнусное болото, которое высасывало всю его мужскую жизненную силу, страсть и достоинство.
Он зарычал. Женщину хотелось все больше и больше. Он чувствовал, что откуда-то изнутри приходит знакомое ему звериное желание овладеть и насладиться, и почувствовать в объятиях упругое биение дивного страстного горячего тела. Пред глазами встала картина пышногрудой красотки из Трихопола, которая так задорно подмигивала ему в разудалом кабачке на окраине, куда судьба занесла его в один из особенно прибыльных дней. Он вспомнил, как подозвал ее и предложил разделить с ним обильную трапезу. От ее улыбки у него закружилась голова, и кровь прилила к вискам. Вожделение буквально разрывало его изнутри, лицо побагровело, глаза готовы были выскочить из орбит. Казалось, что от желания он сейчас взорвется, как перезревший на жарком солнце плод черноплодной рябины.
– Ну, нет, так нельзя. У меня уже руки трясутся. С такими делами я точно скоро импотентом стану. Все! Ни одной строчки, пока жена не вернется из отпуска. И никакого велосипеда! И точка. Я сказал. Буду лучше ходить с мужиками на футбол!
И пляжи золотые все светом утренней зари освещены.
И я такой весь на рыбалке с катером совместно
Плыву себе по воле волн прибрежных.
Плыву комфортно, не сгибаясь под тяжестью раздумий грешных
О браконьерстве, о правах, о рыбных стаях и о вреде,
Который рыбе принесу свое рыбалкой.
Червя в достатке,
Удочки и спиннинг,
Все снасти должные,
И стоят хорошо в валюте местной —
И это, без сомненья, многое решит в сегодняшнем турне за рыбой.
Сам катерок пыхтит неспешно по мере сил,
А капитан – морское чудо,
Весь из себя в наколках с якорями во всех местах,
С русалками и рыбах на манжетах просоленного кителя из ткани хлопковой,
Но с добавлением вискозы, я уверен.
Моторчик – так себе, трудяга,
Но где же взять другой в такой дыре,
Как этот сонный остров на Карибах
С отелями из мрамора
И с добавленьем янтаря из Польши,
Добытого в Калининграде стараниями вод балтийских?
Моторчик трудится, жужжит пчела пчелою,
И сонным шершнем,
И шмелем на пастбище тенистом
С овечками вдали и чабаном неподалеку в бурке,
Что от отца досталась по наследству.
Кинжал лежит, сверкая бликом света,
Работая препятствием волкам,
Которые замыслили отаре вред принесть.
Кинжал – у мальчика,
У чабана, что в бурке,
Что сладко грезит о рыбалке на Карибах —
И на тунца, и рыбу-меч, и рыб, летающих вдали на крыльях быстро.
Но хватит о кинжале,
Оружие не может стать тем рычагом,
Которым можно сдвинуть мир,
Но лишь любовь.
Откуда мысль пришла сия мне в голову – в тумане подоплека.
Ведь мысли сонные витают незаметно,
И солнышко печет,
И ветерок, что гасит шум мотора трудяги-катерка,
И вопли капитана, что дорого кругом бензин и fuel – что тоже самое, но только, по-английски.
Шасть, мимо пролетел на крыльях жирный толстый рыб,
И я уверен, что именно он рыб, никак не рыба.
Уж больно толстый и уверенный в себе.
И нагло смотрит снизу вверх, сверкая чешуей на солнце,
Пытаясь пролететь чуть-чуть не милю разом, без посадки.
Уж скоро время наживить червя придет и ждать,
Когда удача, и задор, и радость жизни
Тунца или еще какую живность насадят на крючок шипастый мне.
Кэп смотрит зорко так глазами
С суровым прищуром из-под бровей густых,
Что выкрашены хной и представляют буйство красок в середине океана,
И по контрасту не уступят глубокой синеве небес,
И солнцу в небе, и луне, что спряталась за горизонтом робко
И ночи ждет.
Кругом простор,
И дышится легко,
И легкие глотают воздух, что меха – насыщенно и плавно.
А вот в Москве или еще в какой столице какой-нибудь страны
Сейчас все бегают, скрипят зубами в пробках сумасшедших
И лета ждут, чтобы потом потеть.
А мне легко, свежо и радостно,
И думать хочется лишь только об одном —
О рыбе где-то там в глубинах океанских.
Вот катерок решил замедлить ход,
Команда «Стоп, машина!» отдана —
Как хорошо, что есть мотор на судне!
Ведь без мотора мне никак —
Пришлось бы веслами пытаться что-то делать,
Как будто бы я раб в цепях триремы римской
На нижней палубе с соседом устрашающего вида.
Приплыли,
Вдалеке средь волн мелькают тут и там прожорливые чайки,
Которые слывут у местных чем-то вроде птиц морских или еще каких чудовищ —
Не понял точно, и уж не понять, конечно.
Язык аборигенов столь увесист,
Что знать не знаешь,
Хорошо ль здесь могут говорить на нашем языке с востока,
И не поймешь, о чем судачат, и о чем молчат серьезно.
Акцент такой, что хочется спросить —
Откуда ты, товарищ, и почему так говоришь co мною?
Уметь же нужно говорить с туристом так,
Чтоб понял, где еда, где соки свежих ягод, где двери на балкон,
И где подискутировать он сможет по душам с другими перед сном и выпивкой полночной! С сигарами под музыку волшебной флейты Моцарта и лютни знойной девы – что из местных.
Пора наживку насадить
И плавно так легко бросать уду в надежде клева хищного
И ждать тунца, чтобы потом обедом из него
И свежестью морского бриза насладиться!
Ура, клюет! Тянуть мне стоит, в палубу упершись,
Включив всю массу тела, мышц, и руки сильные,
И пальцы, что легко подковы могут гнуть в дурмане силы молодецкой приступа.
Тяну, тяну, вдруг, хрусть,
И только лишь обрубок жалкий в моих руках,
И рыба с леской и крючком мне машет плавником,
В глубины увлекая то, что только лишь сейчас слыло вершиной мысли инженерной
С гарантией на год и рыбу в полцентнера.
Была уда, и нет уды,
Но есть еще одна и спиннинг,
В конце концов, есть капитан,
Что тоже может послужить наживкою при случае серьезном.
Беру вторую, насадил кусочек мотыля,
И мяса козьего, и гречки на крючок – забросил.
Снасть хороша, попробовал —
Должна выдерживать слона на привязи,
Ну, или акулу с ликованием утробным пытающуюся съесть крючок стальной
С наживкой вкусной, сочной.
Жду. Ждать пришлось недолго. Ура, клюет!
Тянуть мне стоит, всем весом в палубу ногами упираясь,
Включив работу мозга, мышц, и руки сильные,
И пальцы, что легко подковы могут гнуть в дурмане силы молодецкой приступа.
Тяну, тяну, вдруг, хрусть, и только лишь обрубок жалкий в моих руках,
И рыба с леской и крючком мне машет плавником,
В глубины увлекая то, что только лишь сейчас слыло вершиной мысли инженерной
С гарантией на год и рыбу в полцентнера.
Была уда, и нет уды,
Но спиннинг есть, и капитан,
Что, я уверен, как следует мне может послужить наживкою при случае серьезном.
Вот спиннинг – крепок и могуч.
В два пальца толщиной из пластика,
И, говорят, убить им можно льва, ударив крепко в лоб с размаху.
Беру наживку, думаю, что капитан,
Конечно, должен быть вкусен,
И катер у него не сильно сложный,
И управлять им научиться будет мне легко совсем.
Пытаюсь насадить червя опять и мяса —
Но теперь ягненка, а не козы —
И гречки нет, и проса – весь запас исчерпан.
Знать, рыба подлая в горячке боя все смыла с палубы в пучины океана!
Вот, насадил. Теперь забросить нужно,
И ждать, и думать, как с капитаном поступить,
Случись чего на море вдруг. Жду. Ждать пришлось не долго.
Ура, клюет! Тянуть мне стоит, всем весом в палубу ногами упираясь,
Включив работу мозга, мышц, и руки сильные,
И пальцы, что легко подковы могут гнуть в дурмане силы молодецкой приступа.
Тяну, тяну, вдруг, хрусть, и только лишь обрубок жалкий в моих руках,
И рыба с леской и крючком мне машет плавником,
В глубины увлекая то, что только лишь сейчас слыло вершиной мысли инженерной
С гарантией на год и рыбу в полцентнера.
Была уда, и нет уды, нет спиннинга,
Но капитан в запасе есть еще,
И пребывает он в сомненьях сильных по поводу своей судьбы.
Решение пришло —
Никак нельзя мне возвращаться в порт пустым без рыбы —
Ведь засмеют, и станет стыдно,
Поэтому я действовать намерен быстро,
Использовав последний свой ресурс!
Я подойду, уже иду,
Вот подошел, рука – в кармане щупает —
Нащупала орудие торговли,
А капитан, бледнея, ждет, что будет дальше с ним,
Пыхтит, не зная прелестей рыбалки на живца!
Все, улетаю! До свидания, страна песка и океана с волнами и ветром на просторе.
С собой я увожу скелеты рыб,
Что пойманы в труде и мною.
Один – два метра, другой – лишь полтора длинною.
Мой верный капитан прощально машет мне – разбогател, служа наживкою.
Упорно плыл, работая живцом, приманкою для рыбы,
Которую я бил с размаху черенками от уды и спиннинга из пластика прям в темя,