— Зачем эта резня, зачем?..
Его нервозность передается мне.
— Пойди спроси Гитлера…
— Мне речей не надо. Лучше скажи, если бы ты знал, что не вернешься с войны, все равно бы воевал? Говори!..
— Воевал бы.
— Лжешь! — кричит Оник и вдруг начинает рыдать. Закрыв лицо руками, он падает на траву. — Лжешь!.. Или я, я… с ума сойду…
С трудом успокаиваю его. Немного погодя его тоскливые глаза оживляются. Он виновато улыбается.
— Ты знаешь, какая девушка живет в соседнем доме? — говорю я. — Во всем мире второй такой не сыскать. Хочешь, пойди и утоли свою тоску по Маник.
— Ладно, не утешай, — сухо прерывает он. — Не думай обо мне плохо. Правда, хоть я и не верю, что выйду живым из этого ада, но ты в моей честности не сомневайся. Я и живым буду в первых рядах, и должно быть, умирая, тоже… Знай!.. Я выхожу из себя.
— Я тебе не исповедник и не следователь. Прекрати эти глупости!
Из сада, громко смеясь, выбегает наша соседка с косынкой в руке. За ней с веткой цветущих вишен бежит лейтенант Борисов.
— Стой, Верочка, стой!.. — кричит он.
Девушка скрывается за деревьями. Сады разносят эхо ее веселого голоса и передают в овраг.
— Молодец, парень! Видишь, как держит под огнем сердце девушки… — говорю я Онику.
Глаза Оника потеплели.
Из-за самого дома показываются три самолета… Бросаемся на землю. В овраге, недалеко от нас, взрываются бомбы, одна, другая, третья, трещат пулеметы. Самолеты исчезают так же внезапно, как появились.
Лепестки вишен, как слезы, падают на землю. Деревья взгрустнули. Некоторые из них уже бессильно опустили сломанные ветки. Весну ранило, и словно убило какую-то прекрасную песню.
— Смотри, что это?.. — бледнеет Оник.
Из сада медленно выходит Борисов, неся на руках Веру. Руки девушки, как сломанные ветки вишневого дерева, свисают вниз, кровь окрасила лицо и белое платье. Идем им навстречу. У Борисова лицо потемнело и осунулось. Мы молча шагаем к дому. Мать девушки бросается к ногам Борисова:
— Верочка!..
Пулеметная очередь прошлась по груди девушки. Она мертва.
— Верочка!..
Мы молча выходим из дому, оставив у трупа мать и лейтенанта.
Оник шагает быстро, словно убегает от самого себя, от мира, от всего…
Поздняя ночь, но мы не спим и говорим о нашем детстве, о школе, касаясь мысленно памятью любимых и священных мест, камней и кустарников, пьем холодную воду наших горных родников.
— Знаешь, если я вернусь домой, я буду жить иначе, — говорит Оник. — Я только теперь стал понимать жизнь. Надо сделать так, чтобы она стала легче и красивее. Жизнь должна стать легче и красивее. Нам нужна такая жизнь, чтобы забылось все это, все!..
Ты говоришь, что вы здесь только три дня, — продолжает Оник. — Значит, вряд ли их любовь имеет даже однодневную историю. Любовь, рождение и смерть которой свершились одновременно… Убили у человека любовь, а с ней и душу…
Беспокойная ночь. Даль глухо и грозно грохочет…
1 мая 1943 года
Последние две недели мы наступаем.
Наши части, как разлившийся поток, сорвались с места и сметают, гонят скопления вражеских войск. Оборонительные рубежи бессильны против нашего наступления. У бойцов настроение приподнятое.
— Если так продолжится, через шесть месяцев мы сойдем в Берлин. Честное слово! — говорит Сергей.
Старший лейтенант Потапов, мой заместитель по политчасти, из-под очков смотрит на меня.
— Работы еще очень много, очень. Еще на целые годы, да, на годы…
Потапову под пятьдесят. Он москвич, долгие годы был преподавателем истории в одной из московских школ. Хороший человек, честный и справедливый. Ребята нашей роты полюбили его, он всегда с солдатами. Потапов и здесь взял на себя роль доброго учителя и воспитателя. В его лексиконе часто путаются слова «солдат» и «ученик».
— Товарищ лейтенант, я недоволен командиром первого отделения второго взвода сержантом Черкасовым. Он вчера был пьян, и ученики смеялись… — Или: — Наши ученики-отличники глазом не моргнут перед врагом…
Оник и Потапов (Оник командир, второго взвода нашей роты) очень подружились, но спорят друг с другом каждый день. Потапов находит, что Оник очень сентиментален и что он должен устранить этот недостаток, если хочет быть более полезным фронту.
— Оник Варданович, вы не должны обижаться, у меня сын старше вас, но поймите же, нельзя быть таким сентиментальным, нельзя.
Оник с ним не согласен.
— Нет, дорогой товарищ старший лейтенант, я молод и живу сердцем и чувствами. И еще: я не люблю это слово «сентиментальный», в нем есть какой-то подчеркнуто политический смысл.
Политрук молча улыбается, но немного погодя снова начинается надоевший всем спор.
Оник последнее время чувствует себя хорошо, потому что и фронтовые дела идут хорошо, и мы вместе. Он очень привязан ко мне. Если часа два не видит меня, бежит разыскивать, а не найдет, — уже глаза влажные. Вот это и делает его в глазах Потапова сентиментальным. Связной Оника погиб, и он рыдал, как ребенок. Об этом рассказал мне Потапов.
— Плаксив, как младенец, но в атаке несется прямо на танки. Удивительная персона, удивительная…
Ну, что поделаешь, таков уж наш Оник, слезы и чувства не подчиняются ни воинскому уставу, ни приказам.
Когда Оник со мной, он непременно начинает разговор о Маник.
— Соскучился я по ней. На последней карточке она как будто выросла, больше стала похожа на девушку. Но письма сухие, не знаю — от застенчивости или от чего. Если останусь жив, только с ней я смогу забыть весь этот ужас…
О Маник я слышу несколько раз в день. Оник говорит, что завидует мне.
— Эх, счастливец же ты, брат, что ни в кого не влюблен.
А я, говоря правду, завидую ему, Онику. Он хоть облегчает сердце свое, рассказывая мне о своих чувствах. Как мне сказать, как раскрыть свое сердце, если любовь моя не имеет определенного образа. Как было бы хорошо вместе с письмами матери читать и ласковые письма любимой девушки!..
Погибшего командира батальона Абрамова замещает капитан Хохлов, здоровый, мрачный человек с красной шеей. Краснолицые, толстые мужчины всегда кажутся мне добрыми и жизнерадостными людьми. Хохлов же мрачный и неразговорчивый. Первая встреча его с командирами рот была довольно странной.
— Значит, мне это с вами сражаться, да?.. Почему не отвечаете?
Командир третьей роты Петров громко сморкается.
— А вам, товарищ капитан, как кажется?
— Мне кажется, что вы, товарищ лейтенант, невоспитанный человек.
У Петрова подрагивает бровь.
— Извините, товарищ капитан, по-вашему, мы должны сражаться вместе или друг против друга?..
Лицо Хохлова делается еще краснее, жилы на шее вздуваются так, словно вот-вот лопнут.
— Молчать! Это что такое? Молчать!..
Молчание тяжелое и грозное.
— Это еще что? Я вам покажу, вы еще не знаете капитана Хохлова. Да, не знаете!.. Вы еще наплачетесь у меня!
— Вы уже показали себя, хватит! — взрывается Петров.
Назревает скандал. Разъяренный капитан протягивает руку к пистолету…
— Я тебя, как собаку!..
Петров направляет дуло автомата прямо в грудь Хохлова.
— Еще одно движение, и я вас разрежу пополам…
Капитан бледнеет, у него дрожат руки.
— Товарищ капитан, — прерывает молчание Воронцов, заместитель командира по политчасти, и становится между ними. — Мы плохо начали наше знакомство, вам бы надо найти более подобающую форму беседы с ребятами.
Капитан молчит.
— Мы не бездельники, — добавляет другой. — У нас нет времени слушать ругань. Разойдемся…
Расходимся без разрешения, и нам ясно, что батальон с первого же дня ускользнул из рук капитана Хохлова.
Неразговорчивый капитан иногда делается болтливым. Секрет этого нам известен. У Хохлова страсть к спиртным напиткам.
Несколько дней назад он тяжело ввалился в блиндаж с опухшими, красными веками. От него несло водкой и чесноком.