— Надо постараться, чтобы герр лейтенант стал нашим другом… Обработать!

Один из штурмовиков схватил Ваана за ворот и поднял со стула. Другой распахнул дверь.

«Обрабатывали» несколько дней кряду. В больницу Ваан уже не вернулся. Большую партию пленных перевезли в товарных вагонах в Польшу, в концентрационный лагерь близ города Возня, именуемый «Возненский учебный пункт».

— Национальность?

— Армянин…

— В распоряжение Брауна.

Так Ваан оказался среди земляков. Более полутора тысяч военнопленных находились за колючей проволокой. Поползли слухи об армянском легионе.

— Какой еще легион?

— И что он будет делать?

— Воевать с Советским Союзом.

— Ну да?..

— Вот-те и «ну да»!..

«Выходит, — раздумывал Ваан, — я должен воевать против своих. Против самого себя. Чушь!»

В таком душевном смятении Ваан неожиданно встретился с подполковником Саядяном, знакомым ему еще по Еревану лектором университета. Добро! Они быстро поняли друг друга. Судьба свела их снова. Надо бороться! В Возненском концлагере создавалась подпольная организация. Руководство ею взял на себя подполковник Саядян.

Были на учебном пункте и отпетые негодяи — «охотники» за врагами рейха. Малейшее подозрение — и пленных расстреливали. Саядян принял меры предосторожности: несколько провокаторов было ликвидировано.

Пропагандистская машина немцев обрабатывала умы военнопленных. Командным составом занимался лично Браун.

Ежедневно на пункт прибывали все новые партии пленных. Прибывшие, хоть и осторожно, искали — кому бы открыться. Пора было действовать.

Весь день, непрестанно ругаясь, бродил по плацу ленинаканец Хев Минас. Он один никого не боялся. Хев по-армянски — тронутый.

— Эй, слыхали новость?

— Что там еще?..

— Вызвали меня к начальнику.

— Тебя-то зачем, Минас?..

— Спрашивает он, значит, кто я по профессии. Я и говорю — кузнец. Говорит, сменить надо тебе профессию. Теперь не подковывать, а пленным под ноги обмылок подбрасывать надо.

— Что ты там мелешь, Минас?

— Муку для таких, как ты, ослов. Или не ясно тебе, о чем я говорю?

— А короче?

— Короче — чтобы шпионил я…

— Вот как! — унялся собеседник Минаса. — А ты что ответил?

— Ладно, сказал, дорогой начальник, всю жизнь о такой работе мечтал. Большое вам спасибо. Будет сделано, — кто что скажет, так я вам сразу и донесу. Уж очень они все обрадовались. Как там этого чернявого поганца зовут? Да, Браун; так он меня еще и папиросой угостил, и по спине похлопал: «Молодец, армен…»

— А что потом?..

— Вчера пошел я к нему. Сказал, новость есть. Завел он меня в заднюю комнату, окна закрыл и засел писать, что скажу. Говорю, что Сехпосяну Сехпосу ночью сон приснился, и он мне его рассказал, будто навестил Гитлер наш лагерь, принес буханку белого хлеба и кусок апаранского сыра, дал мне, наелся я. А как глаза протер, гляжу — съел половину соломы из своей подушки. Этот Браун обиделся, сказал — такие вещи нас не интересуют, сказал, узнавай, кто ругает Гитлера, кто недоволен нами. Я знал тут одного, что вербовкой занимается, уж больно он весел был в последнее время. Так я его и назвал…

— Кто, кто это?..

— Никаких «кто». К стенке его уже поставили. А теперь я вам скажу по секрету, если хоть один из вас при мне не будет ругать Гитлера, того я Брауну, этому дьяволу, назову следующим.

И отошел, напевая:

Подполье зашевелилось. При невыясненных обстоятельствах исчезла двое военнопленных, один из них — Арто, ходивший в надзирателях. Расследование немцам ничего не дало. По лагерю поползли слухи, что Арто предатель и доносчик, виновник многих арестов. Не дремал и враг. Штурмбанфюрер снова вызвал Ваана. Принял его подчеркнуто любезно. Из-за стола навстречу поднялся. Пенсне снова заняло свое место, и правый глаз Брауна увеличился вдвое, нет, втрое.

— Слушаю вас, герр Браун…

— Есть у меня одна идея, так сказать, план большого начинания. И вы должны помочь мне. Это в ваших силах.

Браун поделился своей «идеей». Разговор шел о превосходстве германской расы, о «новом порядке» в Европе. Говорил в основном Браун:

— Не к чему нашим друзьям, военнопленным армянам (Ваан отметил про себя, что Браун именно так и выразился — нашим друзьям)… работать в тылу, на шахтах или рудниках ради куска хлеба. Не разумней ли будет создать из советских военнопленных легионы, в том числе и армянский… вооружить их и отправить на фронт — воевать с большевизмом?! Фюрер умеет ценить храбрых, — по лицу эсэсовца расползлось подобие улыбки, — к тому же вы, армяне, арийцы… уж это-то мне доподлинно известно, герр Чобанян…

Ваан изобразил на лице понимание.

— Ну как?

— Интересно.

— Подумайте, герр Чобанян. — Браун протянул ему руку.

Возвращался Ваан подавленный и недовольный собой: «Сидел как мокрая курица, — негодовал он на себя, — и так беседовал с этим индюком, будто мы с ним вовсе не враги. Но разве солома силу ломит: место ли здесь геройство изображать? — думал он уже через минуту. — Мы должны воевать, бить гитлеровцев. И надо, чтобы в этом нам помогли сами же немцы…»

Большая часть бойцов вначале и слышать не хотела о том, чтобы даже на время напялить на себя ненавистную форму.

— Нет! Никогда!

Саядян терпеливо разъяснял.

— Мы должны сделать все, чтобы не вызвать подозрений, — сказал он, — нам сейчас нужна хотя бы относительная свобода, а немцы — слава богу! — предлагают нам также и оружие. Давайте заполучим его, чтобы в удобный момент повернуть против врага. Во времена Вардановой войны в 451 году персидский царь Азкерт, мечтавший обратить армянских нахараров — князей в свою веру, тоже поставил их перед выбором — жизнь или смерть! «Отрекитесь от своей веры — или вас растопчут слоны». И армяне провели врага, а вернувшись на родину, вооружили народ и войско для исторического Аварайрского сражения. Сегодня мы должны поступить подобно нашим предкам, ибо «смерть осознанная — бессмертие, неосознанная — забвение»!

После долгих споров и обсуждений решено было принять предложение немцев.

И вот настал наконец день, когда военнопленные сменили полосатую лагерную одежду на вражескую форму.

Зло шутили друг над другом. Даже люди с крепкими нервами сникли, словно соскребли с них человеческую и облекли в змеиную кожу. Самый молодой из бойцов, Варужан, пытался изорвать на себе форму:

— Собака я… фашист проклятый… Плевать я на себя хотел!

Его связали, утихомирили.

Когда Ваан впервые увидел себя в зеркале у парикмахера, будь у него «парабеллум» — разрядил бы в этого чужого, ненавистного ему человека.

Но с чем только человек не свыкнется! Привыкли и они. И даже подтрунивать стали — кто над носящими форму, кто над раздающими ее.

Однако враг оставался врагом. Надзор был по-прежнему строгий. Подполковник Саядян, теперь уже начальник штаба легиона, пожаловался как-то Брауну:

— Мы — солдаты рейха, а вы продолжаете держать нас за колючей проволокой.

Браун иронически улыбнулся.

— Вы пока все еще пленные. Присягнете — тогда положение изменится. Получите и оружие и свободу немецкого солдата.

Партева Карташяна Ваан знал еще по Еревану, со студенческих лет. Учился тот в Политехническом институте. Отец его, Мигран Карташян, был известным ученым. Потом выяснилось, что он враг народа, агент нескольких иностранных разведок. Близкие и друзья только и делали, что удивлялись да разводили руками: «Кто бы мог подумать?» Сын был исключен из института и из комсомола.

И вот, в далеком польском городе Возня, в шеренге пленных Ваан увидел Партева. Увидел и поразился, глазам своим не поверил: уж он-то знал Партева отлично. Впрочем, иначе и быть не могло. Яблоко от яблони… Надо предупредить товарищей, пока Карташян не успел хоть что-то вызнать о подполье. Успеть бы сказать Саядяну.