Наконец их глаза встретились. Его глаза полыхнули огнем и уже цепко держали Катю.

«Этот армянин смотрит, как ножом режет», — узнала она ночного гостя.

— Здравствуй, Катя!

— А, здравствуй, солдатик! Куда ведете?..

— Да никуда, Катя, — сказал он, — просто это дурные женщины.

— И ни в чем они не виноваты. Зря вы их арестовали, солдат. Вот вы войну арестуйте, Гитлера, а их что?.. Это враг бил, истязал, насиловал — вытравил из них человека. — Помолчав, она продолжала: — Думаешь, они хотели предавать родину и служить врагу? В первый раз руки чуть не наложили на себя, убивались, а со временем стали равнодушны ко всему. Не надо тревожить лихую беду в человеке. Да ладно, иди уж, сторожи своих арестанток.

— Вы-то от них по крайней мере отличаетесь…

— Всего лишь тем, что они оценили свое тело, а в остальном мы схожи, и всего больше — нашей искалеченной жизнью и ограбленной честью. Иди!

6

Ваан выздоравливал. Врачи помогли, и могучий организм сопротивлялся. Валя заполняла собой его одиночество и бессонные ночи.

Ногу оперировали дважды. Хирург читал в глазах Ваана вопрос:

«Есть надежда?»

— «Надежда юношей питает…» — продекламировал врач.

Лицо Ваана тронула бесцветная улыбка: немая благодарность.

— Какое еще тут спасибо! — остановил его хирург. — Заладили, спасибо да спасибо!.. Это моя работа, мой долг.

Ваан покачал головой. Ну и невыносимый характер у старика: застонешь — начинает подтрунивать, позовешь на помощь — брови хмурит, поблагодаришь — сухо оборвет. А ведь сам хороший, заботливый, и рука у него легкая.

Валя не сводила глаз с Ваана. Пока состояние его было тяжелым, она использовала возможность быть ему в утешение. А сейчас?.. И подойти трудно, и слов не подберешь.

Вся рота любила, даже почитала его. И эта женщина, считавшая Ваана своим спасителем, посвятила себя ему. Посвятила, в первую минуту еще не осознав, с каким огнем играла.

Вначале Ваан не обращал внимания на ее игру. Он всегда помнил ее кратковременно-бурное прошлое.

Как-то, улучив момент, Валя прошла в штаб и стала перед ним. Ваан весь напружинился. «Вот ты какая!»

— Чего тебе, Валя? — спросил он с напускной небрежностью.

— Не знаю, командир, не знаю…

— Да говори уж, — открыто улыбнулся Ваан.

В ее глазах вспыхнули сумасшедшие огоньки, и вместе с тем играли в них чистые, нетронутые сполохи света. Женщиной правила не страсть.

— Командир, видела я мужчин. Они просили, клянчили, ползали у моих ног — вы совсем другой!..

— Валя, чтоб я тебя в платье больше не видел, ясно?

— Ясно, товарищ командир! Хотите оградить себя? Задушить меня в грубой робе?

— Да нельзя, черт знает что такое!..

— Я люблю вас, командир! Люблю. Мне трудно признаться в этом даже самой себе, но это так…

В горле у Ваана пересохло. Слова так и пристали к небу. В тайниках души он бережно хранил воспоминания о своем первом чувстве, которое с последним выстрелом войны должно было заполнить все его существо, всю душу. Он умел держать слово.

«Что же будет с Валей? Любовь не преступление. Но ласковое обращение может укрепить ее в ложной мысли. Что ей возразить?..»

— Иди, Валя, — сказал он, — иди, и подумай, и взвесь свои слова. Так ведь сразу не любят!..

— Уйду, командир, уйду, только зря вы меня корите. — Вале удалось не разреветься, но она надулась, как маленькая девочка. — А форму немецкую я на себя не напялю…

— Так не пойдет! — вскипел Чобанян. — Чтоб завтра же была в форме и со знаками различия! В порядке исключения разрешаю носить только блузу. На сапогах и военных брюках не настаиваю.

— Слушаюсь! — Валя вышла, и по звуку шагов Ваан определил, что идет она пританцовывая.

Будни размалывались в жерновах бурь и вьюг. Уже многие в роте знали, что неравнодушна она к командиру. При упоминании его имени щеки ее вспыхивали румянцем. И еще знали, что командир из неподдающихся.

— Да, нашла коса на камень…

— Милашка, — причмокнул губами кто-то из ребят, — уж больно хороша! Хотя бы разок ранило, что ли, через ее руки пройти…

— И заработал бы другую рану — в сердце. Как бы ее лечил?

Валя полюбила армянских бойцов. На редкость мягкие, проникновенные глаза у них. В них целый мир. Мыслящие и грустные, тоскующие и любящие, страшные в минуты гнева и ярости. Они смотрели на нее благоговейно, как в картинной галерее взирают на образ богоматери. Незавоеванная красавица внушает мужчине почтение. Валя ощущала на себе тепло истосковавшихся по женской ласке взглядов. Тоска!.. Бездомная, годами странствующая тоска. Но никогда не вырастала она в безудержную страсть и не доставляла хлопот ей, живущей и без того беспокойной жизнью.

Сердце Ваана было закрыто для нее, распахнуты лишь огненные глаза. Чутьем она больше полагалась на выражение этих глаз, чем на силу и суровость слов. А глаза таили другие речи. Это были глаза мужчины. И Валя ждала.

Как-то по случаю первомайского праздника командование бригады организовало вечер танцев. Приглашены были и армянские партизаны. На поляне таяли в сумерках тени танцующих. Гармонь выводила танго. Положив руку на плечо Ваана, Валя наклонилась к нему.

— Тебе нездоровится, Валя?

— Выведите меня из круга, я устала! — взмолилась она.

В полумраке леса она обвила его шею. Он сдержанно разнял ее руки.

— Может, пойдешь отдохнешь? — как чужой прозвучал его голос.

— Не надо!.. — в ее голосе дрожала обида. — Поцелуй меня.

Гармонь наигрывала вальс «На сопках Маньчжурии». Где-то у дерева остался заплутавший поцелуй. Переполнявшая сердце ласка душила ее.

Луна рассеивала серебро над полями, и река огромной рыбой плыла в просветах между деревьями. Дорога через поле извилисто вбегала в село, теряясь на его уличках. Валя молчала. Ее плечи сиротливо вздрагивали.

— У тебя есть любимая девушка?

— Есть, — ответил Ваан, — ее зовут Ева. А ты среди наших ребят не выбрала себе человека по сердцу?

— По-твоему, я легкомысленная девчонка?

«Она целует меня, а я задаю ей глупые вопросы», — одернул Ваан себя.

— Прости, Валя. Я не хотел тебя обидеть.

— Бог с тобой, командир! Сама виновата. — Женщина шагнула в темноту.

Долгое время не смела она показываться ему на глаза. А Ваан боялся потерять Еву. Люди его склада либо теряют, либо обретают, им никогда не удается играть. Ваан понимал, что победа Вали станет поражением Евы. Она проложила между собой и ним невидимую дорогу, которая должна была привести его домой. Он видел эту дорогу, сердцем ощущал. И с еще большей ясностью открылось это ему сейчас, когда на его пути встала Валя.

Сон все не шел. Ваан пытался вспомнить в подробностях бурный спор, который разгорелся между командирами в роте вокруг Вали. Они были тогда вчетвером: он, политрук, начштаба и начальник разведки Саруханян. Он и начал первым.

— Не пойму, почему эта женщина непременно хочет остаться в роте. Пусть благодарит судьбу, что ее не наказали за сомнительное прошлое.

— Какое прошлое? — встрепенулся Авагян.

— Она долго таскалась с этим немцем.

— По своей воле, думаешь?

— Неважно, по своей или нет. Мы имеем дело со свершившимся фактом.

— Оккупация украинской земли фашистами — это свершившийся факт? — напирал Авагян.

— Да, товарищ политрук.

— Следуя вашей логике, мы не должны иметь дела с этой территорией только потому, что враг ее осквернил? Так, по-вашему?

— Это разные вещи.

— Нет, то же самое, — политрук поднялся. — Мы не можем остаться бессердечными бюрократами, она ведь женщина, которая прежде всего была женой советского командира. Прошлое Вали Сальниковой следует рассматривать с этого момента, а не исходить из факта пленения ее немцами, лейтенант! Поймите, она против воли стала женой врага, да и не женой вовсе.

— Но она и не делала попыток избавиться от этого позора.