— Довольно, Серега, слезами горю не поможешь…

Но сосед не умолкал:

— Ведь на смерть шел с песней, а узнал, что жена вышла замуж, и плачет.

— Замолчи, ты ничего не понимаешь!.. — глухо заговорил моряк. — Когда я бросался на танк, перед моими глазами была она. Умирать тогда было легко. А сейчас… Сердце раздавлено под гусеницами…

— Зря ты плачешь, браток, — обращается к нему пожилой, — радуйся, что избавился от такой дряни.

— Точно, точно, — заговорили со всех сторон.

Матрос приподнялся.

— Неправда! Зачем вы злословите? Неправда! Я еще люблю ее и вряд ли смогу… Неправда!..

Палата умолкла.

31 марта 1943 года

Весна!..

От черных борозд поднимается легкий пар. Несет сыростью, растаявший снег лужами стоит по обочинам дорог, в полях, повсюду.

На опушке леса зеленеет трава. Подснежники ласкают глаза усталых солдат.

В эти дни мы для наших подруг приносили в класс подснежники и тайком клали им под парты. Сейчас подснежники словно с сожалением смотрят на нас. Девушки не украсят ими свою грудь, а эта бархатная трава не дождется щекочущих, мягких губ ягнят…

На ветках деревьев набухли почки, лес зовет темнотой и нежной зеленью. Острые и чувствительные побеги грушевых деревьев, навострив уши, ловят тепло и шепот ветерка. Рождается веска, а в мире смерть…

Нас четверо. Мои спутники, как и я, возвращаются из госпиталя в часть. Двое из них пожилые. По любовным, мечтательным взглядам, которые они бросают на землю, сейчас же чувствуется, что оба из деревни.

— Какая земля!.. — влюбленно смотрит на поля Василий. — Прямо руки чешутся, пахать охота…

Другой кивает головой в знак согласия. Третий — мой сосед по койке Андрей. У него изумленные глаза и белая, прозрачная кожа. Долгие месяцы лежал он в госпитале, и теперь, под весенним солнцем, словно под рентгеном, сквозят под кожей голубые тонкие жилки.

Вдали налево показывается станица.

Шагаем молча и сосредоточенно. За поворотом слышно движение, доносится громкий женский смех, от которого у Андрея расширяются ноздри, белое лицо заливает румянцем. Выражение глаз становится еще более удивленным.

Жители освобожденной станицы пашут. Мужчин не видно, всюду девушки и женщины.

Василий смотрит на плуг и качает головой.

— Не так, не так, глубже надо…

И тут же с юношеской легкостью подбегает к плугу, сбрасывая на ходу вещевой мешок.

— Сестрица, голубушка, дай-ка мне попахать, дай!..

Женщина уступает ему плуг.

Василий плюет на свои широкие ладони, берет сильно, но нежно оба рога, неторопливо налегает на лемех. Плуг, как побежденный бык, падает на колени перед сноровкой и силой хлебороба, сверкающий лемех врезывается в землю. Василий словно сливается с плугом.

— Но-о-о!.. — кричит он лошадям, медленно продвигающимся вперед. Под лемехом опрокидывается и раскрывает свою теплую грудь черная, рыхлая земля.

— Вот это да!.. — восхищается женщина-пахарь.

Василий продолжает пахать, друг за другом ложатся борозды. Вот он ловко поворачивает в сторону плуг, и когда подходит к нам, я замечаю, что из его синих глаз катятся слезы.

— Ну, ладно, Василь, ты не на поливку вышел, — насмешливо замечает товарищ.

Андрей занят черноглазой украинкой и смотрит на нее с неприкрытым восхищением. Черноглазка жадно разглядывает нежное лицо солдата.

— Боже, какой же вы нежный!..

— Если бы я вас обнял, вы сказали бы другое…

Лукаво щуря глаза, девушка подходит к Андрею.

— Ну, если вы такой храбрый, пойдемте к нам в станицу…

Василий с сожалением оставляет плуг. Он растирает в ладонях землю и нюхает ее.

— Земля всюду одинаково пахнет…

Мы прощаемся с женщинами и продолжаем свой путь. Никто из нас не пытается прервать тишину. Весна и дорога извиваются перед нами. В одном месте дорога расстается с весной и сворачивает к фронту. Василий долго еще растирает в руках землю, лицо же Андрея озарено улыбкой.

А дорога все идет вперед…

Я шагаю по пути, ведущему на фронт, и мне так хочется глубже вдохнуть это опьяняющее весеннее тепло, так хочется, но я стыжусь этого. Я, солдат, сражающийся за весну, стыжусь ее, своего кредитора.

Я не валяюсь на зелени, не рассказываю просыпающимся цветам о своей любви, о тоске и оставленном где-то далеко моем счастье.

Вокруг грустные, готовые заплакать тучи. Слышен гром. Что это, весенняя гроза или грохот наших пушек? А впрочем, не все ли равно, ведь наши пушки грохочут в борьбе за весну, от имени весны…

Снова привет тебе, фронт!..

Я возвращаюсь в свою часть. Не скрою, что на фронте труднее быть в первый, чем во второй раз. Конечно, во всех случаях ты знаешь, что идешь не на свадьбу, но твои представления о боях очень далеки от действительности. Теперь мне уже ясно, что я не буду застигнут врасплох, не проведу бессонных ночей в самоанализе, не убегу от врага.

Я добираюсь до своей части. Старые друзья принимают меня с радостью.

— А говорили, что ты безнадежен… Ну, молодец, что остался жив, молодец, — приветствует меня начальник штаба так, словно жить или умереть зависело от меня.

Назначаюсь командиром взвода той же роты.

— Отдохни, а завтра уедешь. До свидания.

Я выхожу из штаба.

… За окном опьяненная солнцем весна, опьяненный весной сад и опьяненный любовью старший лейтенант, мой единственный товарищ в этой избе. Он любезничает со штабной поварихой, румяной, хорошенькой Марусей.

— Маруся, дорогая, вот кончится война — увезу тебя в Кривой Рог, честное слово.

— Эх, мужчины, мужчины!.. Что, если бы я верила вам? Да ведь у меня приглашения во все концы Советского Союза, не хватало мне только твоего Кривого Рога…

— Гм-гм… — прочищает горло старший лейтенант. — То есть, как это понять?

— Пойми как хочешь, — горячится Маруся, — и какое время говорить о любви? До того ли! Положим, я люблю тебя, а дальше что?..

— Марусенька, дорогая моя…

Я не смотрю в их сторону, сердце мое как-то сладко ноет… Весна, любовь…

8 апреля 1943 года

В окопах сыро.

Очень долго мы просидели у высоты N. Бесполезные атаки истощают полк. Немцы словно прилипли к нашей земле и никак не хотят оторваться. А что же дальше? Долго еще нам сидеть в этой грязи?

А весна!.. По утрам она улыбается ясными глазами, солнце купается в осевшей на зелени росе, украшая поле миллионами бусинок. Опьяняющий аромат весны и запах пороха с переменным успехом борются за жизнь и смерть. Борются и солнце и дождь. Полдня принадлежит солнцу, полдня — дождю. То же и с нашим настроением. Вместе с утренним солнцем улыбаются и бойцы. Атакуют высоту, атакуют энергично, а если невозможно прорвать оборону противника и приходится отступать на старые рубежи, то хмурятся бойцы. До позднего вечера тогда несутся к траншеям противника сильные очереди трехэтажной ругани. Дождь дополняет остальное.

— Так прилипли к нашей земле, словно в ней отцовские лопаты сломались, — ворчит Сергей.

Сергей, мой спаситель, снова мой связной. Немца, ударившего меня прикладом, он прикончил тут же, избавив меня от второго удара. Он вытащил меня из-под огня и вместе с медсестрой доставили в санбат. Сергей снова со мной.

Сергей — душа парень, из его синих глаз так и льется доброта. Но какие только дерзкие мысли не возникают в его голове. Вчера он выглянул из окопа и говорит мне:

— Товарищ лейтенант, вокруг нашего окопа полно подснежников, вы знаете?

— Ну и что же?

— Хочу пойти нарвать.

Не сомневаюсь, что он говорит серьезно, но поощрять его желание не могу. Это равносильно самоубийству. Я ему так и говорю.

— Эх, — улыбается Сергей, — они могут убить меня и без того. Да я не верю, что меня убьют.

— Вот еще оптимист нашелся!.. На этом гладком поле, чтобы убить человека, не надо быть и снайпером.

Сергей умолкает.

Немного погодя прибегает связной командира.